Игра в кошки-мышки - Джон Карр

— Может быть.

— Так же он вел себя и во всех прочих делах. Лет пять тому назад он пережил несчастную любовь…

— Вы имеете в виду, — прервал его Грэхем, — историю, когда он пытался шантажировать юную леди, а она выстрелила в него?

Эплби, похоже, смутился. Но голос у него остался таким же спокойным и мягким.

— Вы же понимаете, что имеются доводы и в защиту молодого человека.

— Никогда их не слышал, — фыркнул Грэхем. — Вам не кажется, что эта юная леди до сих пор имеет к нему претензии?

— Об этой истории мне почти ничего не известно. Это ваша епархия, инспектор.

— Но что вы можете сказать о врагах мистера Морелла в области бизнеса?

— Вы должны простить меня, если я воздержусь от передачи сплетен, — решительно отрезал Эплби. — Когда вы заглянете в его деловые документы, что вы, скорее всего, и сделаете, то обнаружите там имена и предположения, которые можете истолковывать, как вам заблагорассудится. Это максимум того, что я могу вам сказать.

С каждым его словом в Грэхеме росло и крепло беспокойство, словно вокруг множилось стадо грязных скользких свиней, с которыми он никак не мог справиться.

— Вы-то, сэр, знали, что он сегодня вечером будет здесь. Говорил ли он о своих намерениях кому-нибудь еще?

— Не берусь утверждать. Может, и говорил. Он был не из тех, кто держит язык за зубами, разве что приберегал какие-то козыри.

— А если подумать? Не сообщите ли мне что-нибудь еще, что может помочь?

Эплби задумался.

— Сомневаюсь. Когда он покидал мой кабинет, я сказал: «Если вечером мы оба там окажемся, почему бы нам не поехать вместе? Мы можем воспользоваться моей машиной». — «Нет, — сказал он. — Я хочу повидаться с мистером Айртоном до вашего появления. Поеду на поезде в четыре ноль пять, который доставит меня в Тауниш ровно к восьми. Может быть, я его встречу еще в поезде». И еще сказал, что сегодня днем будет в городе. Это вам чем-то поможет?

Грэхем повернулся к судье:

— Вот как? Вы сегодня были в Лондоне, сэр?

— Да.

— Могу ли я спросить, что вы там делали?

Тень усталости и раздражения легла морщинами на высоком гладком лбу судьи.

— По субботам я обычно езжу в Лондон, инспектор.

— Да, сэр, но…

— Да будь оно проклято! Я сделал несколько покупок и заглянул в свой клуб. Но не имел удовольствия встретить в поезде мистера Морелла. У меня был ранний ленч с моим старым другом сэром Чарльзом Хоули, после чего я сел на поезд в два пятнадцать до Тауниша и от вокзала на такси добрался до дома.

Переведя дыхание, Грэхем повернулся к адвокату:

— Еще одно, мистер Эплби. Тот револьвер, что лежит на столике рядом с вашим портфелем: вам доводилось видеть его раньше? Да, если хотите, можете взять его в руки!

Эплби обдумал ответ на вопрос со свойственной ему тщательной методичностью. Рукой в перчатке он взял револьвер, подошел под свет люстры и стал рассматривать оружие со всех сторон.

— Нет, не могу этого утверждать. Все эти предметы очень похожи друг на друга. — Он поднял глаза. — Я заметил, что номер у него спилен. По всей видимости, давно.

— Да, сэр, — сухо согласился Грэхем. — Мы это тоже заметили. Принадлежал ли он мистеру Мореллу?

Эплби удивился:

— Странная мысль! Понятия не имею, но не думаю, что это так. Он терпеть не мог огнестрельное оружие. Он…

— Остановитесь, сэр! — резко прервал его Грэхем.

Адвокат, в овальных стеклах очков которого поблескивали четыре лампочки люстры, вздрогнул и невольно поднял одно плечо выше другого. На лице его отразилось удивление, под которым крылись и другие эмоции.

Но в тоне Грэхема не было угрозы. Когда «Ив-Грант» 32-го калибра оказался на свету, инспектор увидел то, что раньше не бросилось ему в глаза. Он взял оружие из рук Эплби и внимательно рассмотрел его. На боковой поверхности, как раз рядом с барабаном, кто-то выцарапал на металле небольшой значок, напоминающий крест: короткая горизонтальная черточка и длинная вертикальная.

— Смахивает на религиозный символ, — сказал он. — Может пригодиться.

— Или нет, — спокойно сказал судья Айртон.

Никто из них не заметил, как повернулась дверная ручка, и не услышал щелканья замка. Фред Барлоу, который слушал разговоры, стоя в коридоре, бесшумно прошел в спальню.

Свет в коридоре не горел. Парадная дверь стояла распахнутая настежь. В подрагивающем свете звезд, высыпавших на чистое небо, Барлоу видел, как констебль Уимс расхаживает по мощенной кирпичом дорожке у ворот.

Спальня судьи была тоже погружена в темноту, потому что Констанс выключила свет. От тяжелых массивных предметов обстановки — они принадлежали предыдущему владельцу бунгало, мистеру Джонсону из Оттавы, — на которые из открытых окон падал звездный свет, тянулись густые тени. Барлоу видел смутное белое пятно там, где у среднего окна, съежившись в кресле-качалке, сидела Констанс. Она плакала, точнее, всхлипывала и капризно потребовала, чтобы он оставил ее в покое.

— Нет, не уходи, — передумала она, раскачиваясь в кресле так, что оно издавало отчетливый скрип. — Иди сюда. Мне так плохо, что я готова умереть!

В темноте он положил ей руку на плечо:

— Знаю. Мне очень жаль.

— И вовсе тебе не жаль, — стряхнула его руку Констанс. — Ты ненавидел Энтони.

— Я всего лишь раз видел его.

— Ты ненавидел его! И ты это знаешь!

Где-то внутри Барлоу ощутил болезненную спазму, которую оценил как разочарование. Менее всего он ожидал прихода этого чувства. Констанс испытывала двойственное страдание, которое кидало ее то в одну, то в другую сторону.

Так оно и было. Он снова испытал чувство, которое мучило и терзало его вот уже несколько лет: пустота, ощущение какого-то провала, убеждение, что в жизни чего-то не хватает. Хотя Фредерик Барлоу не испытывал склонности к самокопанию. Если не считать черного пятна в памяти, недавнего происшествия, о котором он не считал нужным думать, он воспринимал мир таким, каким тот и был. И тем не менее…

— Хорошо, — согласился он. — Я его ненавидел. И считал, что тебе лучше держаться от него подальше, Конни.

— Он стоил двух таких, как ты!

— Может, так оно и было. Признаю. И все же считаю, что без него тебе будет куда лучше.

Настроение у Констанс изменилось.

— Он был тупым глупым дурачком, — с силой сказала она. Кресло издавало отчаянный скрип. — Почему он не сказал, что у него столько денег? Почему он не пришел к папе и не рассказал? Почему он заставил папу (и меня!) думать, что он… Фред?

— Да?

— Ты считаешь, что папа убил его?

— Тс-с-с!

На трех высоких французских окнах, таких же, как в гостиной, красовались лишь легкие белые шторы, которые трудно было назвать портьерами; они практически не мешали пробиваться в комнату свету звездного неба.

Уткнувшись в штору, Барлоу видел, что констебль Уимс по-прежнему расхаживает по дорожке, и слышал слабый скрип гравия.

— Нас же не могут подслушать? — испуганным шепотом спросила Констанс.

— Нет, если ты не будешь орать.

— Так как? Ты думаешь, что это сделал папа?

— Послушай, Конни. Ты мне доверяешь?

В полумраке было видно, как она вытаращила глаза.

— Естественно.

— Тогда ты должна понять… — он говорил тихо, но отчетливо, — единственное, что спасает твоего отца от немедленного ареста, — это сила его личности, его непререкаемая уверенность, что все его слова воспринимаются как божественное откровение. Это ты понимаешь?

— Я…

— Он буквально загипнотизировал того констебля. Частично под воздействием его личности находится и Грэхем. В данный момент, слава богу, удача на его стороне. Я имею в виду сообщение о богатстве Морелла, о котором никто не подозревал. Ты была свидетельницей, как он мгновенно оценил ситуацию и выжал из нее все, что только можно. Я не могу не восхищаться тем, как он, не моргнув глазом, идет по тонкому льду. Он может сказать Грэхему: «Я небогатый человек, и порой мне приходится жить не по доходам. И неужели вы можете предположить, что я способен застрелить преданного поклонника дочери, готового предоставить ей всю роскошь, которую она пожелает?»

Глаза Констанс снова наполнились слезами, и она с истерической настойчивостью стала раскачиваться в кресле.

— Мне очень жаль. Прости! Но ты должна все это осознать, чтобы у тебя хватило сил помочь ему. Подтвердить все, что он говорит.

— Значит, ты все же думаешь, что это дело рук отца!

— Я думаю, его могут арестовать. То есть я сказал — могут. Когда начнут разбираться в его истории, как он стоял на кухне, открывая банку с аспарагусами в то время, как в гостиной застрелили Морелла, могут возникнуть сложности. Неужели ты не видишь всех накладок? — Голос у него был мрачным. — Нет, скорее всего, тебе это не под силу.