Мемуары графа де Рошфора - Гасьен Куртиль де Сандра

— У вас нет обязательств передо мной, месье, — сказал я, — но мне кажется, что вы могли бы хотя бы отдать мне должное.

Я не хотел двигаться дальше из боязни показать ему недостаточно уважения. Его судебный процесс был против господина де ля Вьевиля, потомки которого сейчас являются герцогами и губернаторами Прованса. Это было, если позволительно будет так сказать, как поединок глиняного горшка с горшком из железа, это было очевидно, и я сказал отцу, что он должен как-то к этому приспособиться. Он ответил, что был бы рад, но не может, а я обратился к господину кардиналу, попросив его вмешаться, хотя у меня и так уже было перед ним немало обязательств. Он в тот же день поговорил с господином де ля Вьевилем, но тот хотел засудить моего отца, приговорив его к штрафу, а посему он ответил, что готов пойти на все, но не может влиять на ход начавшегося процесса.

Господин кардинал после этого решил не настаивать и сказал мне, что мой отец должен договариваться, но господин де ля Вьевиль этого не хочет, но из любви ко мне он позаботится о моем отце. Я все передал отцу, который показал, что очень этому обрадован. Тем временем судебные процедуры пошли своим чередом, и мой отец хорошо продвинулся в своих делах, но господин де ля Вьевиль вдруг предпринял кое-какие насильственные действия в деревне, которая была у нас возле Ножана. Более того, он не только обвинил моего отца во лжи, но и выразил сомнение в благородном происхождении нашей семьи, заявив, что мы не дворяне вовсе.

Как-то вечером господин кардинал поинтересовался, как идет процесс, и я рассказал ему обо всем, на что он мне ответил, что удивлен позицией господина де ля Вьевиля, дворянство которого ничуть не лучше нашего. А еще он добавил, что, если бы я знал, что однажды Генрих IV сказал о его отце, я бы знал, как ему ответить. Господин кардинал не бросал слов на ветер, и я стал умолять его рассказать мне все, что он знает. Тогда он рассказал, что в свое время господин де Невер, желавший отблагодарить отца де ля Вьевиля, умолял Генриха IV сделать его кавалером Голубой ленты[27]. А тогда существовал обычай, согласно которому рыцари, когда им вручали ленту этого ордена, должны были сказать: «Domine, non sum dignus»[28]. Господин де ля Вьевиль тоже так сказал, на что король тут же ему ответил, что прекрасно об этом знает и что орден ему вручается исключительно по просьбе господина де Невера.

Господин кардинал не мог бы доставить мне большего удовольствия, даже дав мне сто тысяч экю. На следующий день я побежал к адвокатам, рассказал им все, что смог узнать, и это коренным образом повлияло на ход процесса.

Мы позволили судьям посмеяться вдоволь, и они были этому очень рады, тем более что в дополнение к этому им еще и дали денег. Я тоже был очень рад, мой отец тоже и, во что вообще трудно поверить, господин де ля Вьевиль тоже. История с «Domine, non sum dignus» вернула ему рассудок, и он решил, что люди, которые и так знают достаточно много, не станут копаться в его генеалогии, шедшей из Фландрии. Об этом, кстати, можно было бы поговорить, но он явился к господину кардиналу, потом ко мне, сказав, что удивлен тем, что выяснилось, что он не знал, что это дело касается и меня тоже, и что если бы он это знал, то и не подумал бы судиться. Я прекрасно понимал, почему он так говорит, но вовсе не горел желанием его щадить. Я сказал ему, что доволен, что ради меня он сделал то, чего не стал делать ради господина кардинала. А еще я сказал, что его действия ввели моего отца в большие расходы, что я готов пойти на мировую, но он должен сам сказать, как он это себе представляет. Эти слова разозлили его, и он удалился, ничего не ответив.

Мы продолжили судебные процедуры, но уже без оскорблений и ругани с обеих сторон. Процесс вел советник Тюркан, человек, которого считали беспомощным и который предпочитал заниматься судебными делами вместо того, чтобы оставаться со своей женой, которая была ему неверна. Он считался нашим другом, а вот главный судья к таковым не относился, и он всячески подначивал советника, утверждая, что тот все читает по бумажке, в которой за него уже написали все слова. Тюркан оказался человеком страстным, хотя его жена и утверждала обратное. У него на столе стояли два канделябра, и он вдруг схватил один из них и бросил его в главного судью, закричав, что человек, подозревающий его в мошенничестве, заслуживает этого. Главный судья вынужден был пригнуться и закричал, что советник хочет его убить. Начался страшный беспорядок, который остановил процесс. Главный судья побежал жаловаться, а господин Тюркан ушел домой, куда ему и принесли приказ сложить с себя свои полномочия.

После этого наши друзья предприняли определенные действия, чтобы все уладить, а так как обе стороны были утомлены процедурами, чтобы прийти к этой цели, не потребовалось больших усилий. Было договорено, что никто не будет больше вспоминать о том, что было сказано, и это выглядело лучшим из возможных решений, так как обо всем этом невозможно было вспоминать без боли в сердце.

Когда дело закончилось, мой отец вернулся к себе домой, но до его отъезда я попросил его еще раз подумать о моем предложении относительно моей сестры. Он мне пообещал поговорить об этом с моей мачехой. Через два дня, когда он уже был у себя, я получил от него письмо, в котором говорилось, что он готов отдать дочь в те руки, о которых я ему говорил, но при условии, что это ему ничего не будет стоить. Я не мог понять недальновидности этих людей, которые не хотели видеть прямой шанс для своего ребенка, жалея дать за него двадцать тысяч франков. Что это было, жадность или банальная низость? После смерти моих двух братьев и моего выхода из тюрьмы господин кардинал, чтобы утихомирить мою мачеху, позволил ей продать должность ее старшего сына. Она ее продала и получила за это неплохие деньги, гораздо большие, чем требовались для замужества дочери. Однако вскоре я получил из дома еще одно письмо, где было объяснено, что раз я считаю это дело таким выгодным, то я не должен отказывать в небольшой помощи, что это сущая безделица для меня и что у меня есть обязательства перед моей сестрой. Никогда я не испытывал такой ярости, как тогда. Я написал домой все, что думаю по этому поводу. При этом, по всей видимости, на моем лице было написано столько нескрываемого разочарования, что господин кардинал заметил это. Он спросил, что случилось, но я решил, что он может подумать, что я просто хочу вытянуть у него еще некоторую сумму, а посему не стал вдаваться в подробности, ответив лишь, что это мои домашние дела и что о них не стоит и распространяться. Он мне не поверил и сказал, что хочет знать, о чем идет речь. Я попытался сопротивляться, но потом вынужден был рассказать все.

— Я думаю, — сказал он после этого, — что это дело серьезное. И вот что, я помогу тебе еще раз из любви к тебе, но при условии, что ты не будешь больше говорить, что это твои дети, а то после всего, что я для них сделал, мне уже начинает казаться, что они мои.

Если бы нужно было броситься в огонь ради него после всех этих благодеяний, я бы это сделал не раздумывая и от чистого сердца. Но я чувствовал себя несчастным, так как был всего лишь бедным бесполезным слугой, который своим рвением пытается показать свою страсть к службе. Тем временем моя сестра вышла замуж за того, за кого я хотел. Потом прошло несколько лет, но Господь не послал им детей. Через пять или шесть лет ее муж вдруг стал очень набожным, а она, испытывая удовольствие от подчинения его желаниям, тоже стала такой набожной христианкой, что стала служить примером для всей Бретани. При этом рвение их обоих доходило до самых крайних проявлений. Он стал священником, она — монахиней, они стали миссионерствовать в своем крае, а потом она удалилась в монастырь в Мёлане, для которого сделала очень много добрых дел.

Через некоторое время после того, как господин кардинал оказал мне услугу, о которой я только что рассказал, его охватила столь сильная меланхолия, что его невозможно стало узнать. Испытывая к нему огромное уважение, я не мог не выражать своей озабоченности. Мне очень хотелось принести ему хоть какое-то облегчение. Он говорил, что ему ничего не надо, но я не мог не видеть обратного: с тех пор, как я находился возле него, я так хорошо изучил его натуру, что, можно сказать, знал его до самых скрытых уголков его души. После такого ответа я немного отошел в сторону, однако заметил, что его печаль все усиливается, а вовсе не уменьшается, и это меня еще больше обеспокоило.

Это длилось уже два месяца, и я несколько раз прогуливался в Люксембургском саду, где мне нравилось бывать. Я обычно оставлял своих людей у ворот, а сам гулял по аллеям сада пешком. Однажды поздно вечером, когда я уже собирался уходить, я заметил одного человека, выходившего из Люксембургского сада. Я сразу узнал в нем того, с кем я виделся в Брюсселе, его там часто использовали в секретных делах. Время было позднее (было уже часа два ночи), и мне подумалось, что люди такого рода не будут выходить из дома так поздно без особой цели.