Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств - Андрей Чертков

— О'кей, — говорю я.

Мы выходим на широкую улицу. Машин немного, сейчас вечер, час пик уже позади. Начинает темнеть. Пасмурно, туманно.

— Мы направо, — говорит Бочонок.

Мне налево. Алене тоже. Интересно, пойдет ли она со мной или назло пойдет обходным путем?

Пожимаю руку сначала Кире, потом Бочонку. Милка хочет чмокнуть меня в щеку, я отстраняюсь. Она чмокает в щеку Алену. Алена машет остальным рукой.

Идем вдвоем. Прохладно, свежо.

Молчим.

Хочется сказать ей многое. Хочется сказать, что я ее люблю. Хочется сказать, что я хочу видеть ее около себя всегда. Что она самая прекрасная из всех девушек, которых я когда-либо видел. Хочется сказать так много.

Хочется ничего не говорить, а просто обнять ее, согреться о ее тело, впиться в нее, влиться. Смотреть ей в глаза, утыкаться носом в ее огненные волосы.

Алена улыбается сама себе.

— Пошли в кино сейчас, а? — глупо говорю я.

Сеанс через двадцать минут, до кинотеатра пять минут ходьбы.

— Мне надо домой, — говорит Алена.

Я точно знаю, что ей не надо домой. Ее родители уехали сейчас во Францию, к друзьям. У нее свободная квартира.

— Зачем? Родителей нет, — говорю я.

Она смотрит на меня. Прекрасно ведь понимает, что мне нужно. Прекрасно.

— Нет, Тима. Я не пойду с тобой в кино.

Ненавижу эту усмешку.

Она единственная девушка, которую хочется так сильно и которая так умеет издеваться. Сколько там от любви до ненависти?

Идем молча.

— Пока, — говорю я.

И сворачиваю в переулок. До моего дома еще идти и идти, но я лучше сделаю крюк. Я знаю, что поступаю глупо, что нужно делать что-то другое, но я не умею и не могу. Я даже не слышу, прощается ли она со мной.

Утро. Подъем. Восемь часов — я не умею спать дольше. Терпеть не могу валяться в кровати.

Вскакиваю рывком, встаю на руки. Так я тренирую вестибулярный аппарат. Меня почти не кружит. Пытаюсь отжаться, стоя на голове. Пока не получается, падаю на спину, но удачно: ничего не задеваю. Вчера задел велосипед, было больно.

Велосипед занимает полкомнаты. Отодвигаю его, достаю из шкафа свежие носки. Одеваюсь.

Мама еще спит: у нее была вчера ночная смена. Ужас: ночная смена в ночь с субботы на воскресенье.

Бреду на кухню, ставлю чайник, изготавливаю бутерброд с сыром. Пью чай.

На улице все так же пасмурно. Это хорошо: значит, можно снимать и сцены на открытом воздухе. По сценарию в Зоне всегда пасмурно.

Блин, завтра опять на пары. Но это завтра.

Мама проснулась. Слышу движение. Надо смотаться из дому, пока не начались расспросы типа: «Куда ты идешь?» или «Когда ты вернешься?» Иду в комнату, надеваю потертые вельветовые джинсы — в них я был вчера. Выкатываю велосипед в прихожую.

Из спальни выходит мама.

— Чего в такую рань? — спрашивает.

— Доброе утро, — говорю я. — Кататься.

Мама смотрит на меня, уходит в кухню.

Обуваюсь, выхожу. Мы живем на втором этаже, велосипед хороший, легкий, сбегаю вниз по лестнице. На улице прохладно, но через десять минут я вспотею от жары: я езжу быстро, не в прогулочном темпе.

Господи, когда асфальт переложат? Ни велосипеду не проехать, ни машине.

Разгоняюсь с горки. Рядом идут машины. В кармане звонит мобильник. Это Киря: тоже не спится.

— Привет.

— Здоров.

— У тебя веревка есть?

— А с твоей что?

— Я что-то ей не доверяю.

Да уж. Алене на этой веревке на высоте шестого этажа болтаться, а он не доверяет. У меня веревки нет.

— Нет, у меня нет. Поди да купи страховочную.

— Где денег взять?

— Ну, у Гаврика стрельни.

— Мысль.

— Давай.

— Давай.

Кладу мобильник в нагрудный карман. Говорят, вредно для сердца. Но я в это не верю.

Сворачиваю, пересекаю проезжую часть, кто-то сигналит. Оборачиваюсь. Урод, объехать велосипед ему трудно.

Я думаю об Алене. Настроение сразу портится. Если бы при внешности Алены у нее был характер Милки… Или, может быть, нет. В таком случае я вряд ли относился бы к ней так. Внешность — это одна из составляющих, верно?

Она меня откровенно отшила. Послала на хрен. Не знаю, даже не представлю, что делать в такой ситуации. Добиваться дальше? Можно сделать еще хуже. Бросить это? Сдаться? Не хочу.

По-моему, все потеряно только тогда, когда человека больше нет. Когда он умер. В любом другом случае всегда есть шанс. Даже если она выйдет замуж. Даже если уедет в какую-нибудь Зимбабве или Конго. Даже если будет меня ненавидеть.

Нужно вести себя как-то иначе.

Мое забытье прерывается, когда велосипед врезается во что-то, раздается крик. Я налетел на человека. Слава богу, не на большой скорости. Это девушка. Я бросаю велосипед, подбегаю, помогаю ей подняться, извиняюсь.

— Идиот! — кричит она. — Смотреть надо, куда едешь! По дороге едь, а не по тротуару!

Не люблю, когда говорят «едь». Правильно — «езжай», меня мама приучила.

Смотрю на девушку. Крашеная блондинка, старше меня лет на пять. Последние полгода провела, похоже, в солярии. Глаза накрашены черным, белый лак на ногтях. Одета в розовый костюм, теперь изрядно помятый. На бедре — грязное пятно от падения на тротуар.

Тьфу ты. Такой псевдогламур. Терпеть не могу.

— Смотри, что ты наделал! — показывает пятно на штанах.

Останавливается какая-то сердобольная старушенция.

— Разъездились тут! — начинает вопить тоже.

Останавливаются еще два человека: пожилой мужчина, похожий на профессора, и парень в косухе. Профессор начинает что-то гундеть.

Поднимаю велосипед, поворачиваюсь к девушке. Громко и отчетливо посылаю ее в задницу. Сажусь, уезжаю. Вслед раздается отборный мат.

Домой, наверное, возвращаться не буду. Катаюсь уже больше часа, так поеду сразу к цехам. За час доберусь, там еще час поболтаюсь, и время как раз придет.

Выезжаю на проспект. Машины проносятся мимо, улетают вперед. Люди исчезают позади.

Дома, магазины, улицы, перекрестки, светофоры, люди-люди-люди, это ведь все тоже Зона, только другая Зона, не мертвая, но живая, она повсюду, и каждый, кто однажды рождается, — сталкер, с самого рождения сталкер, маленький человечек в защитном костюме из розовой кожи. Он бросает гайки, чтобы провесить себе маршрут по этому городу, по этой жизни. Справа лежит Очкарик, слева лежит Пудель, а маленький человек проходит посредине, поступает в институт, женится, вертится-крутится и постоянно оставляет за собой дерьмо, все это дерьмо, которое разгребают потом другие люди, такие же маленькие люди, которые тоже женятся, крутятся, и поступают, и оставляют за собой… И так — вечно.