Близкий свет - Фридрих Незнанский

Всего он ожидал, но только не того, что на корабле произойдет бунт. Причем второй, ибо с первым он благополучно справился, заработав даже приличные дивиденды. И теперь снова? Что случилось?.. А может, это у адвоката появились какие-нибудь сомнения относительно его искренности? Это было бы очень неприятно, черт возьми! Совсем ни к чему!

Инга пришла домой поздно, на его вопрос, где так долго ходила, просто не ответила — и все. Хотя и ежу понятно, что для того, чтобы взять упаковку от лекарства, терять столько времени не было нужды. И смотрела на него как-то странно, словно изучающе. Ну да, успешно демонстрировала учительский взгляд на нерадивого ученика, которому, вполне возможно, предстоит показательная порка в присутствии всего класса. Очень неприятное, надо сказать, ощущение. Особенно когда не знаешь, в чем дело.

А ведь он, желая проявить явную заботу о ней, поскольку за любовными утехами они так и не удосужились чего-нибудь съесть, пошарил в ее холодильнике и нашел свиные отбивные, которые и пожарил вместе с зеленым горошком. И банки пива охладил. Все приготовил, чтобы желанная и любимая сразу почувствовала его нежное к себе отношение, предшествующее еще более сладким утехам. Так готовился, а она не оценила. Холодно оглядела накрытый стол и, кивнув, ушла в ванную, не произнося ни слова. Нет, совершенно определенно, что-то с ней произошло. И в негативном ключе. Да, это чертовски некстати! Но что?!

Она вышла, освеженная, с аккуратно уложенными волосами, будто собиралась не в постель, а на новую прогулку. Час от часу не легче…

— Ты знаешь, Петер, — заговорила она неожиданно строгим тоном все той же учительницы, — я все время сегодня думала…

Она замолчала, и Петер немедленно перехватил инициативу:

— Это очень похвально, драгоценная моя, я обожаю думающих людей! Это — прекрасный пример…

— Подожди, — морщась отчего-то, отмахнулась она. — Я же не сказала тебе, о чем. Куда ты торопишься? Зачем столько слов?

— Ну, прости, — он печально опустил взгляд, — я полагал, что тебе нравилось, когда я…

— Нравилось, нравилось, — одной интонацией словно «отмахнулась» она от него. — Но речь не о том, что было и как нам это нравилось. Я совершенно о другом. Понимаешь ли, Петер, эта твоя инициатива с поиском продавцов мне стала сильно напоминать обыкновенную, совершенно ни на чем не основанную, глупую авантюру. А еще проще — обыкновенный блеф. Кого, скажи, мы с тобой собираемся обмануть?

— Я не понимаю, — с наигранным изумлением начал он, — как тебе, дорогая моя, только могло прийти в голову, что мы говорим о каком-то пустом деле? Неужели из моих слов ты смогла вынести такое суждение?! Это невероятно, милая! Я не знаю, что думать! Но — почему?

— Вот, видишь ли, я очень хочу, чтобы ты понял, и тем развеял многие мои сомнения… Я разговаривала с умными людьми. С профессионалами. И они мне, что называется, на пальцах доказали, насколько наивны и недальновидны наши планы провести собственное частное расследование. Это так же очевидно, как и то, что ты дилетант в этом деле. Нет, ты — классный профессионал — на сцене, среди таких же блистательных лицедеев. Этого не отнимешь, как и того, что в постели ты тоже большой специалист, — что умеешь, то умеешь, я и не пытаюсь быть к тебе несправедливой. А вот в остальном… Подумай… Не знаю, но у меня нет желания участвовать с тобой в этой авантюре. Но я принесла название этого лекарства и адрес распространителя, можешь взять с собой, если это тебе поможет в твоих планах. Не знаю, не знаю… А ты что же, так и не поел? — она кивнула на остывшие отбивные.

— Я так ждал тебя! — изобразил он обиду.

— Ну, поешь… а мне что-то не хочется, душно… Да и перекусила я немного… в кафе. А у тебя еще дела сегодня есть?

— Ты что, выгоняешь меня? — он чуть не подавился.

— Нет, о чем ты говоришь, тебе ведь так нравится здесь. Уют, приятная, послушная женщина, удобная постель, наверное, было бы большой подлостью с моей стороны лишить тебя сразу стольких удовольствий, правда… милый?

— Я не понимаю причины твоего сарказма, Инга. Может быть, возьмешь на себя труд объяснить? Чем я провинился? Или в чем?

— Не знаю. И почему обязательно вина? Ты ведь очень сильно любишь меня? И готов ради меня на все? Так ты шепчешь мне на ухо? Так за чем же дело? Переезжай сюда, сыграем с тобой негромкую свадебку. А там решим, ведь у нас с тобой такая страстная любовь, правда? Бытовые мелочи значения не имеют, верно? Или у тебя другое мнение? Или сомнения? Ну, давай правду, чего мы с тобой после такой бешеной любви стесняемся своих высоких чувств? Или ты еще не готов?

— Знаешь, Инга, дорогая моя, — Петер насупился, но тут же постарался смыть с лица неприязненное выражение дежурной улыбкой, — я просто ошарашен таким твоим неожиданным наездом, как выражается молодежь. Мы же обсудили этот важный, не сомневаюсь, вопрос. И я все сказал… Вот сдам спектакль, и он станет моим настоящим свадебным подарком тебе. Я полагал, что моей любимой женщине вовсе не безразлично мое творчество. Моя жизнь, собственно говоря. Но, может, и я чего-то не понял?

— Да все ты прекрасно понял, мой дорогой, — устало вздохнула Инга и поднялась, но у двери обернулась и добавила спокойным голосом: — Только зачем мне спектакль-памятник? Его ж ты уже Лоре пообещал. Не надо разбрасываться пустыми обещаниями. И не возись с посудой, я потом сама помою, — и ушла в комнату.

Чуть позже он заглянул в спальню, Инга лежала одетая, искоса посмотрела на него.

— Я совсем забыл, — сообщил он, морщась, вероятно, от своей «забывчивости», — я ведь действительно собирался переговорить до конца дня с Янисом, нашим директором, по ряду финансовых вопросов, надо же срочно приглашать другую актрису, оговаривать условия, а они все невероятно капризны, эти примы, ты даже не представляешь себе, насколько… — Он огорченно покачал головой. — Так ты меня простишь, если я поеду? А посуду я помыл, не беспокойся, отдохни. — Он игриво засмеялся и подмигнул ей: — А то мы с тобой, хорошая моя, и в самом деле, взяли слишком серьезный темп, не так ли? Но ты была прекрасна, любовь моя! Так я пойду?

— Да, до свиданья. Ты, наверное, потом позвонишь?

— А как же! — возмутился он. — Как ты могла подумать?! Но я все равно буду делать то, что обещал. И коллективу, и тебе, и самому себе! Иначе я не умею. Даже если какой-то твой знакомый считает, что это опасно. Я же отлично знаю, что они боятся или не хотят мороки, и потому ни черта не делают! А я привык делать! Вот так, дорогая!

И с этим восклицанием он выскочил за дверь.

Инга поднялась и через сеточку легкой шторы стала смотреть на улицу. Он вышел, постоял немного, словно глубоко вздохнул, и, не оглянувшись на ее окно, решительно зашагал стремительной своей походкой в сторону железнодорожной станции.

Он сказал ей, что ему нравилось ездить в электричке, среди простых людей. Его часто узнавали, улыбались, приветливо кивали. И это очень льстило его самолюбию, в чем он как-то ей одной, по его уверениям, и признался. И это тоже входило в условия его игры: слыть знаменитым, но простым и доступным в общении.

Она сокрушенно вздохнула и сняла с аппарата телефонную трубку: ей никого не хотелось слышать. Все оказалось слишком прозрачным и примитивным. И в памяти всплыли слова Саши-Сашки, как называла Эва своего — не любовника. Нет, у них было что-то совсем иное, ни на что вообще не похожее. Нечто такое, отчего двое неожиданно бросают все и устремляются друг к другу. А что это было, кто теперь знает?.. Но почему он вдруг с таким интимным откровением сказал ей эту ужасную правду о ее чертовой работе — быть близкой подругой двоих покойниц, по сути, единственной свидетельницей их любви?.. Неужели он один понял ее тоску? Вот ведь коснулся самого ее больного нерва, и в ней что-то словно перевернулось. Не хватало, подумала с испугом, теперь еще и в него влюбиться! Это был бы уже совершенный кошмар, но… Почему же тогда она весь вечер бродила в одиночестве по улицам, не желая возвращаться домой и снова ложиться в постель с этим…

Вот два мужика. Оба — от ближайших подруг. Наверняка, как любовники, они мало, чем отличаются друг от друга. Один у Инги был, что называется, «на слуху», когда в ее квартире встречался с Эвой, в объятиях другого она была сама. У них даже и возраст один. Но какие они разные! Петер, будто придуманный ею, играет с подлинным блеском, красиво, захватывающе, шикарно — он же прирожденный артист! Но когда он называет ее милой, родной и любимой, отчего-то в сердце нет немедленного горячего отклика. А от Сашиного «миленькая моя» обожгло в животе. Почему? Инге сейчас показалось странным, что ни в одну из мучительно страстных своих ночей с Петером она ни разу не вспомнила Лору. А в Саше вдруг поразило то, как мягко попросил он ее не расстраивать воспоминаниями его жену. И столько тоски выплеснулось из его глаз! Он ничего не играл, потому что ему это было не нужно. Эва, очевидно, всю жизнь их любви прекрасно знала об этом. Вот и разгадка?..