Госпожа сочинительница - Елена Арсеньева

— Это отца нашего невеста!

Подбегали к окошку ее кареты, плакали:

— Матушка наша, лишились мы своего государя!

Однако нашлись и другие, которые орали:

— Прошло ваше время, теперь не старая пора!

И все-таки Наталья продолжала надеяться, что невозможно без суда человека обвинить и повергнуть опале, все еще верила в какое-то лучшее будущее. Настолько сильно верила, что торопила жениха со свадьбой. На самом деле семья, в которую она входила, была ей тошна: злоехидный князь Алексей, вечно испуганная жена его, противные дочки, а всех вредней — красавица Екатерина. Хотя ей-то было с чего вредничать — государыню-невесту не зря называли злые языки разрушенной — чтобы понадежнее привязать к себе мальчишку-императора, она, по настоянию отца, соблазнила его, а теперь тщетно пыталась скрыть от всех последствия сего поступка, которые, увы, не замедлили сказаться. Впрочем, Наталья готова была хоть с дикими зверями породниться, только бы возлюбленный князь Иван был при ней!

И вот в начале апреля 1730 года свадьбу сыграли-таки. Случилось это в знаменитой подмосковной вотчине Долгоруких — Горенках, где, бывало, живал безвыездно молодой государь и куда после его кончины удалилось семейство Алексея Григорьевича.

Свадьба оказалась весьма печальна — полная противоположность пышному, блистательному обручению! Всем казалось, что брак этот больше плача был достоен, а не веселия. Родня, Нарышкины и Шереметевы, отчаявшись совлечь неразумную девчонку с пути, который неминуемо должен был привести ее в полную пропасть, окончательно от Натальи отступилась. К тому же всяк из них за себя боялся, да так сильно, что в дом жениха невеста приехала в карете одна, с двумя только старушками-вдовами. Спасибо им, что хоть они смилостивились, не дали дочери фельдмаршала Шереметева в одиночестве отправиться к венцу…

Два дня Наталья и Иван искренне радовались своему счастью, почти забыв обо всем остальном, кроме своей любви. На третий день собрались делать обычаем положенные визиты к его родным. Как раз в то время, как уже все готово было к отъезду новобрачных из Горенок в Москву, явился туда сенатский секретарь и объявил Алексею Григорьевичу со всем семейством указ, ссылающий их в дальние деревни, но в какие — неизвестно.

От ужаса при получении этого указа княжна Екатерина родила преждевременно мертвого ребенка, по поводу чего саксонский посланник Лефорт ехидно докладывал в Дрезден: «Девственная невеста покойного государя счастливо разрешилась в прошлую среду дочерью…»

Наталья никак не могла допустить и отказывалась верить возможности такой несправедливости, какую предстояло испытать ее новому семейству. По ее малоопытности она понять не могла, как это можно без суда ссылать людей! Молодая жена принялась уговаривать мужа и свекра поехать к императрице и объясниться с нею, оправдаться. Воображала, что если они были на дружеской ноге с Петром Алексеевичем, то и с Анной Иоанновной так же случится: и к ней войдут без доклада, и новая государыня их выслушает сочувственно… Наталья также настояла все же делать свадебные визиты. И вот тут-то, объезжая по очереди всех Долгоруких, она удостоверилась: увы, можно без суда людей ссылать, потому что, оказалось, все они получили указы или ехать в дальние деревни, или на губернаторские или воеводские места в дальние провинции. Например, Василий Лукич Долгорукий получил назначение сибирским губернатором. Правда, спустя несколько дней предписание изменится — он будет сослан в Соловецкий монастырь. Теперь только Наталья вполне уразумела смысл слов об искоренении всей фамилии. От кого-то раньше она слышала, будто турецкий султан подданным своим, впавшим в немилость, посылает веревку, чтобы те удавились, — ну вот теперь и в России времена подобные настали, казалось ей.

Но все же отрада ее была в том, что князь Ванечка, любимый муж, был рядом. Наталья настолько жалела его, пребывающего в великой горести, что боялась, как бы он в отчаянии чего-нибудь с собой не сделал, какого-нибудь греха. Поэтому она повсюду ходила за ним и следила за ним, все целовала, да миловала, да утешала, уверяя, обстоятельства-де непременно переменятся к лучшему и небеса вновь сделаются к ним милостивы. А между тем ей бы следовало обратить взоры от небес к земле, потому что на сборы Долгоруким было дано всего ничего: уже через три дня они должны были выехать из Горенок.

Иван был в отчаянии. Да и не привык он к мелочным заботам — все предоставил молоденькой жене, которая о практичности и запасливости имела самое приблизительное представление. Свекровь и золовки набивали карманы бриллиантами, а Наталья взяла только самое необходимое в дорогу, думая, что их скоро простят и вернут опять ко двору.

Брат Петр Борисович прислал ей на дорогу тысячу рублей. Наталья оставила себе лишь четыреста, а остальные вернула, думая, что ей вовек таких денег не издержать, и не зная, что скупые Долгорукие не собираются оплачивать ни ее с мужем питания, ни пути, ни даже сена их лошадям (в те безумные времена ссыльные отправлялись в изгнание на свои собственные деньги, сами обеспечивая собственный комфорт… у кого было чем его обеспечить).

Присылка этих денег была последней милостью, которую оказали родные Наталье — никто, ни единственный человек не явился ее проводить, только ее гувернантка Мария Штаден да крепостная горничная отправились разделить ее участь в ссылке. В весеннюю распутицу, в начале апреля, двинулись Долгорукие по рязанской дороге, только теперь узнав, что им предназначено жить в их собственной касимовской вотчине — в Селище. Одновременно с этим известием был получен приказ вернуть все жалованные прежними императорами ордена…

Селище было одной из самых плохоньких долгоруковских деревенек. Даже господский дом оказался там настолько мал и плох, что новобрачным пришлось жить отдельно, в сенном сарае у какого-то мужика. Там была их брачная постель, колючая и пыльная, на которой Наталья исступленно доказывала мужу свою любовь и на которой она зачала своего первого ребенка…

Только стали привыкать к изгнанию и приспосабливаться к тяготам жизни в Селище, как грянула новая беда: явилась команда солдат и повелела немедля, ни минуты не мешкая, собраться и выехать под жестоким караулом еще в какой-то дальний город, а куда — сказывать было не велено.

Наталья от ужаса, что ее могут разлучить с мужем, впала почти в бесчувствие. И настолько была ужасна картина ее горя, что даже суровый офицер, явившийся проследить за отправкой ссыльных, не смог скрыть жалости к ней: заходил в комнатушку, где она лежала почти без чувств, заливаясь слезами, пожимал плечами, вздыхал…

Помочь он все равно ничем не мог, даже если бы и хотел.

Утешило в конце концов Наталью только твердое обещание, что с мужем ее никто не собрается разлучать. Лишь тогда она нашла в себе силы собираться в путь, по-прежнему слезами заливаясь. Тоска на нее нашла нестерпимая, кровь так и закипела от несносности, от невероятности обрушившихся на нее напастей. Думала, что больше никогда не увидит уже своих родственников, отныне вечно будет жить в странствиях. Ни вестей от нее, ни вестей от них… Когда-нибудь сообщат им, будто ее и на свете нет, а они только поплачут и скажут: «Лучше ей умереть, а не целый век мучиться!»

Князь Иван, за эти месяцы изгнания понявший, что единственная душа на всем свете, которая воистину любит его и которая без памяти ему предана, — это его жена, утешал ее как мог. И так велика была их взаимная любовь, что мысль: мы предназначены друг для друга, мы рождены друг для друга, нам друг без друга жизни нет, — могла в те горькие дни и ночи утешить их и вселить надежду на милосердие божие.

Да, приходилось им уповать только на небеса, потому что люди от них совершенно отвернулись. Даже и свои, родные.

Долгорукие дали волю своей неприязни к князю Ивану (а ведь именно ему они были в прежние времена обязаны всеми почестями, богатством, чинами!), как если бы именно его считали виновным в обрушившихся на них бедствиях. Ну а заодно претерпевала множество мелочных придирок, криков, упреков и Наталья. Больше всего ее винили в дурости да глупости: жестокая долгоруковская фамилия словно бы презирала ее за то, что она не бросила Ивана, не отреклась от него. Окажись у кого-то из них, из Долгоруких — у того же князя Алексея Григорьевича, у той же злосчастной разрушенной невесты Екатерины — возможность купить себе хотя бы остатки прежнего роскошества ценой отречения от родных, они сделали бы это, не оглянувшись! Поэтому беззаветная преданность Натальи бесила их. А также бесила ее непрактичность, неумение собраться в дорогу, нехватка у молодых съестных припасов — это ведь значило, что у них нечем было поживиться.

Придирались ко всякой мелочи, не щадили ни в чем. Снимаются с места для дальнейшего следования — молодых не ждут. Разбивают палатки, чтобы стать на ночь, — лучшее место князю-отцу, потом устраиваются сыновья и дочери, потом только черед молодых. Как-то раз среди ночи Иван с Натальей палатку себе разбили в темноте на болотине, а утром подивились, что не потонули!