Джек Ричер, или 61 час - Ли Чайлд

— Ты имеешь в виду побег из тюрьмы? — переспросил Ричер. — Не думаю. Я знаю тюрьмы. Чтобы организовать побег, нужна подготовка, которая требует много времени. Необходимо оценить ситуацию, составить план, найти водителя грузовика, договориться с ним, добыть деньги — в общем, предусмотреть все.

— Я тебе не все рассказал. Дальше хуже.

— Валяй, я слушаю.

— Вторая часть кризисного плана гласит, что в случае бунта в тюрьме весь ее персонал входит внутрь, а мы занимаем посты у ворот и на ограждении.

— Все?

— Точно так же, как в первом пункте. А организовать бунт в тюрьме ничего не стоит. Он вообще может начаться за пару секунд. Поверь мне, заключенные только и ждут возможности устроить какое-нибудь безобразие.

Третьей бутылки пива не было. Больше никаких фактов, осталось только свести несколько концов и кое-что повторить.

— Теперь понял? — сказал Петерсон. — Он может все просчитать до минуты. Кто-то скажет не то не тому заключенному, и через минуту начнется драка, еще через минуту она превратится в настоящее сражение, нам позвонят, и через десять минут мы все окажемся больше чем в пяти милях от дома Джанет Солтер.

— Он же сидит в камере предварительного заключения, — напомнил Петерсону Ричер. — В тюрьме штата, так? А она размещается в отдельном здании. Там никто не устраивает беспорядков. Там ждут суда. И все очень заняты тем, чтобы как можно убедительнее выглядеть невинными овечками.

— Он байкер. У него наверняка есть приятели в главном здании. Или друзья друзей. Именно по таким законам живет тюрьма. Они присматривают за своими. А поддерживать связь друг с другом можно сотней разных способов.

— Плохо, — повторил Ричер.

— Совсем плохо, — подтвердил Петерсон. — Когда зазвучит сирена, мы должны оставить в участке какого-нибудь пожилого отставника, чтобы тот связался с нами в случае террористической атаки. Но в остальном руки у нас связаны.

— Вы предполагаете, что у вас может произойти теракт?

— Только не здесь. Гора Рашмор имеет символическое значение, но это уже проблема Рэпид-сити.

— Вы и полицейский участок расширили? — спросил Ричер. — Как школу?

— Нам пришлось, — кивнув, ответил Петерсон. — Потому что город разросся.

— Как сильно вы увеличили участок?

— В два раза. И начали конкурировать с тюрьмой на предмет персонала. Очень тяжело поддерживать высокий уровень. И это одна из основных проблем Холланда. Вроде как половина народа — его люди из прежних времен, а половина новенькие.

— Я не могу ему помочь, — сказал Ричер. — Я же в вашем городе проездом.

— Ты мог бы позвонить армейским парням, и это уже была бы помощь. Если мы хотим пережить следующий месяц без происшествий, нам понадобится информация.

— Я слишком давно уволился. В армии выросло новое поколение. Они даже не станут меня слушать, просто повесят трубку.

— Почему бы не попытаться?

— Меня не пустят дальше коммутатора.

— Когда я еще только начинал работать, у нас имелся специальный номер ФБР в Пьерре на случай непредвиденных обстоятельств. Система поменялась много лет назад, но я не забыл тот номер.

— И что?

— Уверен, что у тебя тоже есть номер, который ты будешь помнить всегда. И это не коммутатор.

Ричер промолчал.

— Позвони, пожалуйста, — продолжал Петерсон. — Больше я ни о чем не попрошу, обещаю. Все остальное мы сделаем сами, а ты сможешь отправиться дальше.

Ричер продолжал молчать.

— Мы можем предложить тебе письменный стол и стул.

— Где?

— В полицейском участке. Завтра.

— Ты хочешь, чтобы я отправился туда и работал вместе с тобой? В полицейский участок? Значит, ты мне до сих пор не доверяешь?

— Ты находишься у меня дома, где спят мои жена и дети.

— С этим не поспоришь, — кивнув, сказал Ричер.

Однако Ким Петерсон не спала — по крайней мере в тот момент. Через десять минут после того, как Эндрю Петерсон ушел и оставил его одного, Ричера начал раздражать запах четырех пустых пивных бутылок. Поэтому он взял их за горлышко по две в каждую руку и отправился на кухню в надежде найти там мусорное ведро. Но вместо этого он обнаружил Ким Петерсон, которая наводила порядок в холодильнике. Она не стала зажигать свет на кухне, но лампочка внутри холодильника оказалась очень яркой, и Ким окутывало желтое сияние. Она была в старом махровом халате и с распущенными волосами. Ричер показал ей четыре бутылки, молча спрашивая, что с ними делать.

— Под раковиной, — сказала Ким Петерсон.

Ричер наклонился, открыл дверцу шкафчика и аккуратно поставил бутылки в линию рядом с шестью другими, стоявшими там.

— Вам ничего не нужно? — спросила Ким.

— Ничего, все в порядке, спасибо, — ответил Ричер.

— Эндрю попросил вас что-то для него сделать?

— Он хочет, чтобы я позвонил в несколько мест.

— Про армейский лагерь?

Ричер кивнул.

— Вы позвоните?

— Попытаюсь, — сказал Ричер.

— Хорошо. Это место сводит его с ума.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Обещаете?

— Мэм?

— Пообещайте мне, что, если Эндрю вас попросит, вы постараетесь ему помочь. Он слишком много работает. Теперь он практически за все отвечает. Шеф Холланд находится в депрессии и едва знаком с половиной своего участка. Эндрю приходится делать все, а это очень тяжело. И ему, и мне.

Рядом с кабинетом Ричер обнаружил крошечную ванную комнату и долго стоял под горячим душем. Затем он повесил свою одежду на спинку стула, на котором сидел Петерсон, и забрался под одеяло. Пружины диванчика тут же жалобно заскрипели под его весом и уперлись в спину. Ричер повернулся на один бок, потом лег на другой, послушал, как тикают часы, и через минуту уснул.

Было без пяти час ночи.

Остался пятьдесят один час.

Глава 10

Ричер проснулся без десяти семь в безмолвном, точно священный храм, мире. За окном падал густой снег, медленно, но неуклонно засыпая землю, на которой уже лежало плотное белое одеяло около фута толщиной. Ветра не было, и миллиарды снежинок летели по прямой вниз, иногда слегка отклоняясь в сторону или делая едва заметные зигзаги, подчиняясь лишь своему почти неуловимому весу. Большая часть заканчивала путь на земле, сливаясь с нетронутым покрывалом; другие прилипали к диковинным, похожим на перья, фигурам на линиях электропередачи, которые постепенно становились все длиннее.

В кровати было тепло, а вот в комнате — холодно. Ричер догадался, что дрова в железной печке прогорели за ночь, угли собрали и заслонку закрыли. Он пару мгновений решал, как должен в таких обстоятельствах повести себя гость и следует ли ему встать, открыть заслонку и подбросить в печь дров? Будет ли это помощью? Или наглостью? А вдруг он нарушит тонкий и давно установленный распорядок и его хозяевам придется лишний раз идти в сарай за дровами?

В конце концов он не стал ничего делать, просто натянул повыше одеяло и снова закрыл глаза.

Было без пяти семь утра.

Осталось сорок пять часов.

В тысяче семистах милях к югу было на час больше. Платон завтракал в меньшей из двух столовых, находящихся на открытом воздухе. Та, что побольше, предназначалась для официальных обедов и потому использовалась редко, поскольку такие обеды были исключительно деловыми, но в настоящий момент большинство своих дел он вел с русскими, а они не слишком стремились проводить время на жаре в сотне миль от Мехико. Они предпочитали кондиционеры, и Платон полагал, что это объясняется их привычками. Ему рассказывали, что в некоторых районах России так холодно, что, если плюнуть, слюна тут же замерзнет и камнем упадет на землю.

Лично Платон в это не верил. Он, конечно, признавал, что кое-где в России температура воздуха очень низкая и, вне всякого сомнения, цифры, которые он видел в альманахах и метеосводках, могли заморозить небольшое количество органической жидкости за то время, что она летит изо рта к земле, но был уверен, что для того, чтобы выжить в таких условиях, человек должен носить лыжную маску, сделанную из шелка или какого-то другого, более современного синтетического материала, а плевать в маске технически невозможно. Кроме того, он понимал, что очень низкие температуры идут рука об руку с исключительно низкой влажностью, и это, в свою очередь, не способствует тому, чтобы плеваться направо и налево, да и вообще не слишком практично. Так что, по его представлениям, история про плевки хоть и выглядела весьма наглядной, не имела к истине ни малейшего отношения.

Платон невероятно гордился своими аналитическими способностями.

Он размышлял про русских, потому что час назад по телефону получил от одного из них заинтриговавшее его предложение. Обычное дело. Кузен друга мужа его сестры хотел получить крупную партию определенного вещества и спрашивал, сможет ли Платон ему помочь. Естественно, у Платона первым номером в списке претендентов на помощь стоял Платон, поэтому он обдумал предложение и пришел к интересному выводу, который, если внести в план кое-какие улучшения и использовать мастерство, превратит предложение в отличную сделку. Причем исключительно выгодную, но в одностороннем порядке — разумеется, в его пользу; но, в конце концов, он ведь Платон, а не известный ему русский — нет.