История - Корнелий Тацит

В царской России, с ее деспотическим самодержавием, эти оценки Тацита, ставшие модными на Западе, очень редко находили отклик. В роли апологета Римской империи и критика Тацита выступил украинский буржуазный историк М. П. Драгоманов. Гораздо более прогрессивные взгляды высказывал В. И. Модестов (1839-1907 гг.), близкий в свое время к "Земле и воле" Чернышевского. Его монография "Тацит и его сочинения" (СПб., 1864), отделенная от нас уже целым столетием, содержит много верных и отнюдь не устаревших суждений о морально-политическом облике Тацита и его историческом беспристрастии. Большой заслугой автора является также его перевод произведений Тацита: "Сочинения Корнелия Тацита. Русский перевод с примечаниями и со статьей о Таците и его сочинениях В. И. Модестова. Т. I. Агрикола. Германия. Истории". СПб., 1886; "Т. II. Летопись. Разговор об ораторах". СПб.; 1887. Перевод этот в течение 80 лет оставался единственным полным собранием трудов Тацита на русском языке и впервые заменяется новым переводом в нашем издании. Традиции В. И. Модестова продолжал в своих работах о Таците либеральный историк И. М. Гревс (1860-1941 гг.).

В XX в., со времени первой мировой войны и Октябрьской революции, интерес к Тациту за рубежом повысился. Тревога за будущие судьбы капиталистического общества, охватившая многих представителей буржуазного мира, сделала их более восприимчивыми к проблематике последнего из великих римских историков. Современные исследователи уже не рассматривают его только как художника и стараются глубже проникнуть в его мировоззрение как моралиста и политического мыслителя. Много спорят о том, исходя из какого "центра" лучше всего постигнуть мысли Тацита29. Однако воинствующий идеализм, характерный для многих этих исследователей (Клингнер, Бюхнер и др.), побуждает их искать этот "центр" в отвлеченных идеях (например, в идее "добродетели"), менее всего характерных для отнюдь не склонного к философствованию римского историка. Советские историки-марксисты еще не делали Тацита предметом развернутого монографического исследования.

В сокровищнице мировой литературы произведения Тацита занимают выдающееся место и полностью сохраняют свое познавательное и художественное значение для советского читателя.

И. Тронский.

ИСТОРИЯ

КНИГА I

Январь-март 69 г. н.э.

Текст приводится по изданию: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Том второй. "История". Научно-изд. центр "Ладомир", М., 1993. Издание подготовили Г.С. Кнабе, М.Е. Грабарь-Пассек, И.М. Тронский, А.С. Бобович. Перевод и комментарий осуществлены Г.С Кнабе, редактор перевода М.Е. Грабарь-Пассек. Общая редакция издания - С.Л. Утченко.

Настоящий перевод "Истории" сделан с изданий Хэреуса (Cornelii Taciti Historiarum libri qui supersunt. Hrsgb. von Dr. Carl Heraeus. 4. Ausgabe. B. G. Teubner. Leipzig. 1885) и Кестермана (P. Cornelii Taciti libri qui supersunt. Edidit Eric Koestermann. T. II, fasc. 1. Historiarum libri, B. G. Teubner. Leipzig, 1961).

1. Началом моего повествования станет год, когда консулами были Сервий Гальба во второй раз и Тит Виний1. События предыдущих восьмисот двадцати лет, прошедших с основания нашего города2, описывали многие, и, пока они вели речь о деяниях римского народа3, рассказы их были красноречивы и искренни. Но после битвы при Акции4, когда в интересах спокойствия и безопасности всю власть пришлось сосредоточить в руках одного человека5, эти великие таланты перевелись. Правду стали всячески искажать - сперва по неведению государственных дел, которые люди начали считать себе посторонними, потом - из желания польстить властителям или, напротив, из ненависти к ним. До мнения потомства не стало дела ни хулителям, ни льстецам. Но если лесть, которой историк пользуется, чтобы преуспеть, противна каждому, то к наветам и клевете все охотно прислушиваются; это и понятно: лесть несет на себе отвратительный отпечаток рабства, тогда как коварство выступает под личиной любви к правде. Если говорить обо мне, то от Гальбы, Отона6и Вителлия7я не видел ни хорошего, ни плохого. Не буду отрицать, что начало моим успехам по службе положил Веспасиан, Тит умножил их, а Домициан8возвысил меня еще больше9; но тем, кто решил неколебимо держаться истины, следует вести свое повествование, не поддаваясь любви и не зная ненависти. Старость же свою, если только хватит жизни, я думаю посвятить труду более благодарному и не столь опасному: рассказать о принципате Нервы и о владычестве Траяна10, о годах редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает.

2. Я приступаю к рассказу о временах, исполненных несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах, диких и неистовых даже в мирную пору. Четыре принцепса, погибших насильственной смертью11, три гражданские войны12, ряд внешних и много таких, что были одновременно и гражданскими, и внешними13, удачи на Востоке и беды на Западе - Иллирия объята волнениями14, колеблется Галлия15, Британия покорена и тут же утрачена16, племена сарматов и свебов объединяются против нас17, растет слава даков, ударом отвечающих Риму на каждый удар18, и даже парфяне, следуя за шутом, надевшим личину Нерона, готовы взяться за оружие19. На Италию обрушиваются беды, каких она не знала никогда или не видела уже с незапамятных времен: цветущие побережья Кампании где затоплены морем, где погребены под лавой и пеплом20; Рим опустошают пожары, в которых гибнут древние храмы21, выгорел Капитолий, подожженный руками граждан22. Поруганы древние обряды23, осквернены брачные узы24; море покрыто кораблями, увозящими в изгнание осужденных, утесы запятнаны кровью убитых25. Еще худшая жестокость бушует в самом Риме, - все вменяется в преступление: знатность, богатство, почетные должности, которые человек занимал26или от которых он отказался27, и неминуемая гибель вознаграждает добродетель28. Денежные премии, выплачиваемые доносчикам, вызывают не меньше негодования, чем их преступления29. Некоторые из них в награду за свои подвиги получают жреческие и консульские должности30, другие управляют провинциями императора31и вершат дела в его дворце. Внушая ужас и ненависть, они правят всем по своему произволу. Рабов подкупами восстанавливают против хозяев, вольноотпущенников - против патронов. Если у кого нет врагов, его губят друзья32.

3. Время это, однако, не вовсе было лишено людей добродетельных и оставило нам также хорошие примеры. Были матери, которые сопровождали детей, вынужденных бежать из Рима; жены, следовавшие в изгнание за своими мужьями33; друзья и близкие, не отступившиеся от опальных; зятья, сохранившие верность попавшему в беду тестю; рабы, чью преданность не могли сломить и пытки; мужи, достойно сносившие несчастья, стойко встречавшие смерть и уходившие из жизни как прославленные герои древности. Не только на людей обрушились бесчисленные бедствия: небо и земля были полны чудесных явлений: вещая судьбу, сверкали молнии, и знамения - радостные и печальные, смутные и ясные - предрекали будущее. Словом, никогда еще боги не давали римскому народу более очевидных и более ужасных доказательств того, что их дело - не заботиться о людях, а карать их34.

4. Однако прежде чем приступить к задуманному рассказу, нужно, я полагаю, оглянуться назад и представить себе, каково было положение в Риме, настроение войск, состояние провинций и что было в мире здорово, а что гнило. Это необходимо, если мы хотим узнать не только внешнее течение событий, которое по большей части зависит от случая, но также их смысл и причины. По началу смерть Нерона была встречена бурной радостью и ликованием, но вскоре весьма различные чувства охватили, с одной стороны, сенаторов, народ и расположенные в городе войска, а с другой - легионы и полководцев, ибо разглашенной оказалась тайна, окутывавшая приход принцепса к власти, и выяснилось, что им можно стать не только в Риме35. Сенаторы, несмотря на это, неожиданно обретя свободу, радовались и забирали все больше воли, как бы пользуясь тем, что принцепс лишь недавно приобрел власть и находится вдали от Рима. Немногим меньше, чем сенаторы, радовались и самые именитые среди всадников; воспрянули духом честные люди из простонародья, связанные со знатными семьями, клиенты и вольноотпущенники осужденных и сосланных. Подлая чернь, привыкшая к циркам и театрам, худшие из рабов, те, кто давно растратил свое состояние и кормился, участвуя в постыдных развлечениях Нерона, ходили мрачные и жадно ловили слухи.

5. Преторианцы издавна привыкли по долгу присяги быть верными Цезарям36, и Нерона они свергли не столько по собственному побуждению, сколько поддавшись уговорам и настояниям37. Теперь же, не получив денежного подарка, обещанного им ранее от имени Гальбы, зная, что в мирное время труднее выделиться и добиться наград, чем в условиях войны, поняв, что легионы, выдвинувшие нового государя38, имеют больше надежд на его благосклонность, и к тому же подстрекаемые префектом Нимфидием Сабином, который сам рассчитывал стать принцепсом, они жаждали перемен. Хотя попытка Нимфидия захватить власть была подавлена и мятеж обезглавлен, многие преторианцы помнили о своей причастности к заговору39; немало было и людей, поносивших Гальбу за то, что он стар, и изобличавших его в скупости. Сама его суровость, некогда прославленная в войсках и стяжавшая ему столько похвал, теперь пугала солдат, испытывавших отвращение к дисциплине былых времен и привыкших за четырнадцать лет правления Нерона так же любить пороки государей, как когда-то они чтили их доблести. Стали известны и слова Гальбы о том, что он "набирает солдат, а не покупает", - правило, полезное для государства, покоящегося на справедливых основах, но опасное для самого государя; впрочем, поступки Гальбы не соответствовали этим словам.