Охотница - Сисела Линдблум

– Как замечательно, что все устроилось, – произносит Тереза.

Он оборачивается и смотрит на нее, но быстро отводит глаза. Секунду они глядят друг на друга. Юнас стоит теперь спиной к окну, и Тереза вдруг замечает, какой у него измученный вид. А Юнас видит, что Тереза такая хрупкая в этом большом черном пальто.

– Здесь вы не будете грустить, – тихо произносит она, сама не понимая, почему у нее вырвались эти слова. Юнас ведь ни разу не сказал, что ему грустно.

– Не буду, – соглашается он и снова смотрит на нее. Внезапно по его лицу пробегает тень. – Точно не буду грустить.

– И я помогу, – продолжает она. – Я же здесь, рядом.

Его губы трогает улыбка.

– Я не знаю тебя, Тереза, мы ведь едва знакомы. Но я знаю тебя, и предана тебе так, как никто другой. Выложила ради тебя три тысячи шестьсот шестьдесят крон. Да еще триста за чек, думает она.

– Я же вам объясняла, – настаивает она, – надо пользоваться случаем, если человек тебе понравился. И потом мне же ничего не стоило вам помочь. Не хотите поужинать со мной?

Юнас нервно сглатывает. Может, позвонить Жанетт? Если он скажет, что на его банковском счете перерасход, возможно, она разрешит ему вернуться домой. Если он даст ей три дня. Но тогда ему вряд ли следует отправляться на ужин с Терезой.

– Ну… я не знаю…

– Не сегодня, – быстро говорит Тереза, – сегодня я очень устала. Может быть, завтра?

– Да, завтра! – отвечает он. – Хорошо.

– В шесть, – говорит Тереза. – В шесть часов я здесь. До встречи.

Тяжеленная дверь закрывается за ней.

Когда Тереза уходит, Юнас направляется в ванную комнату. От виски и пива он чувствует тяжесть во всем теле, ему холодно. Ужасно холодно, вероятно, от усталости. Он медленно снимает с себя одежду и аккуратно развешивает ее на вешалке для полотенец, вещь за вещью. Пол действительно теплый, она правильно сказала. Здесь везде тепло, по-гостиничному тепло, но Юнас дрожит и с удовольствием лезет под горячий душ. Он долго стоит, подставив тело под горячие, почти кипящие струи воды.

После душа становится легче. Белые банные полотенца, одним он обвязывает бедра, другое кладет на плечи, потом взъерошивает волосы и проводит рукой по лицу. Надо забрать свой несессер из “Англэ”. Как повезло, что он встретил Терезу, и все же его не покидает странное чувство нереальности всего происходящего с ним.

Это чувство преследовало его всю неделю, ну а сейчас, когда он бесплатно поселился в оте ле “Шератон”, существует ли он вообще? Пора со всем этим кончать.

Я должен позвонить Жанетт, решает он. Он входит в комнату, видит огромную пышную двуспальную кровать, откидывает покрывало с одной половины, приносит из ванной одежду и аккуратно вешает все на спинку стула у письменного стола, так же аккуратно, как на вешалке для полотенец. Юнас уверен, если он будет соблюдать хоть какой-то порядок, ничего вдруг не растает в воздухе, не рассыпется. Но в то же время он испытывает другое, более опасное чувство, что все уже начало исчезать и разрушаться.

Он падает на кровать, складывает руки на груди. В последние дни он чаще всего лежит именно в такой позе, будто защищаясь от ударов, которые ему могут нанести неприятные мысли. Юнас лежит спокойно, чувствуя, как все тело разомлело от горячего душа.

Микаэлю позвоню завтра. Договоримся о встрече здесь, в Стокгольме. А сегодня вечером позвоню Жанетт и скажу, что через три дня я возвращаюсь домой. И все как-нибудь образуется”.

Вы не будете грустить, сказала она, эта девушка.

Тереза. Какая у нее светлая кожа. Если бы она склонилась надо мной, я бы трогал ее волосы и прижал ее лицо к своему. Я бы целовал ее, и она, оседлав меня, наклонялась, и я держал бы ее груди в своих руках.

Моя бабушка была необыкновенным человеком. Я рада, что ношу ее имя. Я пронесу его через ураганы в пустыне и дюны. Я все сделаю. Бабушка знала, что я совсем не размазня. Она обычно говорила: “В тебе столько жизненной энергии, ты никогда не сдаешься”.

Чаще всего она это повторяла, когда меня что-то бесило, так что эти ее слова мало радовали меня в те годы, не то что потом. Это уже потом я все время вспоминала, как мне у нее жилось, я с маниакальным упорством искала такой же жизни, такой, при которой человек может быть широким, щедрым. И не бояться выглядеть чудаковатым.

Когда мои родители, Астрид и Лассе, развелись, мама высказала пожелание, чтобы я сменила фамилию. Не сразу после развода, расстались они по-дружески. Мне было девять лет, но многое из того времени я помню. Помню, что дома никогда я не слышала ни ссор, ни упреков, может быть, их и вообще не было.

“Просто как-то все сошло на нет, – сказала мама. – И потом, мы вообще с Лассе такие разные”, – добавила она.

Никаких романчиков на стороне не было, ни у мамы, ни у папы. Они договорились абсолютно обо всем, без всякой горечи. Составили списки, что кому отойдет после развода. Через своего приятеля папа заказал грузовичок, перевезти мамины вещи. Иногда я спрашиваю себя, как они вообще могли заметить, что им надо развестись. Кто из них желал этого больше? Не знаю. И спрашивать бесполезно, потому что они сами этого не знают. Ни он, ни она не могут определить, что же такое между ними произошло. По крайней мере в этом они похожи.

Мне подумалось, что у них, наверно, были нелады в постели, а там я их, конечно, не видела.

В первый год после развода мы все равно вместе праздновали Рождество. Разница была лишь в том, что подарки получила только я. Они наверняка договорились, что не будут ничего друг другу дарить, теперь это было совсем не обязательно.

Я до сих пор помню, как это происходило: я стою перед кучей красивых свертков, и меня одолевает жадность, а в то же время я чувствую какую-то неловкость. Ведь раньше в рождественскую ночь подарки были для всех, всем по очереди. Один маме, один папе, один мне. А в то Рождество – все только мне, никакой очереди. Мне подарили любовь, любовь, любовь.

Только мне подарили любовь. Поэтому, помнится, я очень тщательно сложила все обертки от подарков. Сложила эти красивые бумажки, свернула ленты и тесемки. Все подарки я разложила на столе в своей комнате, старательно рассортировав их, а ленточки и тесемки там же, рядом…

Астрид утверждает, что в детстве я вообще была очень дотошной. Нет, я не была педантичной. Просто я хотела, чтобы кто-нибудь увидел и оценил все это изобилие.

А через два года папа встретил Беату, и мама решила, что мне надо сменить фамилию. Астрид было тридцать восемь, когда они с Ларсом расстались. Она думала, что больше никого не встретит и у нее больше не будет детей. А у папы теперь Беата, он заведет новых детей, или по крайней мере создаст новую семью. Вот мама и решила, что я должна носить ее фамилию, чтобы ее род продолжался. Если бы это тогда до меня дошло, я бы наверняка подчинилась. Но я не понимала, зачем ей это надо, ну и отказалась, объяснив, что хочу, чтобы у меня была такая же фамилия, как у бабушки, папиной мамы.