Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

— Не знаю. Может, ночью мы спьяну — побереги аллах! — что-нибудь наболтали о конях?!

— Да нет, что ты!

— А если нет, зачем примчалась потаскуха? А ну-ка, натяни лук, приятель, не нравится мне это.

Рыцарь быстро натянул тетиву, вынул из колчана стрелу. В лице — ни кровинки, в глазах — испуг. Попасть в засаду в незнакомом месте, без коней означало верную смерть. Он спросил дрожащим голосом:

— Как звали ее полюбовника?

— Девки из караван-сарая, что ли? Не знаю.

— Как не знаешь? Только что Бенито назвал два имени. Вспомни, какие.

Не забывал Уранха ни того, что однажды видел, ни того, что однажды слышал.

— Демирджан и армянин Торос! — не мешкая, ответил он.

— Все ясно! Полюбовник этой бабы — Демирджан!.. Ну, погоди, шлюха!..

Он дернул Уранху за руку. Если девка, что напугала его нынче отравленным кинжалом, здесь, он прикончит ее. До сей поры не оставил он в живых никого, кто когда-либо видел его испуг. Особенно бесила мысль, что она обманула его — кинжал не был отравлен.

— Что? — прошептал Уранха.

Рыцарь со злостью оттолкнул его. Обогнув стог сена, увидел впереди, шагах в пятнадцати, сверкающую на солнце, как щит, голую спину Демирджана, объездчика боевых коней Эртогрул-бея. Нотиус изо всей силы натянул тетиву и пустил стрелу. Справившись с отдачей, рыцарь с неожиданной для его неуклюжего тела быстротой кинулся вперед.

В миг самозабвенного блаженства, которое может испытывать только беззаветно любящая женщина, Лия закрыла глаза. Ее не встревожило, что Демирджан со стоном навалился на нее всей тяжестью своего тела. Затаив дыхание, она слушала, как волны счастья, подымающиеся из глубины души, с яростью разбивались и, затихая, разливались по всему телу. Прошли какие-то секунды прежде, чем она почувствовала, что любимый замер, и она с благодарностью коснулась его плеча. Потрясенная только что испытанным счастьем, она вдруг ощутила страх. Так хорошо знакомое ей литое тело Демирджана расслабилось как-то необычно, словно между ними пролегла холодная ледяная пропасть.

Открыв глаза, она увидела мохнатый монгольский малахай и оскалившуюся рожу.

— Нет! Нет! — простонала Лия. То были ее последние слова, последний проблеск сознания.

Рыцарь поднялся, многозначительно почмокал губами. Лия, раскинув ноги, без чувств лежала на земле. Завязывая штаны, рыцарь улыбался, словно малый ребенок, совершивший достойное дело, за которое его похвалят взрослые. Уранха грязными постолами прижал к земле белые плечи женщины. Чтобы она не кричала, набросил на лицо обмотанный чалмой башлык ее любовника гяура. Не желая видеть, что делает рыцарь, закрыл глаза.

Рыцарь, заткнув руки за пояс, молча, с издевкой глядел на бестолкового тюрка.

Лия лежала обнаженная, смятая. Нагота ее была уже не стыдной, а жуткой. Невольно поморщившись, рыцарь хмыкнул:

— Проснись, приятель, твоя очередь.

— Очередь?

Уранха раскрыл глаза, прищурился с недоверием.

— Нет, не хочу.

Рыцарь напрягся, как струна, оцепенел. В глазах блеснула ярость. Он должен был толкнуть в грязь того, кто стоял перед ним, заставить его разделить вину. Схватившись за меч, он одним прыжком подскочил к Уранхе.

— А ну давай, не тяни! — Он толкнул сотника в спину.— Не зли меня!

Уранха понял, что рыцарь не шутит, и отскочил в сторону. А Нотиус присел в головах у своей жертвы и тут же забыл о нем, словно остался один на один с этой женщиной без головы. Ему казалось, что голова у нее отрублена: он не видел лица, оно было закрыто туркменским башлыком. Невольно провел руками по ее голове, по плечу, желая удостовериться, жива ли она. Ему хотелось, чтобы она была жива и в то же время — мертва. Если она мертва, он вдоволь поиздевается над Уранхой. Если нет, эта наглая потаскуха будет еще раз наказана. Увидев, что Лия жива, он пришел в ярость, словно было оскорблено его мужское достоинство. Нащупав на упругой податливой шее бьющуюся артерию, изо всех сил сжал свои короткие пальцы.

Уранха с самого начала решил обмануть товарища и увильнуть от этого дела. Но время шло, и он вдруг понял, что, если бы даже захотел, ничего не смог бы сделать, и забеспокоился. Чем больше он волновался, тем сильнее ощущал свое бессилие, и беспокойство его сменилось страхом. Он слышал от одного попа, что человек, навлекший на себя гнев божий, теряет мужскую силу, и от этой мысли обессилел окончательно.

Встань он сейчас и уйди, казалось ему, и тогда до конца дней своих не обретет он утерянное. А будет принуждать себя, усугубит грех, навлечет на себя еще более страшный господний гнев. «Бесчестный Уранха! Что, получил по заслугам?!» Не зная, как поступить, боясь, что вот-вот заплачет в голос, Уранха, точно ища помощи, взглянул на рыцаря.

Тот, казалось, впал в забытье. Рот открыт, глаза закатились. Уранхе почудилась в этом единственная возможность к спасению. Затаив дыхание, точно боясь привлечь внимание озверевшего рыцаря, беззвучно выбранился, потуже затянул пояс. «Нет, я все-таки навлек на себя гнев божий! Напоролся на саблю беды». Он закрыл лицо руками и глухо попросил:

— Пойдем... Оставь ее... Пойдем! Согрешили мы. Пропадем!

— Согрешили? Какой тут грех?

Рыцарь удивленно оглядел себя, не понимая, отчего у него дрожат колени, ломит шею и поясницу, болят пальцы. Увидев свои руки, которые только что сжимали горло женщины, понял — она мертва, и успокоенно перевел дух, будто с плеч свалилась огромная тяжесть.

— Вставай, пошли! Очнется — опознает нас... Все дело испортим.

— Очнется? Не можешь отличить смерти от беспамятства?

— Умерла? Что ты? — Мысли Уранхи смешались.— Отчего умерла?

Рыцарь поднялся и, потирая руки и не отрывая глаз от мертвого тела Лии, рассмеялся.

— От удовольствия... Если баба понимает в этом деле толк, может и умереть. Ну как, завязал штаны?

Уранха увидел следы пальцев на шее женщины, и ему все стало ясно..

— Когда умерла? — спросил он радостно, будто избежал верной смерти.— Когда, спрашиваю, ты успел убить ее?

Если тело его почувствовало, что она мертва, то немощь его объяснялась не божьим гневом. Избавившись от душевных мук, Уранха повеселел, стал легким как перышко. Он едва сдерживал себя, чтобы не вскинуть голову к небесам и не взреветь от радости волком: «Хвала святой деве Марии!» Но вдруг съежился и поморщился, поглядел на рыцаря.

— Что это ты ни с того ни с сего задушил бедняжку, рыцарь?

Слово «рыцарь» вылетело из его рта, как плевок. Нотиус чванливо захихикал: ничего-то ты не понимаешь, глупец. Но Уранха еще раз убедился в собственном превосходстве и легко подавил вспыхнувший было гнев. «Зря спросил,— подумал он.— Очередное безумство френка: никогда не может совладать со своей страстью — лишь бы пролить чью-нибудь кровь».

Вдруг они услышали рычание собаки. Пока рыцарь, схватившись за меч, вертел головой, Уранха быстро вставил стрелу. Здоровенная пастушья овчарка бежала прямо на них. Уранха натянул лук, и почти в тот же миг рыцарь схватил его за локоть:

— Не стреляй!

Уранха был хорошим лучником. Редкая стрела пролетала у него мимо цели. Сейчас виноват был рыцарь — стрела пробила собаке только шкуру на шее. Она взвизгнула и, зажав зубами рану, закружилась на месте. Рыцарь швырнул в нее камнем. Собака поджала хвост и пустилась наутек.

Коням, что паслись на приколе, и правда не было цены. Они привыкли к людям, и Уранха легко взнуздал их. Серую подвел к рыцарю, а на рослую гнедую кобылу сел сам. Третьего коня взял в повод и, сделав несколько шагов, остановился, раздумывая, как ехать. Ему не хотелось проезжать мимо трупов.

— Махнем напрямик...

Рыцарь снова захихикал. Уранха разозлился.

— Чего ржешь?

— Говоришь, девка очнется и все испортит. А голова у тебя не соображает, что, если оставим падаль здесь, можем и в самом деле все испортить. Уранха хотел было возразить рыцарю, но тот поднял руку:

— Заткнись! И ступай за мной! Доверься тебе — пропадешь!

Нотиус послал Уранху за рыжей кобылой Лии, завернул тело девушки в расстеленный на земле туркменский килим, перевязал головным платком. Когда Уранха привел кобылу, легко, словно тюфяк, бросил труп на седло и крепко привязал витой туркменской чалмой. Держа в поводу двух лошадей, они во весь опор поскакали к камышам. Рыжая кобыла Лии, очевидно, не раз проделывала этот путь и так быстро вывела убийц своей хозяйки на землю Караджахисара, что ей мог бы позавидовать самый лихой проводник. Они немного отдохнули в укрытии, где оставили своих коней, подкрепились свернутыми в трубку лепешками, которые засунул им в торбы Бенито. Переодеться решили на границе Гермияна, а до твердой земли Караджахисара, если никто не попадется навстречу, скакать напрямик, не углубляясь в болото. По словам Уранхи, если они не забредут в болото, то к вечеру успеют добраться до Гремячего ключа. Сотник скользнул взглядом по грузу на рыжей кобыле, смущенно спросил: