Год испытаний - Джералдин Брукс

— Не очень-то вылезай со своими цитатами. Ты что думаешь, если Момпелльон со своей женушкой носятся с тобой, я не смогу тебя приструнить? — Отец схватил меня за плечи и заставил встать перед ним на колени. — Ну что? Говорил же я тебе, что ты будешь учиться у моих ног, и так, черт побери, оно и будет. Эй, кто-нибудь, принесите-ка мне уздечку для сварливых жен, я заткну ее поганый рот!

Меня охватил страх. Перед глазами встало лицо матери в железной раме, ее страдальческие глаза, нечеловеческий крик, рвущийся из ее горла, когда железо впилось ей в язык. Он надел на нее это ужасное приспособление, после того как она отругала его при всех за пьянство. Я, тогда еще совсем маленькая, так испугалась, что убежала и спряталась. Когда отец напился до бесчувствия, кто-то сжалился над ней и разрезал кожаный ремень, которым уздечка пристегивается к подбородку. К тому времени ее язык был так изранен и так распух, что она только через несколько дней смогла говорить.

Руки отца сжимали мои плечи, но мне казалось, что они сжимают меня за горло и душат. Я никак не могла сглотнуть, во рту скопилась слюна, меня охватило безумное желание плюнуть ему в лицо. Но я его слишком хорошо знала и понимала, что, если я сделаю это на глазах его собутыльников, он изобьет меня до полусмерти. Когда я была ребенком и он бил меня, Афра никогда не вмешивалась. Она вступалась за меня только тогда, когда он бил меня по лицу: «Мы никогда не выдадим ее замуж, если ты ее изуродуешь».

Годы спустя, когда Сэм Фрит спас меня от этого ужасного существования, он, лаская меня, обнаружил бугорок у моего правого плеча — там неправильно срослась кость. Я призналась ему, что, когда мне было шесть лет, отец швырнул меня об стену. Сэм заставил меня рассказать обо всех других случаях, и, когда я начала вспоминать все это, он побелел от гнева. Дослушав меня до конца, он отправился к отцу. «Это тебе за девочку, которая не могла дать сдачи», — сказал он, ударив его своим огромным кулаком в лицо и сбив с ног.

Но теперь Сэма со мной не было. Я почувствовала, как у меня по внутренней стороне бедра потекла горячая струя. Страх заставил мое тело предать меня так же, как это было в детстве. Я скорчилась у ног отца и тонким, каким-то не своим голосом попросила у него прощения. Он рассмеялся, ослабил хватку и ударил меня носком сапога в бок так сильно, что я перевернулась и оказалась в собственной луже. Я сняла фартук и кое-как вытерла пол, а потом бросилась вон из таверны. Мне было уже не до повозки. Я сгорала со стыда. Дома я сразу же сбросила одежду и терла свою кожу мочалкой, пока она не покраснела. Я все еще плакала, когда прибежал маленький Сет и сказал, чтобы я шла к Мэгги.

Пока я была в таверне, у нее случился еще один приступ, после которого отнялась и правая, здоровая сторона. Мэгги Кантуэлл умерла еще до полуночи.

На следующий день после того, как мы с Элинор Момпелльон принимали роды у Мэри, мне стало стыдно, что я стащила у нее пузырек с опием. Я взяла его с собой на работу и хотела незаметно положить на место. Но каждый раз, когда у меня появлялась такая возможность, мне не хватало силы воли, чтобы с ним расстаться. В конце концов я снова принесла его домой и, чувствуя себя ужасно виноватой, спрятала его в глиняный горшок. В ту ночь, когда умерла Мэгги, я смотрела на пузырек и думала, какую же дозу надо принять, чтобы быстро уснуть. Я отломила кусочек липкого вещества и попробовала его на язык. Опий оказался очень горьким, так что я разрезала этот кусочек пополам, смешала его с медом и проглотила, запив пивом. Затем разожгла печку и сидела, глядя на огонь.

Я перенеслась в какое-то место, где солнце было настолько ослепительным, что я вынуждена была закрыть глаза. Где-то кричала сова, и ее крик был протяжным, как звук охотничьего рожка, а потом это были уже десятки рожков, певшие о чем-то красиво и слаженно, и я увидела, как расплавленные ноты падают золотым дождем. В том месте, где они касались земли, вырастали стены и арки, из которых складывались блестевшие на солнце башни. Я шла по этим извилистым улицам и вела детей за руки. Солнце освещало высокие белые стены, отовсюду слышался колокольный звон.

Я проснулась от звука нашего церковного колокола, в который раз звонившего по умершим. Бледный луч пробрался в комнату сквозь покрытое морозными узорами окно и светил мне прямо в лицо. Я обнаружила, что лежу на полу, очевидно, ночью я сползла со стула. Я замерзла, все тело у меня болело, я с трудом смогла встать на ноги. Во рту пересохло. Я разжигала огонь, передвигаясь, как старуха.

Но голова у меня была ясная и чувствовала я себя так спокойно, как в тот день, когда Том был у моей груди, а я сидела, опустив ноги в ручей, и смотрела, как играет рядом Джеми. Судя по солнцу, я проспала не меньше десяти часов.

Я умылась и расчесала спутавшиеся волосы. Платье мое помялось, но я надела сверху новый фартук. Выйдя на улицу, я пыталась удержать это ощущение необыкновенного спокойствия, с которым проснулась, но не прошла и нескольких шагов, как снова столкнулась с мрачной реальностью.

Пятилетняя Салли Мастон, дочка моей соседки, молча стояла на пороге своего дома. Ее ночная рубашка была вся в крови от прорвавшегося нарыва. Я подбежала к ней и взяла ее на руки.

— Где твоя мама? — спросила я.

Она ничего не ответила, только бессильно уронила голову на мое плечо. Я внесла ее в дом. Огонь давно погас, было страшно холодно и темно. Ее мать лежала на кровати, белая как мел и холодная. Видно, она умерла уже много часов назад. Отец девочки лежал рядом на полу, он был жив, но весь горел и задыхался. В люльке у очага чуть слышно пищал младенец.

Может ли за один день случиться столько несчастий? Оказывается, может. До заката болезнь унесла жизнь еще четырех человек. Момпелльоны переходили из дома в дом. Пастор молился с умирающими, составлял завещания и утешал родных, а мы с миссис Момпелльон ухаживали за больными и пытались найти людей, которые согласились бы взять к себе сирот. Это было непросто, особенно если ребенок был болен.

В тот день я должна была хоть как-то помочь детям Мастонов. Я обмыла тело их матери и подготовила его для похорон. Для отца я уже почти ничего не могла сделать: он лежал без сознания. Когда могильщик Джон Миллстоун приехал за телом матери и узнал, что отец еще жив, он выругался себе под нос. Я, должно быть, так сердито на него глянула, что он сдернул с головы свою замызганную шапку и вытер ладонью пот со лба.

— Извините меня, но я не такое уж чудовище, как вы думаете. Я просто так устал, что и думать не хочется, как я поеду сюда снова, когда можно было бы перевезти сразу двоих.

Я сказала, что он может посидеть и подождать, а сама отправилась домой, чтобы принести ему кружку бульона. Старик действительно работал на износ. К тому времени, когда он допил бульон, его уже ждали два трупа.

Я проводила его и приготовилась к тяжелой ночи: малыш едва цеплялся за жизнь, Салли металась в жару. Вечером на пороге появилась миссис Момпелльон. Ее лицо было бледным.

— Анна, — сказала она. — Я только что была у Хэнкоков. Их сын Свитин умер, а Либ очень плоха. Я знаю, вы дружили раньше. Если хочешь, иди к ней, а я пока посижу здесь.

Наш разлад с Либ очень мучил меня, и мне хотелось с ней помириться. Когда я добралась до фермы, моя подруга уже не могла разговаривать. Я сидела у ее постели и гладила ее лицо, мысленно заклиная ее очнуться, чтобы я смогла сказать ей последние слова. Но даже этого мне было не дано.

Наконец поздно вечером я вернулась в дом Мастонов, чтобы сменить миссис Момпелльон. Поднялась метель, подул сильный ветер, проникавший в каждую щель старого дома. Я развела огонь и накрыла детей всем, чем могла.

Метель прекратилась так же внезапно, как и началась. Ветер утих, и во время этого затишья умер младенец. Салли продержалась до следующего дня, умерла она на закате. Я обмыла ее худенькое тело, надела на нее чистое белье и оставила ее лежать одну — Миллстоун заберет ее, когда у него будет время.

Я поплелась домой почти в темноте, остановившись по пути лишь для того, чтобы бросить сена своим овцам. Я так устала, что не стала ничего себе готовить. Вместо этого я положила оставшуюся часть опия в кружку, залила водой и, добавив меда, понесла ее в постель. В ту ночь мне снились горы, которые дышали, как спящие животные, а потом я перенеслась на крылатой лошади через переливавшуюся всеми цветами радуги пустыню, покрытую золотистым стеклом, и полетела над полями из мерцающих звезд.

И опять я проснулась утром, чувствуя себя прекрасно отдохнувшей. Но потом вспомнила, что у меня больше не осталось этого чудесного средства, которое помогает забыться. И вдруг подумала о домике Мем Гауди. Наверняка там есть головки мака, а может быть, даже готовые настойки или такой же опий, какой я стащила у миссис Момпелльон. Я решила сходить туда и проверить.