Мыши Наталии Моосгабр - Ладислав Фукс

А потом госпожа Моосгабр заметила на столе бумагу.

Она взяла ее белой перчаткой и прочла:

«Мы идем, а ты найми себе лошадь».

И под этими словами стояло:

«Деньги и зайцев мы должны дать Клаудингерихе, и зонтик тоже, она едет с нами в „Риц“. Мадам, вы, говорят, большая специалистка по могилам, детям и мышам. Могил и детей у меня нет, зато мышей в квартире с избытком. Если вы мне поможете от них избавиться, я дам вам грош. Но вам придется принести свои мышеловки. Вы ведь даже не знаете, кто такой Везр и что он делает».

VI

Когда госпожа Моосгабр в конце концов пришла в себя, на дворе было еще светло. Она протянула руку к шее – нащупала бамбуковые шары, взялась за уши – нащупала подвески, протянула руку к голове – нащупала шляпу. Потом пошла в комнату. Открыла столик, вынула страшенный чепец с бантом, очки и какую-то печатку. Потом вытащила старую потертую сумку. В ней были два гроша, пятак и двадцать геллеров. Она положила сумку назад в столик, на нее – очки, страшенный чепец с бантом, печатку и выглянула в окно. На дворе был полумрак, особенно под лесами, но в окнах на этажах и галереях свет еще не горел – повсюду было полное спокойствие. С минуту госпожа Моосгабр смотрела во двор… смотрела с минуту и как бы проникалась этой тишиной… потом побежала в кухню. Поглядела на черный флаг, лежавший на диване как призрак, потом – на часы. «Пойду-ка в парк к фонтану, – сказала она себе, – а завтра – в Охрану». И вдруг торопливо схватила с дивана сумку, где были ключи, и выбежала из квартиры.

В шляпе с длинными зелеными и красными перьями, с красно-белыми напудренными щеками, с накрашенными губами и бровями, с ниткой бамбуковых бус, с подвесками на проволочках в ушах и в белых перчатках… в длинной блестящей черной юбке, блузке и туфлях без каблуков она обогнула в проезде тачку, кирпичи, бочку с известкой… и выбежала из дому. Она прошла по трем убогим улочкам, не повстречав никого, и очутилась на перекрестке возле торгового дома «Подсолнечник». Перешла его по белым полосам на асфальте, оглядела широкий проспект – где-то посреди него, на здании редакции «Расцвета» горела, хотя было еще светло, неоновая лампа, – вдоль проспекта устремила взгляд к площади Альбина Раппельшлунда: там, как раз напротив проспекта, стояла статуя председателя, и даже издали было видно, что она все еще украшена лентами после его недавнего праздника… Туда госпожа Моосгабр не пошла. Она побежала к уличным киоскам из стекла и пластика. На многих уже светились неоны, и люди возле них пили лимонад, ели мороженое, ведь был сентябрь месяц, тепло, деревья еще зеленели, и в положенных местах еще цвели цветы. Госпожа Моосгабр прошла мимо людей у киосков особенно быстро, зная, что многие обращают на нее внимание. Что многие обращают на нее внимание, она знала, уже когда миновала три убогие улицы и очутилась на перекрестке возле торгового дома «Подсолнечник», там, где она, собственно, была сейчас… и подумала: «Я похожа на артистку или на жену камердинера, что ж, пойду дальше». И она устремилась дальше – перья на шляпе трепетали, бусы на шее позвякивали, подвески в ушах тряслись, а к щекам под белой пудрой приливала кровь. Наконец она подошла к Филипову, к этому буйству зелени и деревьев. Наконец она пришла в парк. А потом оказалась на площадке перед фонтаном и скульптурой поэта.

Вода била из четырех клювов каменных птиц, преломляясь в вышине и дугой падая вниз, – это был фонтан. На кубе, опираясь о столб, стоял мужчина, в одной руке он держал книгу, в другой розу – это был поэт. На краю площадки была клумба белых цветов. И госпожа Моосгабр замедлила шаг.

Госпожа Моосгабр замедлила шаг, теперь казалось, что она просто прогуливается… и если на перекрестках и улицах она никого не замечала, то сейчас явственно увидела матерей и воспитательниц, которые все еще сидели на лавочках, смотрели на фонтан, на поэта, и главное – следили за детишками, игравшими у них на глазах… да, они сидели и смотрели в этот предвечерний час, когда уже стало смеркаться, ведь был сентябрь месяц, тепло, цвели цветы, и зеленели деревья… и все-таки многие потихоньку вставали и собирались домой. Госпожа Моосгабр видела перед собой фонтан и поэта, но она не знала его, да и вряд ли вообще читала стихи, хотя один стишок она помнила, помнила невесть откуда, может, еще со школы, и сейчас, когда она смотрела на поэта, этот стишок снова пришел ей на память. «Старушка слепая из церкви бредет, – пришел ей на память стишок, – клюкою дорожку никак не найдет. Клюкою дорожку торить нелегко, упала старушка – не подымет никто». Она отвела взгляд от фонтана и от поэта и снова увидела в сумерках матерей, и воспитательниц на лавочках, и тех, кто уже потихоньку вставал и собирался домой, снова увидела в сумерках детишек и кивнула. «Из них наверняка вырастут хорошие люди, – сказала она себе, глядя на них в сумерках, – их оберегают, и, возможно, они станут студентами, полковниками, купцами». Но теперь она заметила, что многие матери, воспитательницы и дети смотрят на нее. Они смотрели на нее такими же глазами, какими раньше смотрели люди на улицах, и она знала почему. Они смотрели на ее шляпу, серьги, бусы, смотрели на ее красно-белые щеки, на белые перчатки, может, и на ее длинную черную юбку… и она подумала: «Я похожа на артистку или на жену камердинера. Или на купчиху с Попугайских островов…» – однако теперь госпоже Моосгабр стало казаться, будто некоторые матери и воспитательницы даже кивают ей, слегка кланяются, улыбаются, госпожа Моосгабр не была уверена, так ли это, но, может, оно было именно так, она ведь похожа на артистку или на купчиху с Попугайских островов. Она медленно прохаживалась, смотрела, выглядывала, искала, искала повсюду вокруг, в ближних деревьях, на газонах, в кустах и уж было решила с этой площадки, где был фонтан и скульптура поэта, перейти на широкую дорогу и побродить по ней взад-вперед или пойти к кладбищенской стене – к лавочке Клотильды Айхенкранц, когда вдруг остановилась как вкопанная.

У клумбы белых цветов, у самого ее края, появился мальчик в бело-голубой полосатой майке.

Он появился там, точно упал с неба или вышел из этих белых цветов – будь это на кладбище, могло бы показаться, что он встал из огромного леса могил. Он стоял лицом к цветам, стало быть, спиной к дороге, и явно смотрел на белые цветы. А потом внезапно прыгнул на край клумбы и – никто и глазом не успел моргнуть – сорвал один белый цветок, а потом – никто и глазом не успел моргнуть – отпрыгнул назад и засунул цветок за майку. Он опять постоял у клумбы, но теперь уже стоял спиной к ней, а значит, лицом к дороге. Выпятив грудь с цветком, он оглядывал лавочки, воспитательниц, матерей и детишек, озирался вокруг и, казалось, хотел, чтобы на него обратили внимание. А потом вдруг подпрыгнул, обежал фонтан и вышел на большую дорогу. Госпожа Моосгабр припустилась за ним.

Маленький Айхенкранц поминутно отходил на обочину дороги, то замедлял, то снова ускорял шаг, останавливался и разглядывал деревья, кусты или людей на лавочках, что потихоньку собирались домой. На одной тропе, где рос кипарис, он постоял у лавочки, на которой какая-то старушка в длинной черной блестящей юбке, кофте и туфлях без каблуков свертывала на коленях бумагу, а крошки, что оставались в бумаге, аккуратно сыпала припозднившимся птицам. Мальчик в нескольких шагах от нее молча смотрел, как она сыплет крошки птицам, и она вдруг, не переставая сыпать крошки, посмотрела на него, на его белый цветок за полосатой майкой. А мальчик выпятил грудь и повернулся так, чтобы старушка как можно лучше разглядела этот цветок. Потом он вдруг прыгнул, раскинул руки и побежал, изображая полет птицы. Госпожа Моосгабр уже снова никого не замечала вокруг. Не замечала, смотрят ли люди на нее – она ведь похожа на артистку или на купчиху с Попугайских островов, – все свое внимание она сосредоточила на мальчике. Она неустанно шла за ним, отходила на обочину дороги, то замедляла, то снова ускоряла шаг, останавливалась и ни на минуту не спускала с него глаз. Подойдя к перекрестку, он снова остановился и поглядел на человека, сидевшего на лавочке – к ней был прислонен зонтик. Но человек не обращал особого внимания ни на него, ни на его цветок, он смотрел куда-то в сторону, мимо мальчика, туда, где стояла госпожа Моосгабр. Мальчик, покачав головой, пошел дальше и остановился только у лавочки совершенно свободной – в эту минуту над окрестными кустами взлетели какие-то черные птицы, черные каркающие птицы, и мальчик, задрав голову, смотрел на них, пока они не скрылись из виду. А потом вдруг госпожа Моосгабр потеряла его. Это было совсем необъяснимо, но это было так. Это случилось за огромным платаном с расщепленным стволом. Мальчик зашел за этот расщепленный ствол и как сквозь землю провалился – госпожа Моосгабр и оглянуться не успела. «Вот так незадача, – мелькнуло у нее в голове, – вот так незадача, я должна найти его во что бы то ни стало…» Ускорив шаг, она сразу же оказалась у большого газона, но мальчика и след простыл. Она окинула взглядом боковые дорожки, но мальчик как сквозь землю провалился. Она вернулась к лавочке, где летали черные каркающие птицы, вернулась даже к перекрестку, где сидел человек с прислоненным к лавочке зонтиком, – ни следа. Будь это на кладбище, могло бы показаться, что мальчик слился с бесконечными рядами могил. Госпожа Моосгабр все еще продолжала выглядывать и искать, как вдруг возле нее появился какой-то не слишком старый мужчина в шляпе, он поклонился и сказал: «Не ищет ли дама очки? Не ищет ли она случайно кружева?» Она довольно резко повернулась к нему, но вспугнула лишь несколько птиц, и все. Однако сумерки стали сгущаться, и у госпожи Моосгабр все больше темнел взор. Она вдруг услыхала за собой какой-то шелест, словно бы низко над землей пролетала птица, и, обернувшись, увидела, как в нескольких шагах от нее, раскинув руки, через дорогу перелетел мальчик в бело-голубой полосатой майке с белым цветком на груди. Потом он пробежал немного по газону и снова оказался на дороге. Госпожа Моосгабр вздохнула с облегчением. Ускорив шаг, она вскоре догнала его. Минутой позже, когда смерклось еще больше и у госпожи Моосгабр еще больше потемнел взор, мальчик вбежал на узкую тропу вдоль обвитых вьюном деревьев, а с нее выбежал на другую, еще более узкую дорожку, окаймленную густым кустарником. И там, на этой тропочке, перед одним кустом остановился.