Смеющийся волк - Цусима Юко

— Вообще-то, не так, чтобы уж очень, — поспешно ответил Акела. — До Фукусимы-то ещё не добрались. Мне кассирша сказала, что в Фукусиму прибываем около шести утра.

Маугли посмотрел на вокзальные часы, потом перевёл взгляд на ручные часики.

— A-а! Сейчас ещё только полпятого. Фукусима — это значит в префектуре Фукусима? Самый юг района Тохоку, да?

Как видно, Маугли припомнил, чему их учили на уроках географии в школе.

— Да, всё правильно, — сказал Акела. — А ты, Маугли, не проголодался? Будешь бэнто?

Маугли даже переменился в лице.

— Бэнто? А ты правда мне купишь? Ужасно есть хочется! Даже странно — вроде вчера ужин был нормальный.

— Я, честно говоря, тоже есть хочу. Ну ладно, тогда нечего воду пить. Пошли обратно в поезд — чаю купим.

Акела тут же стал высматривать на платформе разносчика и поманил к себе Маугли.

— Я так не могу! — упирался Маугли. — То есть я могу не пить, но надо хоть лицо умыть. И ещё рот прополоскать, а то самой… то есть самому противно как-то.

— Хо! Хочешь быть чистюлей?! — сделал непонимающее лицо Акела и, оставив Маугли у крана, пошёл к разносчику бэнто, заправляя в брюки рубашку.

Прозвонил звонок к отправлению. Акела и Маугли поспешно вернулись в поезд. Когда уселись на то же место в тамбуре, Акела вручил Маугли чашечку с чаем и коробочку с бэнто.

— Рано ещё: что-то никто пока завтрак не ест… Ничего, если я начну? — пробурчал Маугли, заглядывая в открытую дверь вагона.

Акела, который уже открыл крышку своей коробочки и разломил скреплённые в торце палочки для еды, беспечно ответил:

— Да ничего! Вон же, продают сейчас бэнто — значит, кто-то их сейчас должен есть!

Раздался громкий паровозный гудок, и поезд тронулся с места.

— Я сама… То есть сам… В общем, я первый раз в жизни ем настоящий покупной бэнто! Мама у меня скупится: когда в деревню ездили, она сама нам в дорогу рисовые колобки лепила.

— Честно говоря, я и сам впервые… Всегда так хотел купить и попробовать!

Оба посмотрели друг на друга, рассмеялись, а потом уткнулись в свои коробочки с ещё тёплым завтраком. Там был кусочек солёной горбуши, кусочек омлета, бурая сосисочка и кусочек квашеной редьки.

Оба с удовольствие уплетали свой бэнто.

Пить чай из керамической коричневой чашечки для них тоже было в диковинку, так что они не могли удержаться от смеха.

— Ну спасибо! Сразу всё и слопала! Но ведь после такого раннего завтрака часов в девять-десять опять есть захочется, — заметил Маугли.

На это Акела преспокойно возразил:

— Тогда ещё бэнто купим. Да сколько угодно, хоть весь день будем покупать!

— Да-а? Серьёзно?

Акела прищурился и солидно кивнул с видом богатого купца:

— Но мы ж тогда сколько можем съесть! Не объедимся?

— Вот и здорово! Маугли же маленький — ему всегда есть хочется, — радостно засмеялся Маугли в ответ. — Ага! Я настоящий обжора! Мне однажды мама приготовила рис с соусом карри — так было вкусно, что я двенадцать раз просила добавки! Ты-то пробовал рис с карри?

— А то! До отвала ел! — ухмыльнулся Акела. — Только насчёт двенадцати раз — это ты загибаешь. Я, например, могу раза три добавки попросить — и баста.

— Да правда же! Я считала! Даже сама удивилась — как сейчас помню. Я тогда была в третьем классе.

Маугли в упор посмотрел на Акелу. Белки глаз у него были красноватые — наверное, от недосыпа.

— Приснилось это тебе!

— Нет же, я правду говорю! Почему ты мне не веришь?!

Акела недоверчиво поскрёб пятернёй голову — посыпалась белая перхоть.

— Говорят тебе, двенадцать раз! Правда же! — сердито пробормотал Маугли, обхватив колени и уткнувшись в них подбородком. — Ну правда же!

Их поезд всё катился и катился, постукивая колёсами, делая остановки на маленьких станциях и полустанках. Постепенно вагон наполнился светом утреннего солнца, и пассажиры оживлённо зашевелились на своих местах. Выстроилась очередь в туалет. Кто-то тащил к выходу громоздкий багаж, кто-то входил на очередной станции и занимал места ушедших. Акеле пришлось поджать ноги, чтобы их не отдавили. Четверо пьяных обезьян дружно храпели в тамбуре, привалившись друг к дружке. У одного текли изо рта слюни. От этой неряшливой кучи спящих в тамбуре стало ещё теснее, так что Акеле и Маугли пришлось совсем съёжиться. Зрелище было мерзкое. В углу напротив старуха с узлом, сидевшая на коленях, постелив на пол кусок газеты, закуривала сигарету. Эта была на вид бывалая путешественница. Из вагона донёсся плач проснувшегося младенца. За окном показались горы. «До чего же красивы горы под лучами утреннего солнца!» — сказал кто-то.

При этих словах Акела поднялся и выглянул в окошко тамбура. Там и впрямь вроде бы маячили горы. Правда, какие-то низкие, невзрачные, иссиня-чёрного цвета. Вдоль путей бежала прозрачная речка. Акела перешёл к входной двери вагона на другой стороне тамбура, глянул в окно — и охнул. В золотистых лучах рассветного солнца, пронзая голубизну небес, вздымались ввысь контуры настоящих гор. Между освещённой частью и затенённой проходила чёткая граница, словно линия, по которой надо загибать бумажную игрушку-оригами. На самом гребне белело совсем небольшое снежное пятно. Зелень деревьев отсвечивала глянцем. Акелу пробрала дрожь восторга — таких гор ему ещё никогда видеть не приходилось. У него перехватило дыхание, и к горлу подкатил комок. Это были совсем не такие горы, как показывают в кино.

Полюбовавшись ещё немного, Акела решил, что надо бы показать горы Маугли, и обернулся. Маугли, похоже, ещё спал, уткнув голову в колени. Внизу, у Акелы под ногами, сидела старуха и дымила как ни в чём не бывало. Он подошёл к Маугли и тронул его за плечо.

— Слышь, там горы видны. Пойди посмотри!

Маугли поднял голову. Он, похоже, и не спал. На лбу — в том месте, куда упирались колени, — было красное пятно. Не обращая внимания на взволнованного Акелу, он проронил, будто разговаривая сам с собой:

— Я возвращаюсь назад, в Токио.

Акела от неожиданности не нашёл что сказать и просто уселся рядом с Маугли. А тот, уставившись в свои колени, продолжал:

— Если сейчас поехать обратно, я ещё успею днём в школу. Мне влетит за прогул!

— Ты что же, прямо вот так и поедешь обратно?!

Маугли кивнул с отстранённым видом.

— Что все подумают, если я не приду в школу? Нехорошо получается: все учатся, а я развлекаюсь.

Нос и уши у Маугли были ещё маленькие, ребячьи. Акеле захотелось надрать ему уши и потянуть за нос. Вместо этого он больно дёрнул себя за мочку левого уха — «счастливого уха», которым он гордился,[5] — и сказал:

— Вот дурочка!

Маугли повернулся к Акеле. Его маленький носик покраснел, когда он ответил:

— Я не дурочка! Не Тон-тян — я всё могу! Само собой, я не такая ненормальная, как Тон-тян! А мама будет ужасно сердиться. Хоть Тон-тян и умер, а она всё равно всегда сердится… Это ты дурак! Лучше бы учился как следует!

Под глазами у Маугли были красноватые крути, в глазах стояли слёзы. Акела продолжал тянуть себя за мочку уха.

— Тон-тян — это твой братишка, да? У него что, с головой было не всё в порядке?

Маугли кивнул, и по щеке у него покатилась слеза.

— Ну-ну… Но ведь мы ж ещё никуда не приехали — нельзя же вот так ни с того ни с сего поворачивать обратно! Не забывая, что я всё-таки тебе купил билет. Что уж ты, Маугли, так любишь школу?

Утирая глаза обеими руками, Маугли отрицательно покачал головой из стороны в сторону. При этом волосы у него слегка задевали щёки, на которых в ярком свете виднелся чуть заметный пушок.

— «Мы с тобой одной крови, ты и я!» Так они друг другу говорили там, в джунглях. Хорошие слова, правда? Вот мы и отправились в это путешествие, чтобы тоже так друг к другу обращаться. Правда ведь? Это ведь важнее, чем какая-то школа! Разве не так?

Акела нерешительно приобнял Маугли за плечи. Ладони его ощущали только хлипкие детские косточки. Старуха, которая с противоположного конца тамбура, слушала весь их разговор. Акела вдруг спохватился и с подозрением посмотрел в её сторону. Старуха с яркой жёлтой нейлоновой косынкой, повязанной на шею под воротником, с заспанным, помятым лицом, после сигареты принялась жевать рисовый колобок, который она извлекла откуда-то из своих запасов. Акела понизил голос и стал шептать на ухо Маугли: