Владимир Мономах, князь-мифотворец - Дмитрий Боровков

И сбылось слово отца его, сказанное ему. Получил он после всех своих братьев стол отца своего, по смерти брата своего, и сел княжить в Киеве. Было у него огорчений больше, чем тогда, когда он сидел в Переяславле. Когда княжил в Киеве, горе было ему от племянников его, так как начали они ему досаждать, один желая одной волости, а тот другой; он же, чтобы замирить их, раздавал им волости. В этих огорчениях появились и недуги, а за ними приспела и старость. И стал он любить образ мыслей младших, устраивая совет с ними; они же стали наущать его, чтобы он отверг дружину свою старшую, и люди не могли добиться правды княжой, начали эти молодые грабить и продавать людей, а князь того не знал из-за болезней своих. Когда же он совсем разболелся, послал он за сыном своим Владимиром в Чернигов. Владимир, приехав к нему и увидев его совсем больного, заплакал. В присутствии Владимира и Ростислава, сына своего меньшего, когда пришел час, Всеволод преставился тихо и кротко и присоединился к предкам своим, княжив в Киеве 15 лет, а в Переяславле год и в Чернигове год»{121}.

Из некролога становится ясным, что его составитель оценивал результаты правления Всеволода весьма скептично, представив его довольно слабым правителем, который едва справлялся с грузом ответственности, свалившимся на его плечи с вокняжением на киевском столе. В качестве главного достижения Всеволода, помимо его образцового поведения как христианина, автор выдвигал на первый план легитимный характер его вокняжения в Киеве. По-видимому, это была своеобразная дань «духу времени», тем веяниям, которые распространились в Печерском монастыре и за его пределами. Но, рассказывая о тех «досадах», которые из-за волостей причиняли ему племянники, летописец, однако, не упоминает о том, что в отношении них Всеволод руководствовался политикой «двойных стандартов», последовательно игнорируя интересы Святославичей. Некоторые из князей (Ярополк и Святополк Изяславичи, Давыд Игоревич) получали во владение от него свои «отчины» (наследственные волости), но можно заметить, что Всеволод руководствовался «отчинным» принципом только на Правобережье Днепра, тогда как на левом берегу реки он не реализовывался. По всей видимости, это было связано с его стремлением сохранить под своим контролем всю территорию «Русской земли» в Среднем Поднепровье.

В историографии отмечалось употребление Всеволодом Ярославичем на печатях греческого титула «архонт всей Росии». Вопрос о геополитическом содержании этого титула остается предметом обсуждения, но это определение можно понимать не только в широком смысле — как суверенитет киевского князя над Новгородом{122}, но и в узком смысле — как суверенитет над Черниговом и Переяславлем{123}. Возможно, ключом к интерпретации этого титула является именно то, что Всеволод Ярославич оберегал политическую целостность «Русской земли», применяя «отчинный» принцип распределения стольных городов лишь в тех пределах, которые очерчены параметрами «дуумвирата» 1077–1078 гг.

На протяжении пятнадцати лет княжения Всеволода в Киеве Владимир Мономах продолжает занимать черниговский стол вместо того, чтобы передать его в распоряжение Святославичей и таким образом способствовать достижению компромисса, подобного тому, который был достигнут в 1084–1085 гг. с Давыдом Игоревичем, а в 1086–1087 гг. с Ростиславичами. Но такой компромисс кардинально изменил бы соотношение сил в ущерб положению киевского князя, который мог считать себя «архонтом всей Росии» или «единовластием Русской земли» (разумеется, в узком смысле) до тех пор, пока главный предмет спора — Чернигов — находился в руках его старшего сына.

По-видимому, когда в дальнейшем возникла необходимость более четко охарактеризовать политическую позицию Владимира Мономаха после смерти отца, то в качестве продолжения некролога в летопись был включен рассказ о том, что Мономах, как бы взвешивая различные политические альтернативы, стал размышлять: «Если сяду на столе отца своего, то буду воевать со Святополком, так как стол этот был его отца»{124}.

Как иронически писал по поводу этих «размышлений» В.И. Сергеевич, «Владимир оказался в положении сказочного путника, очутившегося на перекрестке двух дорог. Можно пойти и направо, и налево, только везде будет плохо»{125}. Но из двух зол, как известно, выбирают меньшее, а хуже всего Мономаху было бы в том случае, если бы он попытался занять киевский стол в обход княжившего в Турове Святополка, который являлся старшим из внуков Ярослава. Тогда под угрозой оказались бы результаты «Волынского компромисса» 1077 г., которые гарантировали Всеволоду и его семье гегемонию на левом берегу Днепра. Поэтому после погребения отца в храме Св. Софии 14 апреля 1093 г. Владимир Мономах отправил посланцев в Туров к Святополку, а сам ушел в Чернигов.

По сути дела, он признал приоритет «отчинных» прав на Киев своего двоюродного брата, однако казус заключается в том, что официально принцип наследования князьями стольных городов «по отчине» был провозглашен четырьмя годами позже — на Любечском съезде 1097 г., где было принято правило: «каждый да держит отчину свою».{126} Разумеется, применение этого принципа эпизодически можно выявить и в предшествующий период, однако Ярославичи злоупотребляли исключениями из этого правила с целью расширения собственной власти.

Можно предположить, что сюжет о «размышлениях» Мономаха был внесен в летопись задним числом для того, чтобы заранее представить его поборником «Любечской доктрины», причем конструкция сюжета, оформленного в форме «размышлений», подразумевает, что его мог внести в летопись только человек, близкий к самому князю. Именно таким человеком был Сильвестр — игумен основанного Всеволодом Ярославичем Выдубицкого монастыря Св. Михаила, который, по свидетельству летописной записи, датированной 1116 г. и сохранившейся в конце Лаврентьевского и сходных с ним списков «Повести временных лет», написал «книгу эту, летописец».

Поскольку Святополку принадлежало физическое старшинство перед Владимиром, который был на два или три года моложе, акт 1093 г. способствовал внедрению в древнерусскую политическую практику представления о приоритете «старейшинства», хотя оно не была выражено здесь так явно, как во второй части статьи 1078 г., на что обращал внимание А.Е. Пресняков{127}. Однако декларация о приоритете «старейшинства» (в соответствии с реконструированным составителем «Начального свода» «политическим завещанием» Ярослава Мудрого) с композиционной точки зрения представляется здесь излишней именно потому, что в летописном тексте под 1078 г. имеется свидетельство о том, что отец Мономаха Всеволод признал отца Святополка Изяслава «старейшим» князем.

Хотя перспективы занятия Владимиром Мономахом киевского стола, как мы можем заключить из его «размышлений», в этот момент были весьма призрачны, в исторической литературе широко обсуждалось предположение о том, что Мономах имел возможность получить киевский стол в 1093 г. Автором этой гипотезы стал В.Н. Татищев, который во второй редакции «Истории Российской» писал: «Владимир после смерти отца своего хотя киевлянами прошен был приять престол, но, рассудив, что то весьма многотрудно, мимо более старейших Святополка и Святославичев приять, поскольку те по старшинству отцов их имеют причину того требовать, и без войны междоусобной миновать не может, послал к Святополку Изяславичу в Туров объявить о смерти отца своего, дабы он, яко старейший из братии, пришед, престол русский принял; а сам поехал в Чернигов»{128}.

Здесь мы имеем только творческую интерпретацию историком летописного сообщения: оно концептуализировано таким образом, чтобы представить Мономаха поборником иерархического принципа наследования в княжеском роду, который позже, в XIX в., станет одной из составных частей родовой теории. Однако если судить по «Повести временных лет», «легитимизм» Мономаха имел свои пределы: по существу, он ограничивался только персоной Святополка Изяславича, тогда как упоминания о правах Святославичей, которые по-прежнему исключены из политической жизни «Русской земли», в летописи нет — напротив, древнейшие списки «Повести временных лет» (Лаврентьевский и Ипатьевский), неизвестные историку, по меньшей мере, позволяют предполагать, что киевляне приветствовали вокняжение в Киеве Святополка, хотя эта летописная формула выглядит «этикетной» при сравнении ее с аналогичной формулой под 1069 г., использованной в описании вторичного вокняжения в Киеве Изяслава Ярославича.

Тем не менее «избыточная информация» Татищева — то есть историографический факт, а не материал источника — получила дальнейшее развитие в трудах исследователей. Например, С.М. Соловьёв считал, что «по смерти отца Мономах не встретил бы никакого препятствия со стороны граждан, если бы захотел тотчас занять престол отцовский», а Д.И. Иловайский писал, что киевляне «выражали желание иметь князем мужественного Владимира Мономаха»; эту же мысль повторил М.К. Любавский, отметивший, что киевляне «стали было приглашать его сесть на великом княжестве», но «Мономах наотрез отказался»{129}. Как видим, с течением времени мнения становились все категоричнее, однако источники не дают оснований для утверждений подобного рода, как, впрочем, и для альтернативных предположений о том, что Мономах, чья личность якобы ассоциировалась с непопулярной политикой Всеволода Ярославича, не пользовался поддержкой киевской аристократии, которая предпочла ему Святополка{130}.