Жуть подводная - Влодавец Леонид Игоревич

Надо сказать, что Колька, «закрывая» игру в индейцев, преследовал не совсем ту цель, о которой говорил. Просто он придумал, как сделать, чтобы Витька и Митька по меньшей мере еще трое суток не совались на остров. Пусть себе бегают по селу и выспрашивают у всяких бабушек-дедушек «информацию» о Жути Подводной, а он в это время будет выполнять задания Духов без риска, что кто-нибудь случайно раскопает кострище и найдет череп. А уж Великие Духи как-нибудь сумеют защитить его, Кольку, от Жути, даже если она на самом деле существует.

Прибежав домой, Колька первым делом отыскал деда Василия, который сколачивал рамки для нового улья.

— Дедушка, — обратился к нему Колька, — ты мне вчера, когда мы на рыбалку ходили, рассказывал легенду про Жуть Подводную, но так и недосказал.

— Да я думал, что раз ты об этом не просишь, значит, не больно интересной моя история тебе показалась… А чего вспомнил?

— Просто мне ребята рассказали, что у одного вашего дядьки эта самая Жуть Подводная лошадь съела, а сам он от этого с ума сошел…

— Это Федя Щербатый, что ли? — усмехнулся дед. — Был такой случай. Правда, с ума он спрыгнул, по-моему, от пьянки, а не оттого, что Жуть увидел. Может, она ему и примерещилась — он и чертей зеленых часто видел, но лошадь у него безо всякой Жути, от его разгильдяйства утопла.

— Но ведь ты говорил, будто и сам ее видел? — напомнил Колька.

— Не отрекаюсь, — кивнул дедушка, — видел. Один раз, ночью и в полнолуние. Между прочим, сейчас как раз такие ночи стоят, еще несколько дней луна будет совсем круглой казаться…

— Ну и как это было? — поторопил деда Колька.

— Решил я тогда порыбачить с лодки на вечерней зорьке. Клев, помню, хороший был. Пять больших лещей взял, да маленьких подлещиков с десяток.

Потом стемнело, луна вышла, погреб к берегу, а по времени уже полночь близилась. И тишина стояла — ни ветерка, листок не шелохнется. Один я, значит, ее нарушаю: уключинами скриплю да веслами слегка поплескиваю. А причал для лодок тогда был недалеко от Матрениной бани. Была тут бабка такая, она еще до войны померла, дом родня куда-то перевезла, а баня старая осталась. Мы в этой бане весла держали, а потом и моторы. Ну, баня тут так, как говорится, для привязки к местности. И вот, значит, я уже метров за сто от причала находился, когда вдруг за кормой прямо у меня перед глазами вода вспучивается горкой. Метра на два в вышину! И как зашипит! Пуф-ф-ф! До меня от этого места полста метров не было. А потом прямо из середины этой самой водяной горки высовывается здоровенная башка. Не то змеиная, не то крокодилья, не то вообще непонятно чья. Размером побольше «Жигулей» — даже, пожалуй, не меньше «уазика»-микроавтобуса. Сама вся не то в пупырях, не то в бородавках, бугристая такая. Глаза как две фары противотуманные, но светятся зеленым таким цветом, примерно как циферблат командирских часов. На макушке у этой башки что-то острое — на рога похожее, а из пасти — четыре клыка вверх торчат и четыре — книзу! Как слоновые бивни, не меньше! Но пасть она так и не открыла, а то бы я, наверно, вовсе со страху помер. И так у меня на несколько секунд руки отнялись — вцепился в весла, а грести не могу! Но слава богу, обошлось все. Не стала она меня глотать, только зыркнула своими зелеными фарами и — плюх! — ушла под воду…

Дедушка аж папиросу закурил, до того, видать, разволновался. Колька тоже не решался задавать вопросов: уж больно сильное впечатление дедушкин рассказ произвел. Митькина бабка — это одно, а твой собственный дедушка — совсем другое.

— Ну, я, конечно, спохватился, — продолжил дедушка, — навалился на весла да поскорее к берегу. Вылез, лодку на цепь пристегнул, ведра с рыбой забрал, весла в Матренину баню поставил и пошел домой. И только по дороге припомнил, что дед мой когда-то рассказывал. Ту самую историю, что тебе недорассказал.

— Ну, так расскажи сейчас, — попросил Колька.

— Эх, делов-то у меня сейчас много! Пчелки вот-вот роиться начнут, а отсаживать некуда. Надо уж доделать улей до обеда как-нибудь. А за обедом, глядишь, расскажу, чем дело кончилось… Сейчас недосуг.

Дедушка опять взялся столярничать, а Колька вышел за калитку и отправился к дому Митьки, помаленьку размышляя, о том, что удалось узнать. Итак, по словесному описанию то, что видели дед и Митькина бабушка, очень и очень похоже: голова с рогами и клыками, большие светящиеся зеленым светом глазищи. Ну и само появление чудища похоже: вспучившаяся вода, «пуф-ф-ф» этот самый. Ясно, что видели они одно и то же.

Когда Колька подошел к Митькиной калитке, Мудрый Змей, сияя, подбежал к нему со свернутым вчетверо листком плотной бумаги, вырванным из старой тетради по рисованию.

— Вот, нашел! — сообщил он, разворачивая листок. — Как и говорил, на чердаке валялся.

Посмотрев на Митькино творение тех времен, когда он в четвертый класс ходил, Колька, конечно, был малость разочарован. Ясное дело, что для четвертого класса, это, наверно, был неплохой рисунок, но все-таки то, что тут изображена именно Жуть Подводная, а не обычный сказочный дракон или Змей Горыныч, требовало доказательств. Конечно, следовало признать, что Митька за прошедшие несколько лет добился большого прогресса и в рисовании, и в резьбе по дереву, и в столярном ремесле, но данный рисунок был уж слишком примитивный и аляповатый, а кроме того, к нему прилипла засохшая, раздавленная муха.

— А еще я узнал, — сообщил Митька, — что бабушка видела эту штуку то ли в шестьдесят девятом, то ли в семидесятом году. А мужик с санями, которого звали Федя, свихнулся где-то за полгода до этого — точнее она не помнит.

— Спасибо, — сказал Колька и забрал у «художника» его рисунок, решив свои критические замечания не высказывать. Заодно он отметил, что в отличие от старательного Митьки допустил оплошность, хотя и поправимую, — не спросил у дедушки, когда именно тот видел эту самую Жуть Подводную. Ну, за обедом узнает обязательно.

Когда Колька уже повернул в обратный путь, его догнал запыхавшийся Витька. По его озабоченному виду можно было подумать, будто он уже всю деревню опросил и теперь знает о Подводной Жути всю подноготную. Однако дело было в другом.

— Тебя Пашка бить собирается, — воровато озираясь, сообщил Витька. — Он подговорил Сашку и Тольку — это большие ребята такие, из девятого класса, — а мне сказал, чтоб я тебя вечером заманил в кусты около поля.

— А ты, конечно, согласился? — прищурился Колька.

— Я же тебя предупредил! — виновато потупился Витька. — И еще они сказали, что если я тебя не приведу, то они меня побьют.

— То есть, как я понял, ты должен меня привести в засаду, так? И ради того, чтоб самому по шее не получить, ты решил меня подставить?

— Я же предупредил… — еще раз проныл Витька.

— Ладно, — презрительно бросил Колька, в очередной раз уповая на помощь Великих Духов, — сделай все, как они велели. Сами же плакать будут! Точнее, визжать, как поросята!

— Короче, — немного приободрился Витька, — я должен часов в восемь вечера привести тебя к этим самым кустам и идти с тобой к роще, которая у кладбища. Соврать должен был, дескать, на кладбище клад зарыт, ну или еще что-то такое… А где они нападут — не сказали…

— Приходи в восемь, — сказал Колька. — Пойдем разбираться…

Витька торопливо убежал, а Колька поспешил домой. Надо сказать, боевой пыл у него малость поостыл. Духи, конечно, Великие, но против Сашки и Тольки из девятого класса да еще и Пашки, который им немногим уступает, драться одному страшновато. Ясно, что Витька, едва начнется мордобой, удерет, как Быстроногий Олень, — и это в лучшем случае. А в худшем, так он еще и поможет большим колотить Кольку. Митька тоже не помощник. А больше у Кольки в деревне друзей нет. Никто ему помогать не станет… Можно, конечно, дедушке пожаловаться, но что из этого выйдет, неизвестно. Если эти девятиклассники, Сашка и Толька, настоящая шпана — они и дедушку не побоятся. Нет уж, лучше надеяться на Духов. Они уже помогали, дело проверенное… И потом, до восьми вечера еще долго. Может, прибежит Витька и донесет, что Пашка с приятелями отменили свою «операцию»?