Охотница - Сисела Линдблум

Потом говорит то единственное, в чем она действительно уверена:

– Вы не психолог. Вы артист.

Юнас хмыкает в ответ. Он уже забыл, что она и в поезде называла его артистом.

– То есть, – продолжает Тереза, – вы не учились на психолога, и перед тем, как стать психологом, вы занимались чем-то другим.

– Закончил курсы. Но, в сущности, я самоучка. Идешь иногда как по льду. У меня есть друг, коллега, у нас совместная фирма. Он психолог. Дипломированный психолог. Ты права.

– Он для вас как pain in the ass[1].

Юнас бросает на нее быстрый взгляд. А только что сидел, опустив голову, не вникая в то, что она проделывает с его рукой. Но последняя фраза поразила его.

– Что означают эти слова?

– Не знаю, – отвечает она, – они возникли неожиданно, словно кто-то шепнул на ухо.

– Но ведь так оно и есть, – Юнас смеется, – в самую точку.

Тереза закрывает глаза. И тут же перед ней знакомая картина. Та самая. Белая оконная рама. Ночь. Красные брызги на стекле. Тереза вздрагивает. Она продолжает крепко держать его руку в своей, так крепко, словно и не собирается отпускать, но говорит вот что:

– Больше не хочу ни о чем гадать.

И все-таки прикосновение рук сделало свое дело. Взять чью-то руку, это так приятно и так естественно. Юнас вконец измотан и хочет отдохнуть, хочет ощущать ее ладонь, тепло, идущее от ее тела и волос. Плохо это или хорошо, не важно, он ведь тоже человек, господи!

– Попьем пивка? – спрашивает Юнас. – Мы ведь уже надышались свежим воздухом?

Его рука в ее руке… Тереза тоже взбудоражена. У нее все плывет перед глазами. Ей хочется одного – склонить голову ему на плечо. Голова вот-вот сама упадет на это плечо. Настигает волна страстного желания, так трудно сдерживать себя. Она видит его плечо, локоть совсем рядом, хочется дотронуться.

– Да, идем, – произносит она.

Ты видишь мерцание над водой, слышишь, как рядом грохочут поезда, уносящиеся в разные города. Париж, Берлин, Барселона, отливающие золотом рельсы ведут туда сквозь подземные туннели. К большим сверкающим городам с другими центральными вокзалами.

Ты видишь картины в дымке над водой? Дымка серая от выхлопных газов… И все же ты видишь эти картины. Женщина, падающая с Западного моста, она кружится в воздухе, словно лист. Девушка в Венеции, бросившаяся в канал из окна. Анна Каренина, бросающаяся под поезд. Женщина, которая летит с большой высоты и разбивается о камень, о землю.

Падать. Любить?

Прочертить в воздухе большую дугу – вот как можно изобразить любовь, по такой же дуге ты летишь, прыгнув с моста в неизвестность. Она наверняка огромна, как море, безбрежна и действительно стоит того, чтобы ради нее умереть.

Ты вот-вот взорвешься, потому что слово “любить” уже бьется внутри тебя. Ты могла бы выпить его кровь, могла бы ради него умереть. А могла бы? Могла бы умереть ради него?

Зачем мне умирать, Сеньора? Жизнь не так уж безнадежна. Только сейчас мне стало это понятно. Я умею чувствовать, Сеньора, и это уже само по себе искусство. Это больше, чем написанные картины или произнесенные слова, это когда сам воздух насыщен этой энергией, когда мельчайшие частицы любой вещи наполняются волшебством любви. Мне казалось, что можно написать картину абсолютно обо всем, но есть вещи, которых совершенно нельзя отобразить! Они просто есть, и все, и мне нравится то, что со мной происходит, я люблю это, люблю, я люблю.

Она вставила ключ в замок толстенной двери в отеле, дверь открылась без малейшего сопротивления, как это обычно бывает в гостиницах. Юнас идет вслед за ней, у него смущенный вид. Они выпили по две порции пива и по порции виски, и теперь Тереза знает, что Юнас по какой-то причине живет в отеле и что это для него уже становится дороговато. Он не объяснил почему и о своей девушке больше ни слова не сказал.

– Моя мама работает в “Шератоне”, – заявила Тереза.

Возможно, надо было выбрать гостиницу подешевле, но ей сразу захотелось назвать “Шератон”, захотелось – и все тут.

– Она работает в главном офисе, а все служащие отеля могут бесплатно прожить в этой гостинице три ночи. Мама разрешила мне при случае этим воспользоваться. А я могу выручить вас.

Тереза исхитрилась первой пройти в вестибюль и быстренько оплатить три ночи проживания чеком из банковской книжки, отмеченной буквой “Э” (что означало, что расходы по этой книжке предназначены для эксперимента). Три ночи стоили три тысячи шестьсот шестьдесят крон.

Но я имею право на эту прихоть, утешает себя Тереза, бабушка ведь хотела, чтобы я не экономила деньги, заработанные ее враньем.

Сначала Юнас категорически не желал принимать помощь Терезы.

– Но это же пустяк, – уговаривала она его, – я не выношу гостиницы, я фактически вырос ла в стенах отеля. Сама я никогда этой маминой льготой не пользовалась.

На самом деле она не против гостиниц, на самом деле она терпеть не может ночевки в изостудиях. У ее матери есть студия в Сольне, там Тереза и ночевала с тех пор, как вернулась из Копенгагена. К роскошному “Шератону” Астрид не имела никакого отношения, она была художницей, но Терезе такой художницей быть совершенно не хочется. Тереза не собирается жить, как ее мама, то есть иметь плохую студию в Сольне и квартиру на Кунгсхольмен. Астрид работает в поте лица, иногда продает картины, чтобы заработать денег и оправдать свое существование. Бывало, распишет стенку в какой-нибудь гимназии, и рада – все же она чего-то стоит как художник. Иногда заказы вообще не поступают, и кто знает, поступят ли когда-нибудь. Ничего похожего на богемную жизнь. Астрид довольно одинока. И уже многие годы живет одна.

– Типичный гостиничный номер, – бойко сообщает Тереза, глядя на двуспальную кровать. – Телевизор можно смотреть хоть до посинения, а в ванной комнате – подогреваемый пол.

Тереза стоит в дверях, пропуская Юнаса вперед. Когда он протискивается в комнату, оба остро чувствуют друг друга. Ощущение настолько сильное, что скрыть его не удается ни ему, ни ей.

– Хорошо, что иногда везет, особенно если достало сплошное невезение, – говорит Юнас, кладя плащ на кровать. – Попозже заберу свои вещи из отеля “Англэ”, где я жил.

– Значит, вы привыкли жить в гостиницах? – спрашивает Тереза, прислоняясь к дверному косяку.

– Да, – отвечает Юнас, – благодаря моей работе, но я не привык… мне не приходилось самому оплачивать номер.

Подойдя к окну, он дергает шнур, крутит жалюзи и ручки, пытаясь открыть окно.