Грязь на снегу - Жорж Сименон

— Извините, барышня. Это опять я.

Девушка невольно улыбается. Пробурчав «Всего доброго!», Франк уходит. Но отнюдь не домой. Сломя голову он скатывается по лестнице и направляется к заведению Тимо.

— Сегодня ночью? — чуть ли не пуская слюну, осведомляется Кромер.

Франк жестко глядит на него и сухо роняет:

— Нет.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Передумал?

— Нет.

Он заказывает выпивку, но пить ему не хочется.

— Когда же?

— Во всяком случае, не позже воскресенья: с понедельника у ее отца утренняя смена, и по вечерам он дома.

— Говорил с ней?

— Ничего ей не надо знать.

— Не понимаю, — трусит Кромер. — Ты хочешь?..

— Да нет. У меня свой план. Придет время — объясню.

Глаза у Франка стали как щелочки, голова болит, он то и дело вздрагивает, как бывает, когда начинается грипп.

— Зеленую карточку принес?

— Завтра утром пойдешь со мной за ней в канцелярию.

А теперь пора заняться часами.

Зачем незадолго до полуночи Франку понадобилось шляться по улице, чтобы увидеть, как вернется Хольст?

Ночевать домой он, однако, не идет, хотя и не предупредил Лотту, и довольствуется диваном Кромера.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«Отец Мицци»

1

Минна болеет. Ее уложили на раскладушке, обычно оставляемой для Франка, и в зависимости от времени суток переносят из комнаты в комнату: в этом доме места для больных не предусмотрено. Отправить Минну к родным в таком состоянии нельзя, вызвать к ней врача — тоже.

— Опять Отто Шонберг! — жалуется Лотта сыну.

Фамилия этого типа не Шонберг, зовут его тоже не Отто. Здесь клиентам обычно дают псевдонимы, особенно людям известным, вроде Шонберга. У него уже внуки.

От него зависят тысячи семей, на улице с ним боязливо раскланиваются.

— Всякий раз обещает мне вести себя поприличней и всякий раз принимается за свое.

А Минна валяется с красной резиновой грелкой, ее таскают из комнаты в комнату, она подолгу отлеживается на кухне, и вид у нее при этом сконфуженный, как будто случившееся — ее вина.

В довершение всего — история с зеленой карточкой, потребовавшая долгой беготни: в последний момент понадобилась еще куча бумаг и пять фотографий вместо трех, принесенных Франком.

— Как получилось, что вы носите материнскую фамилию — Фридмайер? Вам следовало бы именоваться по отцу.

Рыжему чиновнику с грубой, пористой, похожей на кожуру апельсина кожей это показалось подозрительным.

Он тоже боялся ответственности. И был очень сконфужен, когда Кромер на глазах у него прямо из канцелярии позвонил генералу.

В конце концов Франк получил свою карточку, но на это ушли часы. А вид у него гриппозный, хотя температуры нет. Лотта то и дело исподтишка поглядывает на сына. Ей невдомек, почему он развивает такую бурную деятельность.

— Отдохни-ка лучше, отлежись день-другой.

Вместо этого он берется за новое дело: на субботу, самый хлопотный у Лотты день, надо найти замену Минне.

Где искать — Франк знает. У него достаточно знакомых.

Все это требует времени. Он непрерывно занят, и тем не менее кажется, что два эти дня никогда не кончатся.

А вокруг грязный снег, про который так и хочется сказать — «гнилой», кучи снега с черными следами ног, с вкраплениями мусора. С неба, напоминающего черствую хлебную корку, подчас, как мел с потолка, сыплется белая пыль, но ее слишком мало, чтобы припорошить окружающую мерзость.

Франк снова повел Мицци в кино. У них с Кромером все решено, план разработан, но девушка, разумеется, ничего не знает.

Сегодня он поинтересовался у матери:

— В воскресенье уходишь?

— Вероятно. А тебе что?

Лотта каждое воскресенье уходит из дому. Она тоже отправляется в кино, потом в ресторан — поесть пирожных, послушать музыку.

— Как полагаешь, Берта поедет к своим?

По воскресеньям заведение закрыто. Берта наверняка отправится к родителям: они живут в деревне и убеждены, что дочка состоит в услужении.

В квартире останется только Минна. Тут уж ничего не поделаешь.

В кино — нынче только пятница! — они не успели усесться, как Мицци, словно маленькая девочка, взмолилась:

— Можно мне сделать вот так?

Она чуточку передвинула кресло, отвела руку Франка, сняла шляпку, положила голову ему на плечо, поближе к шее.

И вздохнула так по-детски удовлетворенно, что ему показалось, она вот-вот замурлычет.

— Тебе удобно? Не тяжело?

Франк промолчал. Похоже, теперь фильм смотрел он — Мицци весь сеанс просидела с закрытыми глазами.

В этот день Франк не дотронулся до нее. Целовать Мицци ему было как-то неловко. Она сама неожиданно прильнула к его губам, когда они подходили к дому, и, расставаясь, торопливо — она уже сорвалась с места — шепнула:

— Спасибо, Франк.

Слишком поздно! В известном смысле машина завертелась. В субботу военная полиция надумала наконец произвести обыск на квартире у скрипача и его матери. За несколько минут до того, как она нагрянула, Франк отлучился из дома. Возвращаясь, он еще на улице почуял, что в доме неладно. Под воротами, рядом с привратником, который изо всех сил старался держаться непринужденно, торчал какой-то тип в штатском.

На площадке второго этажа Франк, ходивший звонить Кромеру, наткнулся на нескольких мужчин в военной форме: они не пускали домохозяек домой, на улицу тоже выходить не давали.

Все молчали. Атмосфера была зловещая. В коридоре и в дверях квартиры также толклись военные. Быть может, скрипача доставили сюда, чтобы он присутствовал при обыске? Дверь была распахнута настежь, из нее доносился грохот, словно в комнатах потрошили мебель, иногда слышался умоляющий голос старухи — она чуть не плакала.

Франк невозмутимо предъявил зеленую карточку, которой до сих пор не пользовался, и ее увидели все, а ведь каждому известно, что она означает; солдаты посторонились, пропуская его, и молчание за спиной молодого человека стало еще более гнетущим.

Он сделал это нарочно. Накануне он принес Минне халат. Франк купил его не в магазине: в магазинах давным-давно нет атласных халатов на вате. К тому же он просто не дал бы себе труда лишний раз распахнуть дверь ради какой-то тряпки.

В кармане у Франка до сих пор лежала нетронутой его доля за часы, и он не знал, куда деть эту кучу банкнот, которых обычной семье, нет, двум-трем семьям хватило бы на прокорм в течение нескольких лет. А в уголке бара Тимо, как это нередко бывает, кто-то вывалил напоказ принесенный с собой товар. Вот Франк и взял халат.

Ему казалось, что он покупает халат для Мицци. Не всерьез, конечно, казалось: все уже решено вплоть до технических деталей. Этого не объяснишь. Халат он, разумеется, отдаст Минне, но это не мешает ему думать о Мицци. Лотта взбесится. Вообразит, что они с сыном выглядят так, словно просят у Минны прощения за неприятности, доставленные ей этим животным Отто.

Впервые в жизни Франк купил женщине подарок, да еще предмет туалета, и, как это ни абсурдно, купил его, в сущности, с непроизвольной мыслью о Мицци.

Вот все, что он успел сделать. Да, кроме того, нашел замену Минне. Девушка уже пришла, и характер у нее оказался не из лучших. Что еще?

Ничего. Все тот же нескончаемый грипп, упорно не желающий проявиться, постоянная головная боль и общее недомогание, которое даже болезнью не назовешь — слишком уж оно неопределенно. Все то же белое как простыня небо, более белое и чистое, чем снег, и как будто замороженное — лишь изредка с него сыплется ледяная пыль.

В воскресенье утром Франк попробовал читать, затем прижался лбом к заиндевевшему окну и так долго, не двигаясь, смотрел на безлюдную улицу, что Лотта, охваченная растущей тревогой за него, заворчала:

— Принял бы ты ванну, пока вода горячая. Берта ждет своей очереди. Пропустишь ее — будешь мыться теплой.

Минну собирались уложить на весь день в маленькой комнате — та сегодня не понадобится, и Лотта крайне удивилась, когда ее сын сухо отчеканил:

— Нет. Она ляжет в салоне.

Лотта что-то чует. Она догадывается: кого-то будут принимать. Видимо, сообразила, что дело идет о Мицци.

Вот почему, надеясь угодить Франку, она оставила большую комнату свободной. Теперь она ничего не понимает.

— Как хочешь. Посидишь дома?

— Не знаю. На всякий случай не возвращайся слишком рано.

Минна по-собачьи благодарна ему за халат, который не снимает весь день, даже в постели. Она думает, что халат — знак внимания с его стороны. Уже за одно это он, прежде чем принять ванну, валит Берту на изножье кровати и овладевает ею, тем более что ее жирное, как у перекормленного младенца, тело не прикрыто ничем, кроме пеньюара.

Это не занимает и трех минут. Вид у Франка такой разъяренный, словно он кому-то мстит. Он не прижимается щекой к щеке девушки. Головы их не соприкасаются. Получив свое, он тут же молча уходит.

Тем временем по комнатам разносится аппетитный запах еды. Все завершают наконец свой туалет и садятся за стол. Лотта почти одета для выхода и, судя по виду, лишь чуть-чуть постарела с тех пор, как навещала сына в деревне. В мозгу у Франка смутно брезжит подозрение: она открыла маникюрный салон и перестала принимать клиентов сама исключительно ради него.