В русских и французских тюрьмах - Петр Кропоткин

Понятно, что постоянные попытки на самоубийство, – иногда при помощи осколка стекла из разбитого окна, или головок фосфорных спичек, тщательно собираемых и скрываемых в течение нескольких месяцев, или путем самоповешение на полотенце, – такие попытки являются необходимым последствием. Из обвинявшихся по большому процессу 193-х, 9 человек сошло с ума и 11 покушалось на самоубийство. Я встретился с одним из них после его освобождение. Он покушался раз шесть, а теперь, умирает в больнице во Франции.

И все же, если вспомнить слезы, проливаемые по всей России, в каждой глухой деревушке, в связи с судьбой сотен тысяч арестантов, если вспомнить об ужасах наших острогов и центральных тюрем, о солеварнях в Усть-Куте, о золотых рудниках Сибири, то пропадает всякая охота говорить о страданиех небольшой кучки революционеров. Я бы и не стал говорить о них, если бы защитники русского правительства не вздумали искажать фактов.

У русского правительства есть нечто гораздо худшее для политических заключенных, чем содержание в Трубецком бастионе. Вслед за процессом «шестнадцати» (в ноябре 1880 г.), в Европе с удовольствием узнали, что из пяти осужденных на смерть, трое были помилованы царем. Теперь мы знаем настоящее значение этого помилование. Вместо того, чтобы, согласно закону, быть высланными в Сибирь или в центральную тюрьму, они были посажены в Трубецкой равелин[17] (в западной части Петропавловской крепости). Казематы эти были настолько мрачны, что лишь в течение двух часов в сутки в них можно было обходиться без свечей; со стен так текло, что «на полу образовывались лужи». «Не только не давали книг, но запрещалось все, что могло каким-либо образом служить развлечением. Зубковский сделал себе из хлеба геометрические фигуры, с целью повторить курс геометрии; они были немедленно отобраны, при чем смотритель заявил, что каторжникам „не может быть дозволено подобное развлечение“». С целью сделать заключение еще более невыносимым, в камеру ставился жандарм или солдат. Жандарм не спускал глаз с заключенного и стоило последнему посмотреть на что-либо, как он тотчас бросался расследовать предмет внимание. Таким путем ужасы одиночного заключение удесятерялись. Самый спокойный человек начинал ненавидеть шпиона, следившего за каждым его движением, взглядом – и доходил до бешенства. Малейшее неповиновение наказывалось побоями и темным карцером. Все, подвергнутые такому режиму, вскоре заболели. Ширяев, после года заключение, нажил чахотку; Окладский – крепкий, здоровый рабочий, которого замечательная речь на суде была напечатана в Лондонских газетах, сошел с ума; Тихонов, тоже крепкий человек, заболел цынгой и не мог даже подняться на кровати. Таким образом, несмотря на «помилование», все трое, в течение одного года, очутились на краю могилы. Из пяти остальных, осужденных на каторжные работы, двое – Мартыновский и Цукерман – сошли с ума и в таком состоянии их постоянно сажали в карцер, так-что, наконец, Мартыновский сделал покушение на самоубийство.

В тот же равелин посадили еще нескольких других – и результаты неизменно бывали всегда одни и те же: их быстро доводили до могилы. Летом 1883 г. правительство решилось смягчить участь некоторых, послав их на каторгу в Сибирь. Двадцать седьмого июля 1883 г, их привезли в тюремных вогонах в Москву и двое случайных свидетелей, которым удалось видеть их, дали потрясающее описание того состояние, в котором находились бывшие узники Петропавловской крепости. Волошенко, весь покрытый цынготными язвами, не мог двигаться. Его вынесли из вогона на носилках. Прибылев и ?омин упали в обморок, когда их вынесли на свежий воздух. Павел Орлов, также пострадавший от цынги, с трудом мог ходить. «Он весь согнут в дугу и одна нога совершенно скорчена», – говорит очевидец. «Татьяна Лебедева судилась и была приговорена к смерти, но потом помилована – на вечную каторгу. Ей, впрочем, все равно, к скольким годам ее ни приговорили, так как долго она уже не проживет и так. Скорбут развился у неё ужасно: десен совсем нет и челюсти обнажены. При том же, она в последних градусах чахотки… За Лебедевой показалась Якимова (Кобозева) с полуторогодовалым ребенком на руках. На ребенка этого нельзя взглянуть без жалости: он, кажется, ежеминутно умирает. Что касается самой Якимовой, она не пострадала особенно ни физически, ни нравственно и, несмотря на ожидающую ее вечную каторгу, всегда спокойна. Остальные питерцы чувствовали себя настолько лучше, что способны были сами перейти из вогона в вогон… Что касается Мирского, то на нем одном совсем не видно следов четырех-летнего пребывание в Петропавловской крепости. Он только заметно возмужал»[18]. Мирскому, впрочем, было в то время всего 23 года.

Но, даже среди этих полутрупов, скольких недоставало из числа тех товарищей, которые судились одновременно с ними! Сколько из них осталось погребенными в Трубецком равелине? С тех пор, как прямые сношение с крепостью прервались, неизвестно ничего о происходящем в равелине, и лишь ужасные слухи о позорном насилии ходили по Петербургу, при чем на это насилие указывали, как на причину смерти Людмилы Терентьевой.

Мы не исчерпали всех ужасов… Остается рассказать еще об oubliettes алексеевского равелина. Четыре года тому назад, некоему м-ру Лансделлю позволили заглянуть в два каземата Трубецкого бастиона и он вслед за тем торжественно отрицал в английской печати самое существование полуподземных казематов Трубецкого равелина, которые были описаны в «Times'е». М-р Лансделль задавал вопрос: «Куда же девались все эти „cachots“, „oubliettes“, и темные казематы Петропавловской крепости, о которых нам столько говорили?» Я тогда ответил на этот вызов следующим образом:

«Я не буду отрицать существование „oubliettes“ в крепости, хотя бы уже потому, что даже в настоящее время в России исчезают люди так бесследно, что никто не может дознаться места их пребывание. В виде примера, я укажу на Нечаева. Он убил в Москве шпиона, убежал в Швейцарию и был выдан федеральным советом с тем условием, что русское правительство отнесется к Нечаеву, как к обыкновенному уголовному преступнику, а не как к своему политическому врагу. Судом присяжных в Москве он был приговорен к каторжным работам и после всякого рода истязаний, о которых я говорю в другом месте, – он исчез. Согласно закону, он должен бы находиться в настоящее время на Каре, или на Сахалине или в одной из каторжных колоний Сибири. Но мы знаем, что в 1881 г. его не было ни в одном из этих мест. Где же он? В прошлом году ходил слух, что ему удалось убежать из крепости, но слух этот не подтвердился; и я имею некоторые причины предполагать, что он два года тому назад находился, – а может быть и теперь находится, – в одном из крепостных казематов. Я не утверждаю, что с ним там плохо обращаются; напротив, я предполагаю, что он, подобно всем другим политическим заключенным, успел завоевать симпатии своих тюремщиков, и я надеюсь, что он помещен в удобообитаемой камере. Но ведь он имеет право быть теперь в Сибири и пользоваться сравнительной свободой в карийской вольной команде, вблизи рудников. У него имеются родные и друзья, которым хотелось бы узнать, наконец: жив ли он и если жив, то где находится? И я спрашиваю, в свою очередь, м-ра Лансделля: достаточно ли он уверен в справедливости того, что ему сказали о крепости люди, разрешившие ему осмотр крепости и уполномочивает ли он нас написать друзьям Нечаева, что в крепости нет никаких „oubliettes“ и что они должны искать его в каком-либо другом месте?»[19]

Конечно, как и следовало ожидать, вопрос мой остался без ответа, но с тех пор само русское правительство признало существование «oubliettes» в крепости, предоставляя своим английским восхвалителям выпутываться из этого противоречия, как им заблагорассудится. Правительство отдало под суд солдат за доставку писем именно в эти «oubliettes» алексеевского равелина!

В 1882 восемнадцать человек солдат, состоявших на карауле в алексеевском равелине, были преданы военному суду, вместе с студентом медицины, Дубровиным[20]. Солдаты обвинялись в том, что они тайно передавали письма трех заключенных в равелине студенту Дубровину и обратно. Обвинительный акт, подписанный военным прокурором, полковником Масловым, был напечатан целиком[21]; приговор суда был опубликован в петербургских газетах. Из обвинительного акта видно, что в 1881 г. в равелине содержались четыре человека. В тексте акта они не поименованы: прокурор упоминает о них, как об арестантах, занимающих камеры № 1, № 5, № 6 и № 13. До ноября 1879 г., – говорится в акте, – в равелине было лишь два государственных преступника: в камерах № 5 и № 6. В ноябре был привезен третий арестант, которого поместили в камере № 1, а в следующем году (19 ноября 1880 г.) – четвертый, занявший камеру № 13. Этот последний арестант, – как видно из вышеупомянутого оффициального документа, – был Ширяев. Солдаты, между прочим, обвинялись в том, что они вели разговоры «преступного содержание» с арестантом № 5; что они передавали письма арестантов №№ 1, 5 и 13 друг к другу и, что, со времени прибытия последнего (№ 13), они начали носить письма из равелина к студенту Дубровину и приносить в равелин периодические издание, письма и деньги, которые они передавали трем из находившихся в равелине арестантов.