Берега Кортеса - Роман Воронов

и цементирующий, мы превратили в инструмент раздора и оскорблений. Слова сокращались, плавность сменилась угловатостью, мелодика огрублялась. Менялись и приспособления. Рычаги для перемещения тяжелых блоков заострились и стали походить на копья, закольники и скарпели камнетесов в торопливых руках приобрели вид боевых топоров и клинков, а мысли о созидании незаметно обернулись мыслями о соперничестве.

Мы заговорили на разных языках, произнося одни и те же звуки в прямом и переносном смысле. Неприятие ментальное привело к непониманию вербальному. Стелла Человечества должна была расти из кристаллов Индивидуальных Стелл на прочном фундаменте взаимопонимания. Башня Человечества, собранная из Индивидуальных Башенок, – неустойчивая конструкция. Та, что мы создали, правильнее сказать; слепили, рухнула. На наши головы, на наши судьбы, на наши гордыни. «Я», придавленное самим собой, своими многочисленными порождениями – жалкое зрелище, но страшный потенциал. Такое сплюснутое сознание в очередном воплощении начинает войны, бесчинства, зверства, создает инквизицию, придумывает гильотину и электрический стул. Этому изуродованному ментально-матричному «блину» нужен объем, требуется форма, и он будет раздуваться за счет насилия над чужой волей, над другими «я». В кладку Башни тогда ставится всего один камень, на который Гордыня водружает собственное изображение, и единственной заботой такого индивидуума становится отпугивание голубей, пытающихся загадить бронзовый памятник самому себе от себя же.

Наш мир превратился в обелиск, надраенный до блеска, обработанный хлором и навощенный маслами, но абсолютно пустой внутри. Скорлупа этого Колосса столь тонка и нежна, что хватало ветров бытовых неурядиц, чтобы заставить ее дрожать, вызывая гул недовольства и раздражения, а первый же серьезный Ураган Ответственности (вы называете его приближение Вторым Пришествием) мгновенно свалит оболочку мира с постамента Самости и играючи поволочет по ухабам искривленного вашими «я» Пути Человечества. Вот тогда только держись!

Мы начали строить Башню всем миром, но оказалось, что строили ее поодиночке. Мы были Титанами, скрепленными Одним Языком, но превратились в карликов, говорящих каждый на своем. Рядом с нами был Творец, Главный Архитектор, мы же, отвернувшись от него, выбрали в ваятели собственную гордыню, а язык ее предназначен исключительно для своих ушей – пока в тебе говорит гордыня, самость слушателя затыкает уши ему. Ты всегда слышишь сам себя, если выражаешь свое мнение, основанное на размерах и формах камней, кирпичей и блоков, которых касался только твой инструмент. Подобный способ возведения Башни – просто борьба гордынь за первенство в доставке личного «краеугольного мнения» из мастерской, где оно выпестовано, скорее всего не в муках и сомнениях, до уровня укладки в ячейку (уж больно хочется, чтобы у нее был номер один).

То, что мы строили, рассыпалось задолго до своего завершения. Люди разбрелись по материкам, странам, областям и общинам. Великая Сила Божественного Притяжения позволила разноязычным бедолагам договориться об общих языках (выживать-то надо!) и даже укрупнить их от общинных и племенных до страновых и национальных, но вернуть себе Единый Адамов Язык – значит начать строить всем миром, но не Башню, а Стеллу, тот мир, в котором один будет слышать другого и понимать, дабы ответить ему не то, что думает сам, но то, чего хочет Бог.

Чудо

Презрен металл, входящий в мою плоть,

Бессмертием души, над ней парящей.

-– Чудотворче, а правду ли глаголят, что спас ты от смерти неповинного, схвативши меч палача за самое лезвие?

–– Истинно, правду.

–– И не обрезамши ладоней?

–– Да вот же она, длань-то, целая.

–– Так, можа, меч был не заточен и ржавел без дела?

–– Нет, был он востр, и шелковый лоскут, подброшенный над ним, от поцелуя стали разошелся на два.

–– Быть может, ты не брался за него, а токмо делал вид?

–– Я крепко взялся за него, палач не собирался уступать мне.

–– Но уступил.

–– В том не моя заслуга, Господь водил и им, и мною. Господь его остановил ладонь и пощадил от горьких ран мою.

–– А истинно ли, Чудотворче, то, что у римеев заходил ты к зверю в амфитеатры и зверь тебя не трогал, ласкался, как котенок, хоть был рожден гривастым львом.

–– Все истинно, мой друг, но снова се не чудо, а Божий промысел, и нет моей заслуги никакой опять, что зверь когтистой лапой или клыком своим вреда не причинил.

–– Тогда скажи мне, Чудотворче, будь меч, что рассекает шелк и взламывает сталь доспеха легко и незаметно для держащего его, в мой руке сейчас и, взявшись за опаснейшее жало, ты длань свою не окропил бы кровью снова? Или, положим, разъяренная потерей малыша тигрица приблизилась к тебе, раскрывши пасть клыкастую свою, не убоишься ты и устоишь, обняв ее за шею и приласкав, при этом ран не получив и жив оставшись?

–– Не искушай, но не меня, а Бога, прося чудес в хотении своем. Всему, что называют человеки чудом, есть Место точное и Время определено. В бессмысленном хватании точеного железа есть пораженье тканей и пускание кровей, бахвальство глупое, незнание природы. Сей список длинен, нет в нем только Бога, а значит, и страдание, и смерть. И зверь не ляжет просто так к ногам твоим, коли не скажешь ты об этом Богу, а он уж передаст и льву, и тигру, и медведю, всякой твари, ибо знаком Ему язык любой и сам Он есть Язык.

–– Так что же, Чудотворче, ты не защитишь себя, когда захочешь?

–– Когда захочет Бог, и не иначе, не удивляйся, вспомни о Христе. Спасению, как чуду, есть Место точное и Время определено.

–– Тогда все это страшно: видеть зверя с раскрытой пастью иль оголенный злобой меч над головой, не ведая при сем, здесь Место или нет, и Время подошло ли?

–– Не беспокойся, юное создание, и Место то, и Время то есть там, где Бог, а Бог с тобой всегда, когда ты пожелаешь сам.

–– Кто ж не желает, Чудотворче, Бога подле себя? Найдутся ли такие?

–– Найдутся, и премного. Вот ты, к примеру.

–– Я желаю и очень.

–– Ты желаешь разумением, а разумение твое ищет выгод, но Бог не выгода. Ты желаешь словами, а они, едва слетев с губ твоих, падают наземь подлетышами. Нет в них силы долететь до ушей Господа, ибо разум не рождает птиц свободных, но только аспидов, извивающихся во лжи и злословии, и место им в грязи болотной. Яичко же небесно-голубое, из коего вылупится Слово крылатое, что вознесется до пределов вышних, высиживается сердцем, к тому приспособленным