Двоюродные братья - Иосиф Израилевич Рабин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он бормочет что-то, и рождается мотив в мозгу и уносит грусть вечера. И вот приходят слова...
В соленый океан человеческих слез...
Вливается кровавый поток...
Кровавый бедняцкий поток...
* * *
На дворе ночь. Шие кажется, что он видит в темноте девушку в белом платье, и ему хочется ласково и тихо гладить ее.
Потом все исчезает. Широко раскрытыми глазами он всматривается в темный потолок.
Наутро он спокоен.
Правда, он помнит песни, которые распевал вчера, рог, но Шие смеется над собой, что поддался настроениям. По тюрьме и ссылке он знает, что надо бороться с такими настроениями: они медленно вкрадываются, но надолго овладевают. Он трезво знает, что годы детства преследуют его, что эти годы грузом давят и что каждый из его товарищей ощущает тяжесть прошлого.
Из окошка виднеется колючая проволока, которой огорожена площадь.
Однажды Шие пришло в голову, что если соединить по две проволоки, то сквозь образовавшийся можно будет свободно и сбежать. Он тотчас снял веревки со своих ботинок. Спрятал в карман. Что делать дальше, он не зная. Лоб его покрылся потом, как после тяжелой работы, и Шие ощутил усталость и голод.
* * *
Илья снова слушал Лию. Они долго расхаживали, а Илья слушал и молчал.
— Что вы молчите, Илья? Вы должны что-нибудь сделать, он на вашем месте...
Илья подался вперед.
— Я на своем месте сделаю не меньше, нежели он на моем. Здесь дело в не разговорах, вы понимаете, товарищ Лия, что здесь дело не в разговорах, необходимо действовать.
Ее слова оскорбили его; ответив, он убедился, в необходимости что-то сделать, ему даже показалось, что он уже сейчас не сидит сложа руки. Лия же подумала — Илья что-то предпринимает, но об этом нельзя рассказывать. Илья вдруг сказал:
— Завтра все кончится, завтра его здесь уже не будет.
Может быть, он сказал это чувствуя, что она обрадуется. Она смотрит на него, как на героя.
— Завтра! Завтра я здесь буду. Завтра будет закончено? — подхватила Лия.
И перед уходом снова повторила то же самое.
Задумчиво подходил Илья к площади, огороженной колючей проволокой.
— Кто здесь?
— Я... переводчик...
Он подошел ближе. Солдат медленно шагал вдоль проволочных заграждений. Ночь безмолвствовала. Тишина и прохлада ранней осени. Илья закурил папиросу и остановился. Вторая спичка осветила шарф, которым была укутана шея солдата.
— Почему ты так укутался, разве тебе холодно?
— Болит горло.
Илья зажег третью спичку и вдруг вспомнил Лиину фразу:
«Я передушила бы всех немцев». Он громко произнес:
— Спокойной ночи!
Круто повернулся и пошел прочь, но вскоре вернулся.
— Будь осторожен со своим горлом, горло — нежная штука! Дай мне посмотреть, что с ним такое?
Когда он подходил к солдату, его сверлила неясная мысль. Руки дрожали.. Он шатался, как пьяный, и ничего не чувствовал...
И когда он покинул солдата, то был рад, что не задушил его. Он уже находил этому много оправданий. Наконец ведь и завтра он не опоздает...
Он ощутил, как иголки забегали по всему его телу. Он закутался в пальто, ему сделалось тепло и свободно.
Под вечер следующего дня он беспокойно ждал Лию. Он понимая, что его веселость не будет по-нята Лие, и веселое настроение рассеялось. Он спешил Навстречу Лие, рассказать ей, что надо потерпеть до завтра, что завтра ему все наверняка удастся. Но чем ближе подходил к месту свидания, тем сильнее хотелось свернуть с дороги и опоздать. Он так и сделал и гулял до позднего вечера. Ночью ему сказали, что девушка в белом приходила и спрашивала.
Его охватила досада, что они разминулись. Разве она не поймет, что лучше днем позже, лишь бы надежнее!
Он остался стоять возле двери дома, прислушиваясь, как падал на землю в густой темноте первый осенний дождь. Долго стоял он так, и ему казалось, что он считает капли, падающие ему на голову. Потом зашагал взад и вперед, безжалостно бичуя себя за то, что он безвольный, слабый, что не своей дорогой идет и что ему всегда хочется обогнать всех и бежать впереди.
С ленивой сонливостью качались деревья, сбрасывай капли дождя. Его охватила дрожь, он был теперь настолько чувствителен, что ему казалось, будто его думы и чувства разлетаются по унылым полям от беспокойного ветерка. Он пожалел себя и снова Подумал, что он, Илья, которого люди считают героем и ставят в пример, просто-напросто ничтожен. Он еще много раз будет обещать Лие спасти Шию, но это останется обещанием.
Он хотел избежать встречи с девушкой, но она пришла. Под ее взглядом, еще более укоризненным, нежели ее речи, ему стало жалко, что он в тот вечер не задушил солдата.
— Так вы ничего не сделаете, Илья? Зачем же вы обещали?
Он с жаром защищался, клянясь всеми еврейскими клятвами, что завтра его план осуществится. И если она хочет, он ей расскажет, и тогда она убедится, насколько несправедливы ее укоры.
— Обождите Лия, я его сейчас приведу. Прайда, еще несколько рано, но если вы мне не верите...
— Я верю, вам. Если теперь слишком рано, то лучше обождите, чтобы было надежнее. Но только уж сделайте это наверняка.
Илья ничего не ответил, он твердо решил. Быстрыми шагами направился он к площади с проволочными заграждениями, ему чудилось, что он слышит шаги постового, и все в нем дрожало.
Илья, подождите! — догнала его Лия. — Илья, я приготовила квартиру... это у одной вашей знакомой.
Она ждала, что он спросит, кто эта знакомая, но он молчал, и она продолжала.
— Она с вами мало знакома, но она помнит вас. Вы организовали забастовку у ее отца.
— Дочь Зальцмана?
— Да, привет вам, она хочет вас видеть.
* * *
На утро пришел новый постовой и от испуга выронил винтовку. У ворот лежал мертвый солдат. В проволоку были вплетены две веревки, болтавшиеся на ветру, а между проволоками зиял широкий проход.
