Рассказы - Андрей Ильин

— Будет исполнено! — козыряет фельдфебель и гонит мужика на склад.

Одели мужика, обули и выгнали на плац. Фельдфебель перед ним туда-сюда вышагивает, орденами да шпорами звенит, цигарку курит.

— Значит так, дубина. Слушай и запоминай! Я два раза не повторяю! Счастье есть служение отчизне своей до последнего вздоха и до последней капли крови! А служение отчизне есть полное и безоговорочное подчинение своему вышестоящему начальнику. То есть мне! Понял, деревенщина?

И что бы я ни приказал, должен ты не щадя живота исполнить в наилучшем виде! Это и есть твое счастье! Понял?

— Я только хотел спросить.

— Понял?!

— Я…

— Пятьсот приседаний до полного уяснения, что такое солдатское счастье! Па-а-апрашу! Ать-два! — приказывает фельдфебель и бьет мужика сапогом под коленки. — Сесть-встать. Сесть-встать…

Приседает мужик, ноги трясутся, черные круги перед глазами кувыркаются.

«Мне бы, — думает, — только. До вечера. Уф. Дожить. И до. Нар. Доползти. Уф. Мне бы. Того. Счастья. За глаза. Уф-ф. Хватило».

— Понял, что такое счастье? — спрашивает капрал.

— Так точно! — орет мужик в ответ. — Служение вам, господин фельдфебель, до последней капли крови!

— Ну, правильно понял, — говорит фельдфебель. — А теперь ступай в медпункт, в столовую, в туалет и в полевую церкву. И на все про все тебе пятнадцать минут. Я проверю. И если хоть полсекунды… Смотри у меня! — и показывает здоровенный кулачище.

Пришел солдат в церковь, упал на скамейку дух перевести.

— А-а-а, мой добрый прихожанин, — говорит поп в капитанской форме, его увидевши. — Что привело тебя в храм? Ответствуй.

— Тень, — честно признается солдат.

— А что заботит тебя, сын мой?

— Где счастье хоронится.

— Счастье есть доблесть. Убей врага, и ты испытаешь блаженство отмщения.

Счастье есть победа, угодная всевышнему. Победи врага, и счастье твое будет безмерно.

Счастье есть смерть на поле брани. Умерший в бою свят и безгреховен, как новорожденное дитя.

— Что-то много счастья у вас, святой отец, — удивляется солдат.

— Милость и щедрость господа нашего безгранична. Ступай и помни слова мои. Ибо это слова господни, вложенные в уста рядового пастыря его! Уяснил?

Пошел мужик обратно к фельдфебелю, и радость его распирает. По всему свету счастье искал, под каждую корягу заглядывал — ничего не нашел! А тут счастья — всю жизнь черпай, не вычерпаешь! Чудеса!

Обучил фельдфебель мужика приемам рукопашного боя и тому, как сподручней из вражьего солдата душу вынимать. И отправил на передовую.

— Ну вот теперь-то я счастье раздобуду непременно! — обрадовался мужик и побег в атаку.

Один.

А на пригорке сто генералов стоят и смотрят, как солдат согласно их стратегическому плану станет победу добывать.

Бежит солдат, через воронки перескакивает, «ур-ра!» кричит, штыком сверкает, хочет счастье за хвост изловить.

— Славная у нас армия, — говорят меж собой генералы. — С таким молодцом мы всех врагов в пух-прах разделаем.

И идут в блиндаж кофию пить.

Добежал мужик до окопов, а ему навстречу такой же мужик поднимается, только шинелка на нем покроя иного и погоны ненашенские. У мужика аж руки зачесались.

— Ну, счас счастье добуду!

И р-р-раз — всаживает штык прямехонько тому солдатику в грудь. Солдатик охнул и сел. Руками за штык ухватился, а с пальцев у него кровь капает. И глаза у него такие жалостливые, ну в точности как у больной собаки. Мужик штык к себе тянет, а тот не отдает и что-то по-своему быстро-быстро лопочет. Выдернул мужик штык, солдатик и помер.

Стоит мужик, винтовку держит и понять ничего не может. Что же это за счастье такое пакостное? Жил себе мужик, поди, бабу имел, детишек, а он его зарезал. Какая же радость с того?

Плюнул и поплелся обратно в тыл.

А его генералы встречают, да с подносом. А на подносе водки стакан.

— Ты, оказывается, очень хороший солдат и даже герой, — говорят генералы. И вешают ему на грудь медаль «За самую великую военную храбрость!» и спрашивают: — Ну что, счастлив ты наконец?

— Точно так, — отвечает мужик. А голос у него тихий, еле слышный.

— Если ты еще кого убьешь, мы тебе еще медаль дадим, — обещают генералы, а сами от щедрости своей пыжатся.

— А можно мне теперь домой? — просит мужик.

— Никак нет! — отвечают генералы. — Врагов у нас еще множество, планов стратегийных и того больше, а ты один. Вот войну согласно нашей диспозиции выиграешь, тогда и отдохнешь.

И пихают мужика в спину, чтобы он, значит, сызнова в атаку шел, победу добывать.

— Иди, иди, солдат. Мы тебе артиллерийскую подготовку сделаем.

И палят из пищали.

— Не пойду я, — мотает головой мужик. — Врете вы все. Нету в вашей затее никакого счастья, а только злоба одна и глупость.

— А тогда мы тебя судить станем, — вздыхают генералы. — И непременно к повешенью приговорим.

И зовут трибунал.

Прибегает трибунал, прибегают охранники, фельдфебели да писаря. Народа собралось — в окопе не помещаются. И каждый при деле!

— Эх, сколько вас по щелям прячется! А воевать некому, — удивляется мужик.

— А воевать не наше дело, — возражают ему. — На войне у каждого свое место и назначение. Солдату — в атаку бегать, генералу — командовать, а нам — суд вершить. А иначе случится кавардак.

И вяжут мужика по рукам и ногам.

Судья говорит:

— Отказ от убиения супротивника на бранном поле есть выражение крайней нелюбви к своему царю и отечеству, то есть фактически есть измена и злостное дезертирство. А за это повесить мало!

И так и пишет в приговоре — «Повесить мало!».

Тут генералы, судьи и писаря всем скопом на мужика набросились и ну к нему петлю прилаживать.

— А мне, — кричит мужик, — помирать за счастье, тока бы ваши рожи противные не видеть!

А про себя удивляется. Смотри-ка, и там счастье сыскалось, где его вовсе быть не может!

Так бы и повесили мужика, если бы вдруг противник в наступление не пошел.

Бежит от чужих окопов чужой солдат и по-своему «ура» кричит. Испугались генералы. Развязали мужика и приказывают:

— Защищай нас! Мужик! Контратакуй! И развивай наступление до полной победы! А за это мы тебе повешенье отсрочим!

— Не буду я больше воевать. Вешайте меня поскорей, — отказывается мужик и глаза закрывает.

— Да он же всех нас в плен возьмет, страну захватит и бабу твою и сарайку в контрибуцию запишет! — объясняют генералы.

— А ну и ладно, — не пугается мужик.

Видят генералы — не станет мужик воевать ни в какую! А противник совсем уже рядом. Глазищами сверкает, палашом грозит, сейчас изрубит!

Расстроились генералы.

— Из-за тебя, мужик, мы, может, всю эту войну вдрызг проиграли, — говорят. На все пуговички застегиваются, строем встают и шагом-марш — идут навстречу противнику поскорее в плен сдаваться.

Остался мужик один.

Лежит на земле, на шинелке, и ни вставать ему, ни счастья искать, ни жить неохота. Устал мужик. Лежит и ждет, когда смертушка подойдет и глаза от солнышка заслонит.

А только не идет смерть — ни к чему ей мужик-беспортошник. Мороки с ним много, а навару никакого.

Полежал мужик, озяб да и пошел домой.

Только нету у него дома — один забор торчит, кусок ворот да сарайка. Разор. И деревни нету — лишь трубы печные остались.

— Ну, что, сыскал счастье? — спрашивают соседи и с надеждой на мужика смотрят.

— Всю землю исходил — нету счастья, — отвечает мужик. — Нигде нету!

Сел и руки опустил.

Постояли соседи, повздыхали и каждый к своей печке отошел.

Сидит мужик, голову руками обхватил, горюет.

— Шестьдесят годов прожил! Дом не уберег, сынов потерял! Счастья в глаза не видел…

Долго сидел.

Но только подходит к нему жена, сама худущая, как щепка, руки что былинки. Еле-еле топор по земле волочит.

— Вот, — говорит, — топор. Я его в огороде откопала.

— На что мне топор? — удивляется мужик.

— Так лестницу мастерить, — отвечает жена и глаза отводит. — Вдруг не врал поп. Вдруг на небе счастье сыщется. Хоть самый махонький кусочек. Хоть вот такусенький!

— И то верно. Чего без толку сидеть? — говорит мужик.

Голову запрокинул, глаза прищурил и долго сквозь ресницы на небо смотрел. А потом взял топор и вбил две жердины в землю…

Тюк-тюк — стучит топор. Стружка кучерявится. Сосной пахнет. Холодно наверху, ветер свистит, лестницу шатает, и звезды в черноте совсем рядышком, словно дырки от пальцев.

И кажется, что совсем скоро, что вот-вот счастье будет. Через две жердиночки.

Хорошо-о…

— А может, и не в самом счастье — счастье-то, — думает мужик. — Может, оно в этих двух последних жердиночках, что до него остались? А?

И тюк-тюк топором, тюк-тюк. Колотит лестницу.