Фартовое дело - Леонид Влодавец

— Никита Сергеевич, — сказала генеральская внучка, — я вам ничем помочь не могу. Но через два часа придет папа, может, он вам что-то подскажет. Его зовут Андрей Юрьевич.

— Хорошо, я перезвоню…

Мама, которая прислушивалась к разговору, была явно довольна, что сын получил такое мирное задание. Времена давнишние, милые добрые старички и старушки. Опять же как будущему историку — полезно. Это не копаться в грязном белье политиков, не кататься в «горячие точки», не лезть мордой в дела мафии.

У Никиты, напротив, настроение упало. Обычно все деды, как ему представлялось, даже те, которые ближе ста километров к фронту не подъезжали или были в таком нежном возрасте, когда ничего, кроме пустышки, удержать не могли, страсть как любят вспоминать о войне. Или хотя бы о том, как 9 мая 1945 года громко кричали «у-a! у-a!» вместе со всем советским народом. При этом, конечно, собственная роль дедов в достижении победы заметно гипертрофировалась. Все зависело от количества принятых граммов.

А уж авиаторы известные любители рассказывать байки. Соперничать с ними могут только моряки. Поэтому, если покойный Юрий Петрович ничего не рассказывал внучке о своем партизанском детстве и некоем фантастическом подвиге на немецком объекте, то и рассказывать скорее всего было нечего. Если ему, как говорила Светка, должно было 68 исполниться, значит, он 1930 года рождения. То есть в 1943 году ему было 13 лет. Пионер-партизан, стало быть. Никита припомнил, как когда-то, ужас как давно, в 1985 году, его принимали в пионеры и он слушал на сборах рассказы о Вале Котике, Лене Голикове, Марате Казее, Зине Портновой и еще о ком-то, кого он уже позабыл. Честно сказать, он и о тех, чьи фамилии сохранились в памяти, уже ничего не помнил. Чем они прославились, когда погибли, сколько им было лет… В нынешней истории этим ребятам места не было.

Что же касается рассказов старушки Ивановой, то если ей долго кололи обезболивающие, да еще и склероз был, то у нее вполне могли какие-то галлюцинации пойти. К тому же небось бабка, пока лежала, смотрела телевизор. А там что ни час — боевик со стрельбой и взрывами. Все это намешалось, переплелось в голове, вот она и выдала это все в качестве воспоминаний. А Светка на полном серьезе решила искать проходы на «остров Сокровищ». Лучше бы Есаула с Механиком искала. Наверняка, если б она их сумела перехватить, то, попав в подвал на хлебозаводе, эти два гада долго не продержались бы.

Тем не менее Никита через два часа вновь набрал номер. На сей раз трубку снял мужчина:

— Белкин слушает.

— Андрей Юрьевич? — спросил Никита на всякий случай.

— Так точно, — отозвался Белкин-младший, и Никита прикинул, что сын у Юрия Петровича тоже в немалом чине. Намного менее уверенным тоном, чем при беседе с внучкой, «собственный корреспондент» «Красного рабочего» изложил суть дела. Андрей Юрьевич его не перебивал и слушал внимательно.

— Я про всю эту историю мало что слышал, — ответил сын пионера-партизана. — Но могу сказать, что нечто такое место имело. Хотя, насколько мне помнится, рассказывать об этом он не любил и подвигом не считал. Помню, я, еще когда сам был пионером, предлагал ему сходить к нам в школу на сбор и рассказать, как он в детстве партизанил, а он отказался. Заявил, что правду сказать не может, а врать — не хочет. Уже под старость, года два назад, стал что-то писать. Но так и не закончил. Вообще-то отец оставил довольно большую рукопись. Но его почерк читать очень трудно. К тому же я знаю, что он писал не мемуары, а повесть, и насколько она, как говорится, документальна — вопрос сложный. Опять же я ее толком и не читал — глаза устают.

— А он никогда не называл вам имена тех девушек, которые были с ним там, на этом немецком объекте?

— Ну, во-первых, конечно, Зоя Иванова. Она была у них в партизанском отряде фельдшером. Вы ее мне называли сами. Он с ней переписывался до последнего времени. Потом отец упоминал какую-то Клаву, но она погибла в 1945 году. А еще он несколько раз говорил о Дусе. Фамилий ни той, ни другой не помню.

— А вы бы не могли мне дать рукопись посмотреть? Ну и рассказать, конечно, все, что знаете об этой истории?

— Посмотреть, конечно, можно. Тем более что я как раз сегодня свободен. Ну и рассказать, что знаю, мог бы. Адрес знаете?

— Знаю.

Никита прихватил с собой диктофон и записную книжку с ручкой, для солидности.

На сей раз мама довольно спокойно перенесла Никитин выход из дома. Во-первых, было еще светло, а во-вторых, она была убеждена, что он идет не к женщине. К тому же Никита не стал говорить, что он и сегодня скорее всего ночевать не придет. Правда, сейчас было всего два часа дня, и Никита предполагал, будто часа за три он успеет обернуться туда-сюда и заскочит домой прежде, чем поедет к десяти на «Каширскую».

Добравшись до «Сокола», найдя нужный дом и поднявшись к квартире, Никита нажал кнопку звонка.

Открыл ему усатый, коротко подстриженный, седоватый, но крепкий мужик среднего роста, в спортивном костюме.

— Здравствуйте, я — Ветров, из «Красного рабочего», — и Никита с удовольствием показал свою краснокожую книжицу.

— Понятно, — кивнул хозяин, мельком заглянув в «ксиву», — а я Белкин Андрей Юрьевич. Заходите.

Квартира была большая, четырехкомнатная, но никак не скажешь, что там до недавнего времени жили аж два генерала. Почему два? Потому что в столовой, куда Андрей Юрьевич провел Никиту, на стене висела большая цветная фотография, где были изображены отец и сын в полной форме, при всех регалиях. Только отец в старой — советском кителе, а сын — в российской.

— Вы очень похожи на Юрия Петровича, — заметил Никита.

— Еще чуть-чуть поседею, — усмехнулся Белкин, — совсем не отличить будет. Присаживайтесь!

Никита сел, достал диктофон. Андрей Юрьевич усмехнулся.

— Давайте пока без этой штуки. Для начала надо определиться, о чем будет разговор.

— В общем-то, я почти все по телефону сказал, — заметил Никита. — Нам в редакцию написала письмо Зоя Михайловна Иванова. Она попыталась рассказать о том, что весной сорок третьего года вместе с вашим отцом и еще двумя девушками, которых вы назвали Клавой и Дусей, уничтожила секретный немецкий объект на озере Широком. Но у нее был рак на последней стадии. Жила на одних обезболивающих. К тому же то, что она рассказала в письме, очень сбивчиво и непонятно. Даже неясно, что был за объект, из чего состоял, чем он был важен. И не очень понятно, почему такое, видимо, очень сложное, задание выполняла группа из трех девушек и тринадцатилетнего мальчика.

— Как раз это самое простое, — ответил младший Белкин. — Их просто-напросто никто туда не посылал. Они туда попали случайно.

— Как это «случайно»?

— Убегали от немцев и хотели спрятаться. А потом оказалось, что попали на секретный объект. Правда, недостроенный. Ну а потом им как-то удалось перебить охрану и захватить этот бункер или что там еще было. Подробно он не рассказывал.

— Но согласитесь, что если объект был секретный, то его даже в недостроенном виде, наверно, не бабка с клюшкой охраняла… И даже не два эсэсовца…

— Понимаете, Никита, я и сам много раз спрашивал, но отец не очень любил говорить. Хотя, если по правде сказать, разговоры у нас с ним на эту тему были очень давно. Когда я еще в школе учился. У него не было привычки говорить: «Вот я в твои годы…» Мать так иногда говорила, когда я баловался или двойки получал, а он — нет. Она скажет: «Как тебе не стыдно! Отец в твои годы уже немцев убивал, а ты стекла в школе бьешь!» Я, конечно, спрашиваю: «Папа, а как ты немцев убивал? Они же большие, а ты маленький был?!» А он мне не отвечал, только на мать ворчал: «Нечего ему, дураку, об этом рассказывать!» Да и дома он бывал не много. Особенно пока в войсках служил. А когда на испытательную работу перешел — я службу начал. Виделись раз в год, а то и реже. Вот только последних три года вместе. Он — в отставке, а я — на службе. Оба нелетающие. Да и меня на сокращение наметили… Так что о войне мы с ним мало говорили. Тем более что он как летчик не воевал, партизаном был, потом в пехоте, а я в Афгане двести пятьдесят четыре боевых вылета сделал. Войны разные. А о том, во что наши ВВС превратили, приходилось беседовать. Я боюсь, эти разговоры его и доконали. А у него, согласно летной книжке, за время службы было четыре вынужденных посадки, три катапультирования… Даром это не проходит. Да и война в детстве не шутка. Успокоить его пытался, но разве уговоришь? Вот на этой фотографии мы улыбаемся, даже обнялись, а его тогда полчаса пришлось упрашивать. «У тебя, — говорит, — советская форма есть?» На полном серьезе не хотел фотографироваться. «Лучше б ты остался советским полковником, — сказал, — чем до власовского генерала дослужился!» Трехцветный флаг не переносил. «Белые под этим флагом Антанте Россию продавали, Власов — Гитлеру, а вы — натовцам! А при царе под ним только купеческие суда ходили! Продажный этот флаг!» Я, конечно, про то, что служивый человек живет по приказу и по уставу, а не выбирает, какую форму носить и какому Государственному флагу России честь отдавать. А он свое: «Ты присягал кому?! СССР. Обязывался его защищать, не щадя крови и самой жизни? Обязывался! Хрена ли ты его не защитил?!» Ну что тут скажешь? Так вот и жили… Это я все, конечно, не для печати говорю.