Владыка морей ч.2 (СИ) - Чайка Дмитрий

На этом переговоры закончились, и парламентер провел ребром ладони по горлу, показывая часовым на стене всю серьезность будущих намерений. Он поскакал в сторону лагеря. Сказанное было очень обидным, и он оскорбился не на шутку. Началась осада…

Две недели спустя.

Мирный пейзаж, где лагерь был похож на сонное царство, ничуть не напоминал о войне. Шатры бедуинов чередовались с хижинами из веток. Земледельцы из Йемена были более привычны к таким жилищам. Воины скучали. Они собирались в кучки, рассказывая сказки, похваляясь военными подвигами и передавая сплетни, которые успели услышать в Газе и Рафахе.

Молодежь собирала верблюжий кизяк, лучшее топливо, какое только можно придумать для людей пустыни. Воистину, верблюд — бесценный дар Аллаха! Он дает мясо, молоко и шерсть. Он невероятно вынослив и пьет впрок. Ко всему прочему, верблюжий кизяк сух, как песок пустыни. Он почти лишен воды и горит ровным жарким пламенем, согревая хозяина холодными пустынными ночами. А еще, верблюд питается жалкой пустынной растительностью, даже колючками, которыми брезгуют другие животные. И только люди Аравии во всем превосходят верблюдов. Они выносливы, бесстрашны и храбры. А новая вера, что зажглась в их сердцах, потушила страх смерти, сделав ее желанной. Ведь тот, кто погибнет, воюя за ислам, попадает прямо в рай. И там уж точно будет лучше, чем здесь, на заросшем тростником топком берегу нильского рукава.

Дни тянулись за днями. Испытанные воины, привыкшие месяцами ждать, когда из ворот крепостей выйдут на бой оголодавшие неверные, учили уму разуму молодежь, пришедшую в свой первый поход. Тем не терпелось пойти в бой.

— Да ты на стены посмотри, дурья твоя башка, — снисходительно говорил прокаленный солнцем воин, щуря окруженные сеткой морщин глаза. — Дерева нормального тут нет, лестницы делать не из чего. Неверные даже дома вокруг пожгли. Сразу видно, что они толк в войне знают.

Он подкинул еще кизяка в костер, отчего тот снова разгорелся, жадно накинувшись на новое топливо. Яркие языки пламени осветили лица воинов, пристально вглядывающихся в огонь. Что еще делать поздним вечером, когда вот-вот уже спать? Смотреть на огонь и болтать. Больше и нечего, ведь ночи в это время темные и совсем нежаркие, пробирающие порой до костей. Да и ветер, дующий с моря, изрядно холодит по утрам.

— В Газе говорили, что префект Святослав мальчишка еще, — вопросительно смотрел на него воин. — У него вроде бы даже борода еще не растет.

— Тут воины бороды бреют, — пояснил старший. — Неверные, что с них взять. Муж и без бороды — это ведь позор немыслимый. Аллах накажет их за это. Давай спать!

— А долго нам еще так сидеть? — спросил молодой, подсовывая под голову свой хурджун с немудреным добром.

— Да пока неверные все припасы не съедят, и на бой не выйдут, — сонно ответил старший. — Мы под Иерусалимом так четыре месяца сидели, пока сам халиф не приехал. Вот это скука была!

— Да тут тоже невесело, — разочарованно сказал юноша. — Я думал, здесь будут сражения, добыча и бабы! А тут пустыня, мутная река и море.

— Успеешь еще навоеваться, — рассудительно сказал воин, перевернувшись на другой бок. У него под головой было седло. Воин услышал какой-то хрип и переспросил. — Чего сказал?

Он так и не дождался ответа, а перевернувшись обратно, грязно выругался. Стрела, пущенная навесом, ударила заснувшего мальчишку прямо в висок. Он так и умер во сне, с мечтательной улыбкой на губах, представляя себе сражения, горы добычи и визжащих под ним баб…

— А, демоны! — выругался воин, который рывком сбросил мертвое тело с хурджуна и поднял суму, набитую тряпьем, над своей головой. И вовремя, потому что в нее незамедлительно воткнулась еще одна стрела.

Лагерь вмиг стал похож на разъяренный улей. Воины вскочили, схватив оружие и встали по родам. Щиты на руке подняты вверх, чтобы закрыться от смерти, летящей с неба. Всадники седлали коней, чтобы погнаться за тенями, которые ушли в сторону реки.

— Стой! — орали вожди. — Куда? Там засада! Вас перебьют из тростника!

Всадники, которые понемногу приходили в себя, уводили своих четвероногих друзей подальше от пустыни, ведь несколько коней были ранены и теперь жалобно, с укоризной смотрели на своих хозяев. Вожди были опытными воинами, а потому лучники-нубийцы, притаившиеся в зарослях на берегу реки, разочарованно сплюнули и поплыли на другой берег, толкая веслом узкие травяные лодчонки. Они придут сюда завтра…

Теперь лагерь пришлось отодвинуть и от реки тоже. Стрелы летели каждую ночь, лишая сна, изматывая и превращая осаду из ожидания сражения в ожидание бесславной смерти. Нет чести в том, чтобы поймать подлое жало или камень из пращи, когда ты спишь. Конники теперь патрулировали окрестности непрерывно, и лишь изредка самые отчаянные нубийцы подъезжали прямо к лагерю, насмехались над арабами и уходили в ночь, колотя пятками бока своих лошадей. Стремян они не знали.

— Амир, — командующей кавалерией почтительно склонил голову. — Воины злятся. Черные всадники подъезжают, осыпают нас стрелами и безнаказанно уходят. Долго мы будем это терпеть? Мы гибнем понапрасну и боимся ответить, словно слабые женщины.

— Что ты предлагаешь, Али? — спокойно посмотрел на него Амр. — Погоню?

— Погоню, амир, — хищно усмехнулся тот. — Наши кони лучше. Мы проучим этих голодранцев. Я клянусь!

— Хорошо, — кивнул после раздумья Амр. — Но ты изучишь каждый холм впереди и каждый куст. Это засада, я чувствую это.

— Не беспокойся, амир, — кивнул тот. — Я знаю, что нужно сделать. И где они устраивают засады, я уже тоже знаю. Я нашел все удобные места, их немного. Они истоптаны так, что туда уже ведут настоящие дороги. Эти люди хорошие воины, но они чужие в пустыне. Они пытаются воевать с нами там, где мы сильнее. Они не слишком умны, амир.

В то же самое время. Братислава.

Владимир зашел в полутемную казарму, что освещалась лишь тусклой лампой и отблесками из зева печи, прикрытого дверцей. Он вошел в положенный возраст и, несмотря на мольбы матери, был отправлен в Сотню, как и его старшие братья. Мама почему-то в последний момент пустила слезу, пытаясь доказать отцу, что раз он не наследник, то и незачем его с чернью безродной ровнять. Пусть во дворце растет и уму-разуму набирается. Отец тогда долго колебался, ведь мать всегда его уболтать умела. И в самый последний момент он вызвал его и спросил в лоб:

— Это твоя судьба. Выбирай, сын!

— Отец, я поеду в сотню, — ответил он тогда. — Я не хуже своих братьев.

Мама заревела тогда в голос, и даже впервые в жизни подзатыльник ему дала. Ведь они обо всем уже договорились, и даже речь заготовили. Он не стал с ней спорить тогда, чтобы не слушать бабские бредни. Он согласился для вида, но сделал так, как сам посчитал нужным. А она… А она смотрела на него с непонятным опасением, словно видела впервые.

— Молодец, сын, — усмехнулся князь. — Дай я тебя обниму!

Он облапил его и шепнул в ухо тихонько, чтобы мать не слышала.

— Ты бы все равно поехал, но я хотел, чтобы ты сам это решение принял. Мать трясется над тобой, потому что ты один у нее.

Он и, правда, был у нее один сын, ведь сестры Радегунда и Власта защитить ее не смогут. Радегунде десять, а Власту мама родила две недели назад. Так он и оказался здесь, за высоким тыном, всего в миле от того места, где жил еще недавно. В смысле, жил зимой. Летом его в кочевье отправляли, коней пасти.

— О! Новенький!

С лежанки поднялся переросток, неведомо как попавший в восьмую роту. Лет десять, а то и все одиннадцать. Он своих годов не знал, да и откуда это может знать безродный сирота, которого сплавили из лесной веси за дурной нрав. Такие имени отца и матери не знают, зато волосяным силком возьмут зайца и набьют себе на обед рыбы острогой, сделанной из кривой палки. Обычный лесовик-словен, каких много. Не слишком умный, зато сильный и выносливый, словно тур.