Закат над Кенигсбергом - Михаэль Вик

Поэтому самой действенной мерой по сохранению расовой чистоты является, во всяком случае пока, посильная поддержка естественного иммунитета. Мы должны и мы можем в данном вопросе положиться на здоровые чувства лучших из нас и доверить им отбор, от которого зависит будущее нашего народа. Если этот отбор не достигнет своей цели и искоренить асоциальные элементы не удастся, то последние подобным же образом и по тем же причинам, что и клетки злокачественной опухоли в организме, поразят здоровое народное тело и в конечном итоге сами погибнут вместе с ним…

Данную работу хочется заключить следующим предостережением. Интуитивно и неизбежно мы воспринимаем полный набор наших расовых и видовых свойств как одну из высших из известных нам ценностей. Слово «красивый» применительно к человеку означает, что это качество присуще его телу, «хороший» — что таково поведение, унаследованное данным видом, а слова «безобразный» и «плохой» указывают на отсутствие соответствующих качеств. Оценка «хорошего» как высшего и далеко превосходящего «красивое» совершенно оправдана; соображения биологического свойства до конца отвечают нашим самым сокровенным ощущениям: ни в чем, включая красоту, столь прочно и непосредственно не укреплен корень расового здоровья и силы, потребной для будущего развития рода в соответствии с его предназначением, как в социальном поведении, унаследованном данным видом, и ничто не наносит столь сильный урон дальнейшей стабильности и дальнейшему развитию всего того, ради чего мы живем и боремся, как утрата хотя бы мельчайшего из достояний крови. Однако оценка «хорошего» не должна мешать нам ясно видеть глубокую и нераздельную связь высших ценностей с природой. Вместо того, чтобы высокомерно верить в некие ее особые, применимые лишь к человеку законы, следует, исполнясь скромности, присмотреться к нашим братьям меньшим — более просто устроенным и потому легче познаваемым: именно у них мы могли бы поучиться тому, как хранить и беречь унаследованые нами достояния.

Как многословна эта умозрительная конструкция, опирающаяся на такие шаткие и нигде внятно не разъясненные понятия, как «морально полноценные» и «морально неполноценные» или «асоциальные элементы». Понятия, с помощью которых в условиях жестокой диктатуры оправдывались действия бессовестных убийц. К тому же Лоренц представляет дело так, будто можно говорить о какой-то расовой однородности того или иного европейского народа, и при этом делит людей на «красивых» и «хороших» и на их антиподов — «безобразных» и «плохих». Раз за разом он настаивает на необходимости «выбраковки» и, чтобы придать своим словам больше веса, рисует пугающую картину пораженного раковыми клетками организма. А для тех, кому интересно, как распознают нечужеродные раковые клетки, т. е. «асоциальные элементы», у Лоренца наготове замечательная для ученого фраза: «Хороший человек нутром чувствует, когда он имеет дело с негодяем». Отбором же и «выбраковкой» должны заниматься «лучшие». Лоренц считает излишним уточнять, кого он имеет в виду, поскольку в третьем рейхе это было общеизвестно.

Но в 1940 году Лоренц должен был понимать, к чему призывает. Он недвусмысленно одобрял проводившуюся расовую политику, но требовал «более решительной, чем существующая ныне, выбраковки морально неполноценных». Кроме того, символическая убедительность руин кенигсбергской синагоги не могла остаться незамеченной кенигсбергским профессором психологии. В городе каждый ребенок знал, что расовая политика, столь ценимая Лоренцем, была направлена против евреев, цыган, негров, славян, врагов народа (инакомыслящих), инвалидов и асоциальных лиц.

Неоднократно предпринимались попытки выяснить, как это могло получиться, что тысячи так называемых нормальных людей позволили сделать себя соучастниками методических массовых убийств. Поиски ответа на этот вопрос должны были бы вывести на статьи, подобные упомянутой. С помощью запугиваний «раковой опухолью» и удалось в конце концов повсеместно заглушить голос совести и оправдать совершенно невероятные действия. Для меня остается непонятным, почему тех, кто призывал к преступлениям, впоследствии не только не тронули, не только не привлекли к судебной ответственности, но и удостоили высших почестей, тогда как те, кого они совратили, были казнены или попали в заключение. Неужели желание, требование и обоснование необходимости «выбраковки» настолько невиннее, чем ее осуществление? Этим вопросом я задавался еще до того, как жители Вены сделали нобелевского лауреата Лоренца почетным гражданином.

В будущем Конрад Лоренц займется критикой многих «смертных грехов», но, к сожалению, забудет упомянуть один из худших — беспринципную привычку шагать по трупам!

После того как я оплатил и забрал в еврейской общине кусок желтой волокнистой ткани с напечатанной на ней еврейской звездой, стало невозможно делать вид, будто ты такой же, как все, или, иначе говоря, иногда забывать, что ты не такой же, как все. До этого нам с Рут случалось в хорошую погоду брать напрокат лодку и час-другой беззаботно кататься по замковому пруду. Мы проплывали под склонившимися ивами, мимо уток и лебедей, и никто не догадывался, что нам это запрещено. Изредка мы, хоть и испытывая страх, ходили в кинотеатр или ездили на пригородном поезде купаться на море. Но отныне на каждый предмет верхней одежды нужно было нашивать желтую звезду и носить ее открыто над сердцем. Нарушителям грозила немедленная отправка в концлагерь.

Приходилось всякий раз преодолевать себя, прежде чем выйти с этим клеймом на улицу и ловить на себе взгляды удивления, любопытства, неприязни, но порою и сочувствия. Из-за того, что встречалось и оно, уже через месяц после введения правила о ношении еврейской звезды появилось распоряжение РСХА (Главного имперского ведомства безопасности) IV 84Ь — 1027/41 от 24 октября 1941 года, гласившее, что «все лица немецкой крови, публично выражающие дружественное отношение к евреям… подлежат взятию под стражу, а в тяжких случаях заключению в концлагерь на срок до трех месяцев. Еврейский участник эпизода до принятия решения в любом случае заключается в концлагерь». Итак, на сочувствие был наложен полицейский запрет. «Раковые клетки» защите не подлежат, общаться с евреями ни в коем случае нельзя. Таким образом, большая часть тех, кто был настроен критически, подвергалась запугиванию и отныне уже не решалась выказывать евреям свою симпатию.

Как описать чувства, психологическое состояние человека, который вынужден носить знак, долженствующий вызывать ненависть? В тринадцать лет я выглядел как обычный немецкий подросток. Да и мои школьные друзья мало походили на созданный нацистской пропагандой нелепый образ типичного представителя «низшей расы»: длинные черные волосы, горб и кривой нос (примерно такой была наружность замечательного философа Моисея Мендельсона, столь почитаемого своими современниками, в частности Лессингом и Лафатером). Теперь же, при наличии звезды, крючковатый нос был ни к чему. Желтого пятна вполне хватало, чтобы вызвать ненависть к клейменым, даже если те выглядели так же, как собственные дети или родители. Тогда же семеро нацистски ориентированных руководителей церкви, в том числе президент церковного ведомства земли Саксония и епископ земли Мекленбург, заявили:

Будучи членами немецкого народного сообщества, нижеподписавшиеся земельные руководители германской евангелической церкви полностью поддерживают историческую оборонительную войну, необходимой частью которой, помимо прочего, стало распоряжение имперской полиции о маркировке евреев — прирожденных врагов мира и рейха. Так еще Мартин Лютер, наученный горьким опытом, призывал применить к ним строжайшие меры и выдворить их за пределы немецких земель…

Христианское крещение ничего не меняет в расовом характере еврея, его этнической принадлежности и биологической сути. Всякой земельной евангелической церкви надлежит проявлять заботу о немецких соотечественниках. Христианам еврейского происхождения в ней нету места и не будет предоставлено никаких прав.

Евреи были настолько бесправны, что их можно было безнаказанно сгонять с тротуара на дорогу, бить, оплевывать, а при желании и убивать.

Строго предписывалось, чтобы звезду всегда было хорошо видно, однако не всегда ведь удавалось проследить, случайно или нет левая рука оказалась поднесенной к носу — единственный способ на время скрыть свое клеймо.

Поначалу все это вызывало у окружающих, главным образом, любопытство, но постепенно ситуация менялась. И если о неприятных, но сравнительно безобидных насмешках и издевках детей я готов не вспоминать, то непонятное в ряде случаев поведение взрослых до сих пор не выходит у меня из головы, о чем я и хотел бы рассказать.