Шрам - Марина Дяченко

Проводы были обставлены со всевозможной пышностью; как полагается, манёврам предшествовал парад. Чуть не всё население Каваррена собралось на набережной, причём главы уважаемых семейств явились с миниатюрными флагами династий, и флагштоками им служили обнажённые шпаги, вскинутые, как палочка капельмейстера. Бургомистр облачился в мантию, расшитую геральдическими зверями; мальчики, записанные в полк, но не достигшие ещё возраста мужчин, построены были в колонну и несколько раз промаршировали взад-вперёд; во главе колонны шагал пятнадцатилетний юноша, а замыкал её трёхлетний малыш в мундирчике и с деревянным кинжалом у пояса. Разница в длине шага будущих гуардов то и дело сказывалась, малыш совсем запыхался и несколько раз шлёпнулся, путаясь в перевязи — но не заплакал, памятуя, видимо, какой чести удостоен.

Потом пред очи собравшихся явились, наконец, виновники торжества — возглавляемые капитаном, гуарды торжественно проехали по улице, и под каждым была лоснящаяся холёная лошадь, и в правой руке каждый держал приветственно вскинутую шпагу. Смелые девушки из толпы выскакивали к самым лошадиным мордам, набрасывая гуардам на клинки цветные кольца, украшенные фиалками; каждое такое кольцо означало нежные дружеские чувства. Больше всех колец досталось капитану — по званию — да ещё Соллю, который, впрочем, в то утро был бледен и не совсем здоров. Над головами толпы кружились, падая, цветы и подброшенные шляпы; гуардов провожали будто на войну, хоть каждый знал, что через три дня полк, целый и невредимый, потихоньку вернётся в город.

Горожане остались праздновать, а гуарды, миновав городские ворота, выехали на большую дорогу и направились туда, где ещё за неделю до этого приготовлен был военный лагерь.

Весна наконец-то развернулась во всю свою мощь; Солль сидел в седле сгорбленный, никак не просветлённый дивным солнечным пейзажем, раскинувшимся справа и слева от дороги. Ночь накануне он провёл без сна — ещё до полуночи его навестил очередной кошмар, и потому он дожидался рассвета, меняя догорающие в канделябрах свечи. Парад не взбодрил его, как ожидалось, а, наоборот, принёс новое потрясение: Эгерт обнаружил, что самый вид обнажённой шпаги чрезвычайно ему неприятен. Светлое небо! Вид обнажённого клинка, всегда ласкавший сердце рубаки и поединщика, не навевал более сладких мыслей о славе, о победе; глядя на заострённое железо, Солль, потрясённый, думал теперь только о рассечённой коже, об обнажённой кости, о крови и боли, после которых наступает смерть…

Товарищи-гуарды косились на лейтенанта Солля; официальная версия была — тяжко влюблён. Обсуждались возможные объекты несчастливой страсти, причём наиболее проницательные предполагали даже, что сердце лейтенанта пленила холодная и прекрасная Тория, невеста погибшего студента. Только Карвер не принимал в этих спорах никакого участия, а только молча, издали, наблюдал.

Свернули с дороги, проскакали краем глубокого оврага — из-под копыт посыпались в пропасть комья земли. Капитан выкрикнул команду; Эгерт вздрогнул, увидев оструганное, без единого сучка бревно, переброшенное с одного края оврага на другой.

Однажды на спор Солль станцевал на самой середине бревна, над самой глубокой частью оврага. Всякий раз, когда нога Эгерта ступала на гладкую скользкую поверхность, душа его замирала, охваченная восторгом близкой опасности и сознанием собственной отваги. Не удовлетворяясь риском в одиночку, он заставлял рисковать других и, пользуясь властью лейтенанта и магическим действием слова «трус», устраивал на бревне поединки… Однажды кто-то сорвался-таки, упал на дно оврага и сломал ногу; Эгерт не помнил имени того бедняги — с тех пор он охромел и вынужден был покинуть полк…

Всё это вспомнилось Эгерту в течение той секунды, когда по команде капитана гуарды спешивались возле бревна.

Построились; юных, неопытных гуардов капитан поставил отдельно, и лейтенант Дрон, признанный воспитатель молодёжи, с важным видом принялся объяснять им суть испытания. Тем временем капитан, не желавший терять ни минуты, скомандовал начало.

Условия были просты — перебежать на ту сторону и ждать там остальных. Мальчики-оруженосцы, взятые на манёвры специально для мелких услуг, должны были отвести лошадей в лагерь; мёртвой рукой Эгерт передал свой повод подростку, глядящему на него с обожанием.

В строгом порядке, один за другим, гуарды преодолевали препятствие — кто-то с бравадой, кто-то с плохо скрываемой робостью, кто-то бегом, кто-то опасливым семенящим шагом. Солль замыкал колонну; глядя, как сапоги его товарищей бесстрашно попирают гладкое тело бревна, он изо всех сил пытался понять, откуда взялось это липкое чувство в груди и болезненная слабость в коленях?

Никогда раньше не испытывавший настоящего страха перед опасностью, Эгерт не сразу и понял, что попросту боится — боится так сильно, что слабеют ноги и болезненно сводит живот…

Цепочка гуардов по эту сторону оврага редела; юноши, впервые прошедшие испытание, радостно толпились на противоположной стороне, криками подбадривая всех, ступающих на бревно. Близилась очередь Эгерта; мальчики-оруженосцы, которым давно пора было выполнить приказ и увести коней, задержались ради редкой возможности видеть новый трюк лейтенанта Солля.

Карвер, последний в колонне перед Соллем, ступил на бревно. Сначала он шёл небрежно, даже развязно, но где-то на середине сбился с шага и нервно, раскинув руки, закончил переход. Прежний Солль не упустил бы возможности презрительно свистнуть приятелю в спину — но тот Эгерт, которому предстояло сейчас ступить на бревно, только перевёл дыхание.

Теперь все гуарды выстроились на противоположном берегу — и все, как один, вопросительно глядели на Солля.

Он заставил себя подойти; светлое небо, зачем же так дрожат колени?!

Его сапог неуверенно встал на отёсанный край. Перейти на ту сторону невозможно; бревно гладкое, нога обязательно соскользнёт, Эгерт в лучшем случая охромеет, как тот несчастный…

Все ждали; начало Эгертового трюка было совсем уж необычным.

В который раз облизнув сухие губы, он сделал шаг — и зашатался, ловя руками воздух. На том берегу засмеялись — решили, что он ловко притворяется неумёхой.

Он сделал ещё полшага — и ясно увидел дно оврага, и острые камни на дне, и своё изувеченное тело на камнях…

И тогда, подняв тоскливые глаза на предстоящий ему путь над пропастью, он решился.

Решился, поспешно отступил, несколько театральным движением схватился за грудь. Дёрнулся, будто в конвульсии; зашатался и, ловко спрыгнув с бревна, замертво повалился на землю.