Хитрованы - Евгений Сухов

– Я, к сожалению, чужд подобных страстей, – с некоторой печалинкой сообщил Тучкову Всеволод Аркадьевич. – Вина и коньяки предпочитаю пить, а не коллекционировать. И ничего в них не понимаю. Кроме вкуса, конечно, – улыбнулся Долгоруков. – Кстати, – Сева метнул в графа быстрый взгляд, – в подвале моего дяди по матери, кажется, есть неплохой коньяк. Признаться, я выпил уже три бутылки. Ну, да дядя не обидится. Все равно этот дом уже мой. Не желаете отведать?

– А что за коньяк? – как бы ненароком спросил граф Тучков.

– Какой-то «Крайфер», кажется, – мимоходом и как-то вскользь ответил Всеволод Аркадьевич.

– «Кло`д Крайфер»? – вдруг явно взволновавшись, быстро спросил граф.

– Может быть, – неопределенно ответил Долгоруков.

– А какого года? – уже сильно заволновался Тучков.

Все-таки это действительно страсть – коллекционирование. Ведь только от страсти голос срывается на хрипоту и начинают дрожать руки. От страсти и… вожделения.

– Не знаю, – простодушно пожал плечами Сева. – На нем наклейка так заплесневела, что ни черта не разобрать! – уверенно произнес он и тотчас добавил: – Меня это не особенно волновало – главное, чтобы напиток был вкусный.

– Заплесневела? – раздумчиво спросил Дормидонт Савельевич.

Такое уже однажды с ним было: три года назад в Люблине. Его пригласили в один старинный дом, где был винный погреб. Конечно, Дормидонт Савельевич пожелал осмотреть не только дом, но и сам погреб. И обнаружил там – что бы вы думали? – бутылку французского коньяку «Генрих Четвертый»! Из-за почтенного возраста на наклейке уже ничего не прочитать. Очевидно, поэтому коньяк стоял в груде совершенно разных бутылок с испорченными наклейками, и, возможно, никто из хозяев так никогда бы и не узнал, что среди груды непонятных бутылок стоит настоящая жемчужина – знаменитый французский коньяк!

Но Дормидонт Савельевич понял это практически сразу. Потому что к тому времени давно уже из любителя-коллекционера превратился в коллекционера-профессионала, с первого же взгляда могущего узнать, что за вино или коньяк стоит перед ним.

Вот и тогда, в Люблине, он безошибочно определил, что перед ним «Генрих Четвертый». А когда взял бутылку и рассмотрел поближе – мурашки неровной щекочущей волной побежали у него по спине: в руках он держал «Генриха» от одна тысяча семьсот семьдесят шестого года. Самого первого года, с которого этот коньяк начал производиться в маленькой провинции с названием France's Cognac Grande Champagne region. Это граф определил по форме бутылки – слегка вытянутой и с укороченным горлышком, – потому как в последующие года «Генриха Четвертого» разливали в бутылки иной формы, толще и ниже.

Нет, князь не хотел ограбить хозяев, когда предложил купить у них за триста рублей всю эту груду вин с испорченными этикетками, в которой находился раритетный коньяк. Просто он не сказал им, что сей «Генрих Четвертый» стоит по меньшей мере пятнадцать тысяч рублей. А ежели хозяева предпочли бы поторговаться, то и все двадцать. Разве ж это воровство – не сказать всей правды? Да и не нужна была хозяевам дома эта бутылка доброго старинного коньяку. Иначе она стояла бы в витрине за стеклом, и на нее любовались бы они сами и их уважаемые гости. И восхищались бы тем, что столь знатной бутылочке – сотня лет. Век! Стало быть, ничего особенного и противузаконного граф Тучков не совершает. Просто приобретает полтора десятка старых, никому не нужных бутылок, да еще неизвестно с чем (может быть, содержимое уже давно превратилось в уксус!) за триста рублей.

И все…

– Вы знаете, князь, – вышел из раздумья граф, – именно из-за бутылки этого коньяка я сюда и приехал. Коньяк «Кло`д Крайфер» одна тысяча семьсот восемьдесят первого года. Початая бутылка, из которой пил сам Людовик Шестнадцатый на следующий день после издания в январе тысяча семьсот восемьдесят восьмого года эдикта, упраздняющего парламент. Так написано в патенте на этот коньяк.

– С ума сойти, – легкомысленно промолвил «князь».

– Да, именно так, – ответил Тучков. – От этого и вправду можно сойти с ума, если задуматься всерьез – обладать бутылкой коньяку, из которой почти сто лет назад пил знаменитый король Франции!

– Ну и сколько такая бутылка может стоить? – словно бы без всякой задней мысли спросил Сева.

– А будет она стоить столько, сколько запросит хозяин, – ушел от ответа Тучков и, дабы сменить тему разговора, сказал: – А вы не позволите попробовать этот ваш коньяк, которого вы выпили уже три бутылки?

– Да ради бога, – повеселел поскучневший было «князь» Долгоруков. – Правда, дом и сад немного запущены. Мой дядя по матери, герой Отечественной войны и заграничных походов, уже слишком стар, чтобы уследить за всем хозяйством. Да и силы не те – все-таки восемьдесят шесть лет. Но, думаю, это не слишком вас затруднит?

– Нисколько, – сказал Дормидонт Савельевич, успокоенный тем, что легкомысленный князь, как для себя определил характер Долгорукова Тучков, не задает больше вопросов относительно стоимости «Кло`д Крайфера», который пил король Франции Людовик Шестнадцатый. К тому же чем черт не шутит, может, в винном подвале дома дяди «князя», как и в том погребе в Люблине, где графу посчастливилось стать обладателем «Генриха Четвертого», он тоже найдет что-либо замечательное?

«Казань-городок – Москвы уголок», – так гласит бытующая в городе поговорка. И она справедлива. Хотя и отчасти.

Конечно, Казань в чем-то похожа на Москву. Кремль имеется, как и в Белокаменной, правда, не столь велик. Те же дворцы высшего начальства, только поплоше. Те же городские усадьбы, только в них меньше форса и обслуживающей бар челяди и прочих лакеев. Те же площади, улицы и переулки, только менее шумные и широкие, к тому же не все замощены. Те же магазины и лавки, только меньше шику и более ограничен перечень товаров. И обыватели те же, только одеты чуть небрежнее и ходят немного медленней. И обычаи… Патриархальнее, что ли. Словом, «уголок» – он и есть «уголок», часть от целого.

– Значит, вы купили этот дом? – спросил граф Тучков, когда они приехали на Покровскую улицу и вступили во владение Всеволода Аркадьевича Долгорукова.

– Да, пару дней назад, – несколько печально ответил Всеволод Аркадьевич. – А теперь сожалею. Дядю выручил, а сам, к слову сказать, остался «на бобах». Так почему-то часто со мной случается.

Сева сокрушенно посмотрел на графа, желая вызвать хотя бы оттенок сочувствия, но не дождался: Тучков прямо-таки рвался в винный подвал и слушал «князя» мало, хотя и не хотел показывать своего нетерпения.

– Но ведь нельзя было и не уважить дядю, не правда ли?

– Правда, – ответил Дормидонт Савельевич лишь для того, чтобы хоть что-то ответить. Его занимала одна мысль: как, не напрашиваясь, дабы не спугнуть Долгорукова, взглянуть на содержимое винного подвала.

– Ну, как вам дом? – безмятежно спросил «князь».

– Я бы сказал вполне, – отозвался Тучков, машинально оглядываясь вокруг себя.

– Видите ли, я хотел заменить здесь всю обстановку на более современную, но, – Долгоруков погрустнел, и получилась небольшая пауза, – некоторая стесненность в средствах пока не позволяет мне этого сделать. – Всеволод посмотрел на Дормидонта Савельевича, для того чтобы убедиться, услышал ли тот про его «стесненность»…

– Мы говорили о коньяке, – сдержанно напомнил граф.

– Ах да, прошу покорнейше, – сконфузился Долгоруков. – Сейчас я принесу вам тот самый коньяк.

– А мне, – граф все же не утерпел, – разрешите пройти с вами?

– Извольте, – охотно ответил Всеволод Аркадьевич, – если это доставит вам удовольствие, – и пошел первым.

Они вышли из просторной гостиной, прошли анфиладу комнат и стали спускаться в подвал. Тотчас запахло сыростью и еще чем-то, что вместе с запахом застарелого воздуха заставило Тучкова волнительно поежиться.

– Вот, – остановился возле ячеек с коньяком Сева. – Еще раз прошу извинить меня, граф, за запущенность…

– Пустяки, – ответил Дормидонт Савельевич, не спуская взгляда с коньячных бутылок в слое пыли и паутины. Он посчитал их. Одиннадцать штук. Неужели это…

– Что-то сыровато здесь, вы не находите? – неожиданно резко спросил Долгоруков и зябко повел плечами.

– Да, есть немного, – озадаченно ответил Тучков.

– Ну вот, вы вроде осмотрели все мои новые владения. Остался еще сад… Если, конечно, пожелаете. – Сева снова повел плечами: – Идемте отсюда. Мне, право, неловко, граф, что я привел вас сюда, где все так запущено и требует вложения сил и средств. – Долгоруков направился к выходу. – Пыль, паутина, еще этот неприятный запах… Право, мне неловко!

Дормидонту Савельевичу хотелось сказать, что пыль, паутина, да и «этот неприятный запах» – как раз то, что нужно для наилучшего хранения коньячных напитков. А потом именно в таком подвальчике может обнаружиться нечто особо ценное и дорогое, от обладания которым можно будет получить особое удовольствие и удовлетворение, а возможно, и немалую прибыль.