Третье дело Карозиных - Александр Арсаньев

– Милые мои, мы, конечно, понимаем, что вам бы хотелось увидать Императора при выходе, но представьте только, что это два, а то и три часа ожидания… И потом, ведь мы их уже видали, так, может, поедем теперь перекусим?

– Признаться, я подустала, – улыбнулась Татьяна зятю и посмотрела на своего супруга с какой-то особенной нежностью. – Все эти волнения…

– Я согласна, – откликнулась и Катенька, успев уже убрать странный сверток в ридикюль, чтобы рассмотреть его позднее.

И они вчетвером начали пробираться к выходу из Кремля. Оказалось, что желающих «перекусить», как скромно выразился Никита Сергеевич, нашлось не так уж мало, и скоро они были подхвачены людским течением и вот уже оказались за пределами Кремлевской стены. Решено было позавтракать в «Славянском базаре».

– Гулять так гулять! – так аргументировал этот выбор Аверин.

Когда обе четы сели в карозинский экипаж и кучер с большим трудом выехал на Никольскую, поскольку вся площадь была буквально запружена народом, на минуту Катеньке показалось, что она увидела того странного юношу, что сунул ей в руки сверток. Он стоял на углу Никольской и что-то говорил некоему господину, одетому в темный долгополый сюртук и мягкую шляпу. Но вот господин этот обернулся и Катя едва удержалась от того, чтобы вскрикнуть – это был не кто иной, как господин Соколов. Она даже хотела, чтобы кучер притормозил, но он уже ехал дальше, да и оба молодых человека, словно бы удостоверившись, что это она, тотчас смешались с толпою.

Тут же злополучный сверток, лежащий в сумочке на коленях, буквально начал их прижигать и Катя дождаться не могла, когда же они наконец приедут и можно будет в дамской комнате рассмотреть, что же ей передал Соколов. А в том, что сверток был от него, Катя ни на минуту не сомневалась. Но отчего же он передан-то был таким странным способом? Ах, не все ли равно! Все это выяснится, она была уверена, что обязательно выяснится, едва она только узнает, что в нем.

Наконец проехали Заиконоспасский монастырь, Печатный двор, и на углу Большого Черкасского переулка экипаж остановился перед скромным фасадом, за которым скрывалась фешенебельная гостиница и известнейшая ресторация с двухсветным залом со стеклянной крышей.

Вход в ресторацию был через коридор отдельных кабинетов, которые, как слышно было по приглушенным голосам, доносившимся из-за дверей, были в этот час переполнены. Не одни Аверины и Карозины завтракали нынче в «Славянском базаре».

Только здесь была мода – половые носили фраки и назывались официантами. Едва только наши пары вошли в просторный зал, наполовину заполненный клиентами, к ним подошел один такой молодец во фраке и с напомаженными волосами и учтиво пригласил пройти за ним. Столик, который он предложил, оказался у окна, и только сели, как тут же подошел другой и, слегка согнувшись, спросил, чего господа и дамы желают.

– А что предложить можете? – спросил Карозин.

– Это смотря чего желаете-с, – откликнулся официант. – Какую кухню предпочитаете-с, французскую или русскую. Сегодня вот как раз в честь коронации-с особливо русская удалась… Балычок с Дона получили-с, так степным ветерком и пахнет-с… Икорка белужья парная-с… Поросеночек с хреном… Селяночка-с… С осетринкой, со стерлядочкой… Расстегайчики с налимьими печенками… Потом натуральные котлетки телячьи а-ля Жардиньер. Телятинка беленькая, как снег… От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с… Между мясным рекомендую лососинку петербургскую со спаржею. Спаржа у нас, как масло… Что прикажете-с? – и застыл с подобострастной улыбочкой.

Карозин переглянулся с Авериным и, махнув рукой, сказал:

– Подавай!

Дамы молча улыбнулись друг другу.

И вот уже несут подносы с кухни, а на столе выстраиваются холодная смирновка во льду, шустовская рябиновка, бутылки белого и красного вина. Принесли окорок провесной, тонко, едва ли не бумажной толщины ломтиками нарезанной. Жбан икры, блюдо семги, украшенное ломтиками лимона, крошечные расстегаи, янтарный балык, все это раскладывали по тарелочкам подручные.

Мужчины начали с водочки, после каждой рюмки тарелочки с закусками сменялись новыми. Дамы пили белое вино. Говорили немного, все больше о коронации. Впрочем, при виде этакой красотищи, разложенной по тарелкам и блюдам, как-то и говорить особенно не хотелось. Постепенно закуски исчезали и на их месте появились фарфоровые тарелки и засверкало серебро приборов. Дошла очередь и до селяночки, и до розовых круглых расстегаев.

Официант уже резал на десятки тонких ломтиков зарумяненный пирог с серой аппетитной налимьей печенкой.

– Розан китайский, – не удержался от замечания Аверин, пробуя пирог.

– На десерт позвольте гурьевскую кашку-с предложить, – предложил официант и все четверо тут же согласились.

Лица их уже порозовели от выпитого и съеденного, а завтрак еще и не кончался.

– Никита, – сказала Катенька с улыбкой, – я чувствую себя чревоугодницей. Всего попробовать хочется.

– Ну, иногда, милая Катерина Дмитриевна, – довольно и важно откликнулся вместо Карозина Аверин, – можно устроить себе вот такой вот праздник. Пир души!

Закончили кофе и ликерами и назавтракались так, что про таинственный сверток Катерина Дмитриевна вспомнила только вечером, поскольку после ресторана, где они оставили почти сорок рублей, все поехали кататься. И домой вернулись уже часам к шести, расставшись, наконец, со своими родственниками и пребывая в самом прекрасном расположении духа.

И вот только оказавшись в тишине своей комнаты, Катерина Дмитриевна, после легкого обеда желая немного отдохнуть, переоделась в домашнее платье и прилегла было уже, когда ее взгляд упал на бордовый ридикюльчик. Что-то было с ним связано, сначала подумала она. И только прокрутив в памяти события этого весьма насыщенного дня, она вспомнила, что же именно! Тотчас она поднялась с постели и достала из сумочки небольшой сверток белой бумаги, перетянутый простой веревочкой.

Катя вернулась на постель, села, положила сверток на колени и отчего-то не спешила его развязывать. «Может быть, – думала она, – лучше позвать Никиту? И посмотреть вместе с ним, что там? Но он начнет непременно спрашивать, почему она сразу ничего не сказала? И потом, мало ли что1 там может быть…» Ей вспомнился Соколов, его странный и властный взгляд, его последнее замечание о том, что пишет он только тех, кто ему интересен. Ей вспомнилось, каким взглядом он окинул ее нынче, когда они проезжали мимо. «Да уж, мало ли что там может быть…»

Казалось бы, печальная история с господином Ковалевым должна была бы научить Катеньку тому, что лучше уж ничего не скрывать от супруга. Но женские сердца!.. Как подвластны они минутному впечатлению, как падки на тайны, как оживают они от одной лишь мечты о чем-то этаком! И вот, стоит появиться в поле зрения чему-нибудь «этакому», как дамы спешат сами придумать остальное, навоображать себе невесть каких тайн, да чтобы непременно предмет этих тайн был непонят и несчастен, чтобы непременно была тут роковая страсть и роковая судьба, да чтобы…

И Катерина Дмитриевна Карозина, несмотря на известный здравый смысл, которым она в полной мере обладала, порой оказывалась падка, как все женщины, на что-нибудь «этакое»… И роковая страсть была уже налицо, и роковая судьба, и был он несомненно не понят, а про несчастность… Ну, стоит ли думать о таком пустяке, несчастность очень скоро могла обнаружиться. Да и разве не несчастен Соколов, не имея возможности жениться на Натали? Катя вздохнула. И все же, что там, в этом свертке?

Едва она потянула за бечевку, как в дверь ее постучали, и Катя, сама даже не осознавая, что и зачем она делает, быстренько спрятала сверток под подушку, удивилась такому своему поведению, и ровным голосом проговорила:

– Войдите!

– Катерина Дмитриевна, – в приоткрытую дверь заглянула Груня, горничная, – вас там спрашивают по аппарату.

– И кто же? – слегка удивилась Катенька. – Не представились?

– Никак нет-с, – откликнулась Груня. – Велели сказать, что оченно срочно.

– Хорошо, иду, – Катенька спустилась вслед за своей горничной и подошла к чуду техники – аппарату господина Белла, купленному Никитой Сергеевичем на Рождество.

Аппарат этот был установлен в небольшом закутке прихожей, прямо под лестницей, рядом стояло кресло, в которое Катя села, взглядом отпуская горничную, и поднесла рожок к уху.

– Слушаю, – проговорила она.

Через слабый треск и помехи она услышала мужской голос, совершенно ей незнакомый, как казалось, которому вторило небольшое эхо:

– Катерина-а Дмитриевна-а?

– Да, – подтвердила Катя. – С кем имею честь?

– Это Соколов-ов, – тут же услышала она и удивилась. – Извините-е, что беспокою-ою. Вы получили-и нынче сверток?

– Да.

– Прошу вас-ас, – моляще проговорил голос, неузнаваемо искаженный, – сохраните его у себя-я. Это весьма важно-ажно!