Родовые сны - К Столяров

Она была не просто великой балериной, она была величайшей драматической актрисой. Кстати, тогда в Алма-Ате, по рассказам отца, Эйзенштейн мечтал, чтобы она сыграла в его фильме "Иван Грозный" Анастасию. Отчего это не случилось - осталось загадкой. Уланову сравнивали со всем самым совершенным в искусстве. Балерина-памятник, балерина-икона, кумир нескольких поколений, она была одной из самых загадочных женщин века.

Запад увидел Галину Сергеевну только в 1956 году на гастролях Большого в Лондоне. Ее появление на сцене Ковент-Гардена в "Жизели", "Лебедином озере", "Ромео и Джульетте" и "Бахчисарайском фонтане" стало триумфальным. И тут же Г. С. Уланова сделалась легендой. О ней говорили, писали, она стала манией, любовью, символом, потрясением. После такого невероятного взлета через четыре года в 1960 году Г. Уланова навсегда уходит со сцены. В расцвете славы, популярности, признания, поклонения уйти и скромно заниматься преподаванием. Ни книг, ни воспоминаний, ни дневников. На предложение написать о себе книгу отшучивалась: "...я ведь пишу с ошибками, мне стыдно..."

Вот с таким удивительным человеком свела нас судьба в годы войны.

В конце 43-го года мы вернулись в Москву. Мне пора было думать о школе, и я поселился в доме у бабушки, а мама вернулась к своей работе поступила в Белорусский русский драматический театр, которым руководил Д. Орлов, и выехала на работу в разбитый Могилев. Театр существовал как бы в полевых условиях, его обслуживали пленные немцы: носили воду, кололи дрова, помогали устанавливать декорации.

После освобождения Минска театр перевели в столицу Белоруссии. Я помню, как мы с отцом приехали в гости к маме в Вильно, где гастролировала труппа театра. На всю жизнь я запомнил этот необычный европейский город: Башня Гедиминаса над рекой Велейкой, Три Креста, огромный кафедральный собор в центре города, загадочный сад Дома офицеров, где мы жили и где проходили гастроли театра. Когда-то, во время войны с Наполеоном, там останавливался Кутузов. А главное, что меня поразило после голодухи военных лет,- огромный богатейший рынок: овощи, фрукты, невиданное до тех пор настоящее крестьянское масло, которое продавали в листьях лопухов. Частные маленькие магазинчики, в которых продавалось все: от дров и бутылочек с сомнительным розовым ситро до оловянных солдатиков в форме ландскнехтов и рыцарей. Каждый день я мог ходить на мамины спектакли, которые все и пересмотрел: "Три сестры" (Ольга), "Кремлевские куранты" (Маша), "Встреча в темноте" и мой любимый старинный водевиль "Замужняя невеста", где мама замечательно играла роль "комической старухи".

Подругой мамы была супруга К. Г. Паустовского Татьяна. Я помню удивительные беседы, которые вели отец и Константин Гергиевич. Возможно, поэтому впоследствии при поступлении во ВГИК я выбрал для вступительных экзаменов отрывок из прозы Паустовского "Мещерский край".

Но жить на два дома было трудно, и мама вынуждена была оставить театр и вернуться в Москву. Жить было не на что, фильмов снималось мало, и она с отцом много работала в концертах на гастролях в Сибири, Кузбассе, на Урале.

С каждым годом у отца росло убеждение, что работать в кино он сможет только тогда, когда найдет или напишет нужный ему сценарий. Им было сделано и предложено около 20 сценарных заявок и готовых сценариев не разные темы. Это была адская, неблагодарная работа, которую осуществляла мама,- она записывала под диктовку, затем правила и переписывала от руки все эти работы.

К сожалению, все они по разным причинам оказались невостребованными. Лишь сценарий по повести Анатолия Клещенко "Когда расходится туман" был воплощен в фильм. И то уже после смерти отца.

ОХОТА

Отец так планировал свою творческую жизнь, что все летние месяцы в конце 40-х - начале 50-х наша семья - отец, мать и я - проводила, как правило, где-нибудь в живописной глухой деревушке.

Помню одну ночь на озере Перетна в Новгородской губернии. Вечером приехали на телеге. Заночевали. Утром отец разбудил меня в 4 часа. После сеновала на дворе свежо! Еще не пришли в себя, а уже идем "след в след". Роса. Травы почти по пояс. Черное небо, огромные яркие звезды.

Тишина!

В голове еще обрывки сновидений, ощущение тепла сеновала, и весь мир кажется каким-то нереальным, странным. Кусты и деревья приобретают ночью таинственные загадочные очертания. От малейшего шороха мыши или завозившегося в траве ежа вздрагиваешь. На ощупь, по скользким от слизи кладям, переходим журчащий ручей. Болото. Молча проваливаемся в какие-то "бочаги". Сапоги полны холодной воды. Зябко!

Наконец выходим на берег озера, и оно, древнее, ледникового еще периода, отдает каким-то нереальным свинцовым блеском. Берега заросли осокой, в воде и по земле разбросаны огромные гладкие гранитные валуны.

Выглянул месяц и неожиданно осветил жуткую, прямо мистическую картину: в траве между корней прямо под ногами были разбросаны обломки человеческих скелетов и черепов. Господи! Куда это нас занесло...

Но отец жестом указывает - "вперед!", до зари необходимо прийти к шалашам, успеть на зорьку - утиную тягу, а это еще далеко. Молча минуем это "проклятое" место.

Днем, после тяги, местный охотник объяснил, что весной в паводок подмыло высокий берег, на котором был погост.

- А теперь эти места пустые, народ разбежался, и чье было кладбище неизвестно.

Вечером у костра обязательные охотничьи рассказы о самых невероятных приключениях, о фантастических трофеях, в стиле барона Мюнхгаузена. Но никого это не удивляет, все согласно кивают - "конечно!.. а как же?.. так оно и было!.."

Вот тогда, на берегу озера, отец приготовил удивительную охотничью еду: "дупеля в глине".

Дупель сейчас крайне редкая болотная птица, небольшого размера. Готовясь к осеннему перелету, он становится очень жирным и от этого летит лениво, медленно и прямо. После выстрела при падении на землю он иногда даже раскалывается, как спелое яблоко. Птицу целиком, "в пере", предварительно вытащив деревянным крючком кишочки, обмазывают особой зеленой глиной, которая только и бывает в этих местах. Кстати, из этой глины делают прекрасную посуду, цвет ее виден на иконах и фресках псковской и новгородской школ.

Замурованную птицу аккуратно обкладывают жаром из костра и углями, но без живого огня. Через определенное время, когда глина затвердеет, следовательно, и птица пропечется, раскапывают пепел и достают готовое "блюдо". Свершилось!

Как только глиняные горланчики немного остыли, отец рукояткой охотничьего ножа расколол оболочку, и она отвалилась вместе с пером. Запеченная в собственном соку, вкуснейшая в мире, благородная дичь не имеет себе равных. Это признавали все, кому хоть раз выпало счастье попробовать это чудо охотничьей кулинарии.

СТРАСТЬ

У многих людей в жизни бывает какое-то сильное увлечение. Страсть! Для отца в течение всей жизни такой страстью была охота. Об охоте он мечтал сделать фильм, написал несколько сценариев. Да и в жизни каждую осень им овладевало беспокойство, непреодолимая "охота к перемене мест".

Осень даже в городе - осень: покраснела в скверах рябина, пожелтели листья, улетели стрижи. Было уже два легких морозца. И начинается смятение в душе охотника, он спит и видит черных тетеревов в лесу, в болоте жировых дупелей, а в поле - серых куропаток.

Нужно ехать! - требует голос охотничьей страсти.

Страсть, по "Толковому словарю живого великорусского языка" Владимира Ивановича Даля,- "это душевный порыв к чему-то, нравственная жажда, безотчетное влечение... Страстный - по страсти относящийся, горячо увлеченный, напр., страстный охотник..."

Эту страсть разделяла вся наша семья и, конечно же, наши охотничьи собаки.

Несколько лет мы охотились с английской легавой по кличке Эри. К нам она попала полуторагодовалым щенком с прекрасной родословной аж с 1911 года, от самого Сергея Павловича Меча. Отец любил это подчеркнуть, разворачивая огромный лист родословной с печатями и водяными знаками.

Но на самом деле это было довольно жалкое на вид существо. Щенком Эри перенесла ленинградскую блокаду, чудом выжила, но с тех пор страдала авитаминозом, у нее были плохая шерсть и аппетит. Поначалу дома ее звали ласково-снисходительно "кашенкой" - нечто среднее между кошкой и собакой. Но Эри вполне сохранила свойства своей породы - исключительные вежливость и деликатность, замечательную понятливость. Она была самка, а они всегда умней. Плюс ко всему - врожденный аристократизм и некая субтильность. Утром мама специально для нее готовила кашу, приправляя чем-нибудь заманчиво-вкусным, в меру охлаждала еду, чтобы не повредить "чутье". "Блюдо" предлагалось очень гостеприимно, с ласковыми словами, всевозможными уговорами.

Эри подходила к миске с каким-то брезгливым видом, отворачивалась, морщила нос, страдала и всем своим видом выражала полное отвращение к предлагаемой пище. Этот обряд происходил ежедневно и длился мучительно долго для обеих сторон. Наконец, поддавшись уговорам, Эри снисходила и приступала к еде, как бы делая всем нам одолжение. Обед заканчивался, и собака вновь становилась ласковой и какой-то беззащитной. Кстати, у нее была удивительная способность: в минуты высшего душевного расположения Эри умела улыбаться, очень искренне и заразительно. Обладала она и еще одним качеством, которое с лихвой покрывало все недостатки: была страстной охотницей, как и ее хозяин. Эри выкладывалась "в поле" до такой степени, что иногда падала и не могла идти, и отец несколько километров нес ее на руках. На следующее утро - жалобы на разбитые лапы, вялость, плохой аппетит. Но только начинаются сборы на охоту - все проходит и она рвется в бой.