Фартовое дело - Леонид Влодавец

— Правильно, — произнес Никита. Он уже понял, куда гнет Булочка, и ему очень хотелось ей поверить. Но какая-то перегородка, неизвестно из чего сделанная, однако на вид очень прочная, стояла между ними.

— Неужели не понял?! — Светка взяла его за плечи и повернула к себе лицом. В углах глаз блеснули слезинки.

— Понял… — отводя глаза, пробормотал Никита. — Только не верится…

— Почему? — надушенная Светкина ладошка легла Никите на шею и подбородок, почти насильно вновь повернула его лицо так, чтоб он посмотрел ей в глаза. — К чему мне тебе врать?

— Понимаешь, я боюсь, что ты сама себе врешь. Может быть, просто не можешь понять чего-то, придумала, нафантазировала немножко. У меня тоже что-то такое чувствуется… Я, наверно, не так говорю и не то.

— Может, и не то… — вздохнула Светка. — Несмышленыш ты все-таки. Зачем я с тобой связалась? Кошка с мышонком играла-играла — и доигралась… Можешь, конечно, что хочешь думать, но это так. Мне не стыдно сказать — да, я тебя люблю. Фитюльку какую-то, мальчишку сопливого, ни кожи ни рожи — а люблю. У меня дел — вот так, по горло, мне о них надо думать, а я ночью в подушку реву. И так четыре месяца!

— Прости… — выдавил Никита, чувствуя какой-то стыд. Не он все это закручивал, а получалось, будто виноват. И надо было как-то оправдываться, чего-то говорить, но он не знал. А потому просто взял Светку за мягкие ладошки и прикоснулся к ним губами. К остреньким косточкам на пальцах, к ноготкам, к запястьям с часиками, потом подушечкам пальцев…

— Что ж ты делаешь, дьяволенок бесстыжий?! — прошептала Светка, прикрывая глаза веками и откидывая голову на подушки сиденья. — С ума меня свести хочешь, да? Ну давай, давай! Вей из меня веревочку! Всегда готова, как юная пионерка…

— Ты сама кого хошь сведешь с ума. — Никита почувствовал во всем теле жар и озноб одновременно. Он порывисто придвинулся к Светке, Светка повернулась к нему. Обхватив друг друга руками, они с силой прижались, сладко спаяли губы в долгом поцелуе…

— Заморочка ты моя! — выдохнула Светка, едва они оторвались друг от друга. — Сдохнуть можно…

Никита жадно гладил ворсистый мех шубки, из-под которого шло возбуждающее, нежное тепло. Все, что составляло «стенку», отделявшую его от Светки, таяло, растекалось, исчезало. Ему было плевать на то, где они находятся, слышат ли их с переднего сиденья Светкины парни, видят ли их через стекла пассажиры машин, несущихся рядом по Кольцевой. Чуть дрожащими от возбуждения руками он принялся расстегивать пуговицы на шубке, в то время как Светка, притянув его лицо к себе, медленно водила губками по щекам, носу, ушам, глазам.

Наконец шубка распахнулась. Ш-ших! — это Светка одним движением расстегнула «молнию» Никитиной куртки, просунула руки под свитер, стала выдергивать рубаху из брюк… А Никита, пробравшись под шубку, расстегнул обнаружившийся там некий деловой жакет, всунул под него руки, ощущая сквозь тонкую ткань блузки гибкую горячую талию, спину, плечи.

— Светик, Светуля, Светулечка… — вышептывал Никита, чувствуя необыкновенный прилив нежности к этому невероятному, опасному, умопомрачительному существу. Потом блузка как-то сама собой выпросталась, ладони проскользнули под нее, прикоснулись к волнующей трепетно-жаркой коже и плавно покатились вверх, от талии к плечам… А Светкины ладони уже ластились к Никитиной спине и бокам.

— Тепленький мой мальчик… — потираясь щекой о Никитино ухо, бормотала Светка каким-то хмельным голоском. — Я так ждала… Ты не поймешь…

— Я уже все понял. Все-все-все… — Никита одной рукой продолжал ласкать Светке спину, а другой осторожненько расщипывал пуговки на вороте блузки. — Я тебя люблю…

— Повтори еще разик, а? — Светка жадно прижала к себе Никиту.

— Хоть тысячу… Люблю! Люблю-люблю-люблю-люблю! — горячечно шептал Никита, осыпая Светкино лицо градом поцелуев.

— Ты серьезно матери сказал, что ночевать не придешь? — спросила Светка.

— Как просила, — кивнул Никита.

— Тогда я тебя к себе ночевать отвезу… Не возражаешь?

— Издеваешься, что ли?! Как я могу возражать?

— Покорного раба изображаешь? — прищурилась Светка. — Смотри, выпорю! А ну-ка быстро скажи, как настоящий мужик: «Булка! Я хочу с тобой спать!» Громко, во весь голос!

— Булка! Я хочу с тобой спать! — заорал Никита во всю глотку. Светка расхохоталась.

— Брюки застегнул? — спросила она, поправляя прическу. — Я сейчас переборку открою. Надо ребятам сказать, чтоб с Кольцевой сворачивали…

— А куда поедем?

— Дачку я тут приобрела под Москвой… Для подобных случаев.

В каком районе Подмосковья обосновалась Светка, Никита так и не усек. Похоже, это входило в ее планы. По размерам она была, как показалось Никите, намного крупнее той, которую подарил Люське в Ново-Сосновке Вальтя Балясин. Впрочем, он успел разглядеть не так много. Немного двора, подземный гараж, лифт, кусок коридора и спальню.

— Ты ужинал? — заботливо спросила Светка.

— Дома, — кивнул Никита.

— Со мной не поешь? А то я голодная, как волчица. Подкрепись, может пригодиться…

Она вызвала какую-то черноволосую девицу, одетую, как Никите показалось, несколько вызывающе для служанки: в коротенькую красную юбочку до середины бедер, черные сетчатые чулки, алые туфельки с розочками из тесьмы и розовый передник с вышитой клубничинкой. Этот самый передничек играл заодно и роль бюстгальтера, а спина у служанки была вообще голая. К тому же у нее были масляные, прямо-таки, переполненные любовью карие глаза, которые с одинаковым обожанием и готовностью смотрели то на хозяйку, то на гостя.

— Здравствуйте, Светлана Алексеевна! Жду ваших указаний… — произнесли ее чувственные губки с не очень заметным украинским акцентом.

— Здравствуй, Маричка… — Булочка нежно улыбнулась.

Когда эта девица, демонстрируя неплохую технику виляния попкой, удалилась, получив указания принести ужин, Никита спросил:

— У вас тут, конечно, не холодно, но…

— Это ее вечерняя униформа, — ухмыльнулась Светка. — Возбуждающе выглядит, верно? За то и держу. Специально, чтоб у вас, кобелей, слюнки текли. Венгерка закарпатская, между прочим. Иностранка, так сказать. Но гулять не в Будапешт поперлась и даже не в Киев, а в Москву. Хорошо снималась, но немножко жадничала. Сутенер просек, что она левачит, отлупил ее немножко для острастки и пообещал ноги переломать. Деньги отобрал, паспорт. А она сдуру сбежала, на электричках до нашей области доехала. Там ее менты хватанули. В общем, она сидела в обезьяннике, а я как раз в эту ментуру приехала разбираться по поводу одной драки в «Квинте». Вижу: сидит такая кралечка рядом с бомжихами вшивыми. Пожалела, выкупила. Теперь она обожает меня, как кошка. С ней все, что хочешь, можно делать… Рабыня!

— Любишь ты, Светка, рабовладение! — заметил Никита.

— Люблю. Я, когда в школе училась, очень любила читать всякие книжки о Древнем Риме, о феодализме… И воображала, будто я — римская матрона, а все мальчишки — мои рабы. Я их даже драться заставляла, как гладиаторов. Только за то, чтоб мой портфель до дома донести.

— Неужели дрались?

— До крови.

— А девчонки тебя за это не били?

— Девчонки вокруг меня на цыпочках бегали. И на ушко шептали, кто обо мне что говорит.

— Значит, ты с самого детства такая?

— Выходит, что так. А вот с тобой я попалась… Второй раз в жизни.

— А первый раз когда?

— Давно. Пятнадцать лет назад.

— Ты это имела в виду, когда говорила, что влюбилась, как пятнадцатилетняя?

— Это самое. Рассказать?

— Расскажи, если это нужно…

— Конечно, нужно. Если б ты мне был никто, я бы об этом умолчала. Но ты должен понять, до чего меня, дуру старую, довел. И если я тебе о своей первой любви не расскажу, ты будешь думать, будто все, что между нами, — игрушки. А ты не должен так думать, иначе все это плохо кончится…

Изящно вышагивая длинными ножками, вошла Маричка и прикатила столик с горкой бутербродов, каким-то замысловатым салатом и бутылкой марочного вина.

— Свободна, — кивнула ей хозяйка и, когда служанка удалилась, налила вино в бокалы.

— За откровенность! — чокаясь с Никитой, произнесла Светка. — А теперь ешь и слушай. Я еще в школе училась. В девятом классе. И хотя могла любого парня выбирать, никто мне не нравился. Половина девчонок уже вовсю трахалась, а я чистая и непорочная ходила, представляешь? Они мне все о себе рассказывали по старой памяти, а мне и завидно, и стыдно — в общем, это надо девчонкой быть, чтобы понять. Были и такие, которые предлагали с ними полазать по кабакам — уже просекли, что за удовольствие можно бабки иметь. Если б тогда пошла — была бы сейчас вроде Марички этой. Только хуже, потому что если в пятнадцать начать, к тридцатнику истаскаешься… Но Бог уберег. В наш подъезд переехал режиссер из областного драмтеатра. Когда-то, говорят, в Москве играл, даже надежды подавал. А потом то ли сболтнул что-то не то, то ли подписался не под тем — короче, ему сказали: вали из Москвы, пока не посадили. Вот он и нашел себе место у нас. Сам по себе театр у нас лажовый, конечно, но на безрыбье и рак — рыба. А у этого Владислава Константиновича, наверно, талант был какой-то. В общем, он сделал пару постановок, которые стали смотреть, в областных газетах о нем начали писать, начальство городское зауважало. О старых грехах небось только в КГБ помнили. В общем, он стал в городе знаменитостью.