Фиеста в Кала Фуэрте - Розамунд Пилчер

— До свидания, Томеу. Спасибо.

— Adiós, señorita.

Мальчик ушел, и Селина осталась одна. Она вышла на террасу и стала сама себя уговаривать, что все в порядке и она просто ждет своего отца: ей все еще трудно было в это поверить. Интересно, догадается ли он — если его не предупредят, — кто она такая. А если нет, то как ему об этом сказать?!

Было очень жарко. Палящие солнечные лучи проникали под крышу террасы. Такой жары Селина не помнила. Она буквально изнемогала в нейлоновых чулках, кожаных туфлях и шерстяном платье. Ничего нелепее этой одежды в такую погоду придумать было нельзя!

Бабушка не разрешала ходить без чулок — даже в летнем платье — и считала необходимым носить перчатки. Истинную леди узнают по перчаткам. И без шляпы элегантные дамы не ходят...

Но бабушка умерла. Любимая, незабвенная — но ее больше нет. Селина уже никогда не услышит ее голоса, ее категорических суждений — она вольна делать все, что угодно, в доме своего отца, за тридевять земель от Куинс Гейт... Вернувшись в комнату, Селина сняла туфли и чулки и, почувствовав невероятное облегчение, отправилась на поиски пищи. В холодильнике нашлось масло; Селина намазала кусок хлеба, взяла помидор и бутылку холодной содовой воды. Пикник она устроила на террасе, присев на каменную балюстраду и наблюдая за лодками в гавани. После еды Селину стало клонить в сон, но она не хотела, чтобы ее застали спящей, а значит — совершенно беззащитной, и решила усесться на что-нибудь твердое и неудобное и ни за что не засыпать.

Что и сделала: поднявшись по лестнице на антресоли, устроилась на верхней ступеньке в достаточно неудобном положении. Чуть погодя огромная белая кошка, покинув свое место на солнцепеке, с громким мурлыканьем прыгнула ей на колени.

Стрелки Селининых часов медленно двигались по кругу.

5

Франсис Донджен сказала:

— Не понимаю, куда ты спешишь.

— Я же говорил: нужно покормить Перл.

— Пёрл сама найдет, что поесть. Возле твоего дома полно дохлых рыб — хватит для целого полчища кошек. Милый... останься еще на одну ночь.

— Дело не только в Пёрл: есть еще «Эклипс»...

— Она прекрасно отстоится на якоре...

— Не уверен, да и, похоже, опять будет штормить...

— Что ж, — сказала Франсис и потянулась за сигаретой. — Если ты так считаешь, поезжай.

Много лет назад, когда она была еще девочкой и жила в Цинциннати, штат Огайо, мать говорила ей, что лучший способ удержать мужчину — позволить ему по крайней мере считать себя свободным. Джордж Даер пока еще Франсис не принадлежал, но она обладала большим опытом в увлекательной игре в кошки-мышки и терпеливо дожидалась своего часа.

Франсис сидела на маленькой террасе своего дома, расположенного на склоне горы в старой части Сан-Антонио. Наверху, всего в нескольких сотнях ярдов, высился собор, а внизу простирался лабиринт извилистых вымощенных булыжником улочек с высокими узкими домами и густой паутиной бельевых веревок, прикрепленных к стенам старой крепости. За стенами раскинулся новый город; широкие улицы и тенистые бульвары вели в гавань, где стояли шхуны местных рыбаков, белоснежные яхты с высокими мачтами и пароход, только что прибывший из Барселоны, куда он ходил раз в неделю. Франсис уже два года жила в этом чудесном месте, куда пристала яхта, на которой она путешествовала со своими богатыми американскими друзьями. Шести недель в их обществе оказалось достаточно, чтобы Франсис начала подыхать со скуки и — когда однажды вся компания сошла на берег на какую-то вечеринку, — назад не вернулась. После трехдневного кутежа она проснулась на неудобной постели с жуткой головной болью и поняла, что яхта со всеми ее приятелями отчалила без нее.

Это нисколько не огорчило Франсис. Она успела обзавестись кучей новых друзей, была богата, дважды разведена, и ее ничто ни с кем и ни с чем не связывало. Сан-Антонио как нельзя лучше ей подходил. Среди обитавших там эмигрантов — художников, писателей и битников, — Франсис, которой довелось несколько месяцев прожить с художником-неудачником в Гринвич-Виллидж, почувствовала себя в родной стихии. Задолго до того, как обосноваться в своем нынешнем доме, она начала подумывать, чем бы себя занять. И остановила выбор на картинной галерее. В городке, где постоянно живут художники и который регулярно посещают туристы, содержание такой галереи могло стать выгодным вложением денег. Франсис купила заброшенный рыбный рынок в гавани, переоборудовала его и принялась за дело со сноровкой, унаследованной не только от отца, но и от двух бывших мужей.

Франсис было уже за сорок, но прожитые годы мало на ней отразились. Высокая, загорелая, с мальчишеской фигурой и копной светлых волос, в художественном беспорядке украшавших голову, она одевалась — и это ей шло, — как подросток. Обтягивающие брючки, мужские рубашки и бикини из двух полосок материи размером с носовой платок. Франсис очень много курила и слишком много — что сама прекрасно понимала — пила, но почти всегда — и в это утро, в частности, — была чрезвычайно довольна жизнью.

Устроенный накануне вечером по случаю первой выставки Олафа Свенсена прием удался на славу. Олаф был молодым человеком, грязнее которого — даже в Сан-Антонио — трудно было найти, с редкой бороденкой и черными ногтями на пальцах ног; его скульптуры в стиле поп-арт вызывали главным образом изумление, но Франсис любила шокировать публику. Джордж Даер, ставший после выхода книги своего рода знаменитостью, получил специальное приглашение, однако Франсис сомневалась, приедет ли он, и потому была приятно удивлена, когда увидела его пробирающимся к ней сквозь заполонившую прокуренную комнату толпу. Даер сказал, что приехал в Сан-Антонио за запасными частями для своей яхты; выслушав его замечания о работах Олафа, Франсис поняла, что на прием его привела заманчивая перспектива выпить задарма, но это ее нисколько не огорчило: ведь он пришел и — более того — остался; сначала до конца приема, а потом с ней, у нее дома. С Джорджем она была знакома уже около года. Прошлой весной, поехав в Кала Фуэрте, чтобы посмотреть работы молодого французского художника, который там жил, Франсис, естественно, зашла в бар к Рудольфо, где поставила художнику несколько бокалов «мартини». Когда в бар вошел Джордж Даер, она оставила заснувшего прямо за столом француза и заговорила с Джорджем; потом они вместе пообедали, засиделись за чашечкой кофе до шести вечера, и тут выяснилось, что настала пора бренди.

Джордж Даер обычно приезжал в Сан-Антонио раз в неделю, чтобы забрать почту из яхт-клуба, зайти в банк и запастись необходимым снаряжением для яхты; в таких случаях он почти всегда навещал Франсис, и они вместе обедали или присоединялись к какой-нибудь компании, веселившейся в одном из баров на берегу. Джордж очень нравился Франсис; она не была уверена, что он отвечает ей тем же, но от этого ее только сильнее к нему тянуло. И она ревновала его ко всему, что не имело отношения к ее жизни. К его книгам, его яхте, и прежде всего — к замкнутому существованию в Кала Фуэрте. Франсис хотелось, чтобы он в ней нуждался, но, похоже было, Джордж не нуждался ни в ком. Его оставляли равнодушным ее деньги, но безусловно нравилось грубоватое, чисто мужское чувство юмора. И сейчас, наблюдая за ним, Франсис удовлетворенно подумала, что это первый настоящий мужчина, который встретился ей за много лет.