Макс Хавелаар - Эдуард Дауэс Деккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я очень боялся, как бы мой Шальман вдруг не появился и не пожелал снова поговорить со мной. Я начал раскаиваться, что в тот вечер повернул на Капельстег, и понял, что с приличного пути никогда и ни под каким видом не надо сворачивать. Конечно, он попросил бы у меня денег и заговорил бы о своем пакете. Я бы ему, может быть, кое-что дал; зато когда на следующий день он прислал бы груду этих писаний, они стали бы моей законной собственностью. Я отделил бы пшеницу от плевел и сохранил то, что могло пригодиться для моей книги, а все остальное сжег бы или бросил в корзину; теперь же я не имею права это сделать, потому что, если он придет, я обязан все возвратить. Если же он заметит, что я придаю значение двум-трем его работам, он, наверное, слишком дорого за них потребует. Ничто не дает продавцу большего превосходства, как уверенность в том, что его товар заинтересовал покупателя. Знающий свое дело купец всегда постарается, насколько возможно, избежать такого положения.
Вот еще одна мысль, которая докажет, до какой степени посещение биржи — я уже говорил об этом — внушает нам человеколюбие. Бастианс — это наш третий бухгалтер, тот самый, который так стар и не тверд на ногах — в последнее время вряд ли полных двадцать пять дней из тридцати приходил на службу в контору, но даже когда приходит, очень плохо выполняет работу. Как честный человек, я обязан перед фирмой Ласт и К0 (потому что Мейеры выделились) заботиться о том, чтобы все работали как следует. Я не имею права бросать на ветер деньги, принадлежащие фирме, из неверно понятого человеколюбия или из-за преувеличенной чувствительности. Это мой принцип. Лучше я дам Бастиансу три гульдена из собственного кармана, чем буду по-прежнему выплачивать ему семьсот гульденов, которые он по-настоящему уже не зарабатывает. Я высчитал, что за тридцать четыре года своей службы этот человек получил от Ласт и К0 (а также от Ласт и Мейер, но Мейеры теперь выделились) сумму приблизительно в пятнадцать тысяч гульденов. Для человека его положения сумма изрядная. Среди мелкого мещанства найдется немного лиц, у которых была бы такая сумма; жаловаться ему, следовательно, нечего. Кстати, это вычисление я произвел с помощью приема, указанного Шальманом в его трактате об умножении.
У Шальмана, решил я, хороший почерк. Кроме того, одет он бедно и не знает, который час. А что, если дать ему место Бастианса? Я его предупредил бы, конечно, что ему в таком случае придется звать меня мейнхер, но он и сам сообразил бы, потому что, согласитесь, не водится, чтобы служащий звал своего принципала по имени. Это место дало бы ему средства к жизни. Начал бы он с четырехсот — пятисот гульденов, — наш Бастианс тоже долго служил, пока дошел до семисот, — а я бы сделал доброе дело. Собственно говоря, ему можно было бы для начала предложить и триста гульденов, так как он еще никогда не служил в деле и первые годы его службы должны рассматриваться как годы ученичества. Этого требует простая справедливость; не может же он стоять на одном уровне с людьми, уже много лет работающими в фирме. Я убежден, что он удовлетворился бы и двумястами гульденов. Но я отнюдь не был уверен в его добропорядочном поведении, ведь он ходил в шали, наконец я не знал его адреса.
Дня через два молодой Штерн и мой Фриц были на книжном аукционе в Вапен ван Берн[38]. Фрицу я запретил что-либо покупать, но Штерн, у которого много карманных денег, вернулся домой с несколькими связками книжной рвани. Это его личное дело. И вот Фриц рассказал, что он видел человека в шали, который, по-видимому, служил при аукционе: он вынимал книги из шкапов и выкладывал их на длинный стол. Фриц говорил, что он был очень бледен и что какой-то господин, наверно главный распорядитель аукциона, стал его бранить за то, что он уронил два комплекта «Аглаи». Действительно, уронить «Аглаю», журнал, в котором даются лучшие образцы для дамского вышивания! Моя Мария выписывает его совместно с Роземейерами (сахарные операции), она из него вырезает... Я имею в виду — из журнала. По упрекам распорядителя, Фриц узнал, что человек в шали зарабатывает пятнадцать стейверов в день. «Не воображаете ли вы, что я намерен ради вас выбрасывать ежедневно на ветер пятнадцать стейверов?» — сказал этот господин. Я высчитал, что пятнадцать стейверов в день (воскресенье и праздничные дни, очевидно, не в счет, потому что тогда он получал бы месячный или годовой оклад) составляют двести двадцать пять гульденов в год. Решения я принимаю быстро (кто долго работал в деле, тот сразу же догадывается, что надо делать), и уже на следующее утро я пошел к Гаафзёйгеру[39] (так зовут книгопродавца, устроившего аукцион) и спросил о человеке, уронившем «Аглаю».
— Я его рассчитал, — ответил тот, — он был ленив, неуклюж и слаб здоровьем.
Я купил коробку лепешек и решил подумать еще, как быть с нашим Бастиансом. Я не решался взять и выбросить старого человека на улицу. Да, быть строгим, но — где можно — добрым и сострадательным — таков мой принцип. Однако я никогда не забываю разузнать о том, что может быть полезно моему делу, и потому, я спросил у Гаафзёйгера, где живет человек в шали. Он дал мне адрес, и я его записал.
Все время я напряженно думал о моей книге, но (правда для меня выше всего), должен прямо сказать, не знал, как ее начать. Вполне ясно было только одно: материал, найденный в пакете Шальмана, представляет большой интерес для кофейных маклеров. Вопрос был только в том,