Борьба с безумием - Поль Генри де Крюи

Джек хорошо умел торговать - особенно самим собой. В один из редких вечеров, когда он позволял себе выйти из дому, Джек, Бауман и еще один студент зашли в тавер­ну посидеть за кружкой пива, а в кармане у всех троих было не более тридцати центов. Джек быстро набросал черным карандашом на белой бумаге штриховой портрет хозяина бара. «Стоит это по кружке пива на троих?» - спросил он, улыбаясь. В этот вечер он нарисовал карика­туры на всех посетителей бара и обеспечил себя и товари­щей таким количеством пива, какое они, не теряя достоин­ства, могли в себя вместить. Они просидели до закрытия заведения, и содержатель бара выпроводил их домой с тридцатью центами, которые остались нетронутыми в их карманах.

Несмотря на то, что Джек приближался уже к сорока годам, казалось, что энергия неисчерпаема. Делая отличные успехи в изучении медицинских наук и преподавании биохимии, Джек умудрялся еще подрабатывать - там доллар , а тут дайм, - подготавливая студентам трупы для занятий по анатомии, или, поднявшись чуть свет, он бежал в больницу для выполнения врачебных назначении, разнося больным кислород.

- Джек часто брал меня с собой посмотреть, как он препарирует трупы для студентов, - вспоминает Мэри. - Он так трогательно старался меня чему-нибудь научить а я была дура-дурой. Он водил меня и в дет­ское отделение. Я очень гордилась, что ребята его так любят.

В 1946 году Мэри вдохнула в сердце Джека решимость сжечь за собой корабли, пожертвовав двадцатилетним ста­жем кочегара на Монон, и прямым путем идти к докторскому диплому. Бросив завод и вступив на этот путь во­семнадцатилетним юношей, он через пять лет потерял все следы...

И вот в июне 1948 года наступил желанный день, кото­рого он ждал двадцать два года. Наконец-то, в 40 лет он - врач, доктор Джон Т. Фергюсон. Он добился своего. Нет, неверно - этого добилась Мэри. Спасибо тебе, Мэри. Те­перь путь для него открыт.

И тут началась полоса тяжелых испытаний. Джек вспо­минает радостный день, когда он получил свой диплом. У него было такое чувство, что, если он сможет самостоя­тельно принять хоть одного больного в своем кабинете сельского врача, больше ему в жизни ничего не нужно. Лишь один год интернатуры отделяет его от этого дня из дней.

- Я был так бесконечно благодарен Мэри, - вспоми­нает Джек. - И еще больше повысил дозу барбитуратов, - добавляет он с горечью.

Я все больше недоумевал и не мог понять, что твори­лось с Джеком в те дни. Какое еще оправдание было у не­го для приема маленьких желтых капсул? Может ли он сам припомнить это? Конечно, он хорошо помнит дни получе­ния диплома в 1948 году - торжественные и зловещие. Он все это записал. Вот дословный текст его записи:

«В последние годы медицинской школы я потерял Фергюсона, который мечтал сделаться сельским врачом, чтобы облегчать страдания людям. Я стал жертвой самозародившеися мании величия. Я - доктор, я стою выше толпы... Пусть они идут ко мне за помощью. Всякий раз, как по­давала голос моя совесть, я начинал глушить себя барби­туратами, чтобы не слышать этого голоса... Хотя меня и волновала гуманная сторона медицинской профессии, день­ги и власть стали моими путеводными огнями».

Вот как он толкует тот критический момент в его жиз­ни. Но текущие проблемы дня он воспринимал вполне реально. Однажды вечером (это было в год его интерна­туры) Джек, одурманенный капсулами, пробирался в ван­ную комнату, споткнулся, упал и разорвал себе связки ключицы. Он был слишком одурманен, чтобы вызвать врача. Мзри не было дома. Пытаясь унять боль, он при­нял добавочную порцию барбитуратов, а потом еще пол­грамма кодеина, и, когда утром пошел в больницу, он уже витал в облаках. Он выпросил у товарища еще двадцать пять таблеток барбамила, но этого хватило ненадолго, и, так как не мог больше их достать, впал в буйное со­стояние.

Начались галлюцинации. В соседней комнате врачи оперируют Мэри, и он слышит их разговор о том, что она безнадежна. Появились параноидальные идеи. Он горько жаловался, что врачи (его же товарищи) не обращают вни­мания на его разбитое плечо. Появились бредовые пред­ставления. Вот он летит на самолете с Джеком Бенни и доктором Ричи, и Джек объясняет им детали разрабо­танного им плана, как подчинить себе весь Индиано-полис. И снова параноидальные идеи. «Куда ты девала свои бриллиантовые кольца и браслеты?» - кричал он на Мэри, у которой никогда и не было никаких драгоценно­стей. Его стали преследовать мысли об убийстве. Он гро­зился убить интерна, приставленного для наблюдения за ним.

- Они ничего не могли со мной сделать пока я шумел и буянил, -вспоминает Джек. - Я так бушевал, что человек не решался подойти ко мне, несмотря на то, что у меня было разбито плечо.

Диагноз: острый психоз на базе лишения барбитура­тов Он стал «опасным» больным. Когда он в исступлении набросился на интерна, его наконец схватили и перета­щили в палату для беспокойных больных, что был загон для скота, змеиная яма. Он слышал, как загремела желез­ная дверь, и вот наш Джек под замком. Здесь он уже больше не был Джоном Т. Фергюсоном, доктором меди­цины, интерном и преподавателем в клинике медицинской школы Индианского университета. Здесь он был только Фергом - грязным, небритым, жалким и опасным дика­рем среди сборища таких же диких, шумливых и буйных товарищей по несчастью. Он ничем не отличался от худ­шего из них и ел те же помои, сидя с ними за одним длин­ным столом.

Доктора совсем лишили его барбитуратов, и первое время это вызывало у него припадки остервенения. Но день за днем яд маленьких желтых капсул улетучивался из нейронов его больного мозга - и наконец Джек с про­светленным сознанием мог сам поставить себе диагноз: психоз на почве лишения барбитуратов.

Химизм его мозга еще не так глубоко пострадал, и че­рез две недели сознание совершенно прояснилось; врачи выпустили его из скотского загона.

- Если вы когда-нибудь слышали, как за вами захло­пывается железная дверь, - говорит Джек, вспоминая, - то дальнейший ваш путь будет усеян жгучими укорами совести.

Эти укоры пошли Джеку на пользу. Он, конечно, опо­зорил медицинскую профессию. Но неужели они лишат его врачебного звания, зная, как долго он работал, чтобы до­биться диплома? Он понимал, что не заслуживает их до­верия, но кто мог устоять перед его простодушием, его улыбкой? Джек хорошо умел торговать - особенно самим собой.

Врачебная коллегия больницы проявила великодушие. Она смотрела на Джека не как на дегенерата или нарко­мана, а как на больного, выздоровевшего после острого заболевания. Ну, конечно, он может продолжать работу интерна, но при условии, что бросит свои наркотики. Доктора взяли на себя большую ответственность, допустив Джека к обслуживанию самых тяжелых больных и даже тех, кто был под угрозой смерти. Надо простить человеку первую ошибку - разве Фергюсон не зарекомендовал себя исключительно аккуратным и трудолюбивым студентом? Его умственные способности после болезни не пост­радали, и он так чутко и внимательно относится к больным.

Возможно, что у них было еще одно основание допу­стить Джека к дальнейшей медицинской практике: доктор Фергюсон изучил основы психиатрии, так сказать, изнут­ри. Джек, как врач, знал теперь то, что невозможно понять ни из какой научной книги, как бы ясно она ни была напи­сана. Он был в одно и то же время причиной, эксперимен­тальным животным, пациентом и клиницистом-наблюдате­лем своего собственного острого психоза. И теперь, будучи в нормальном состоянии, он так живо об этом вспоминает и рассказывает очень точно и ясно. Может быть, это а известной степени и предопределило его будущий успех в роли сельского врача. Разве психические болезни не являются только образцами преувеличенных особенностей человеческого характера?

Бедный Джек! Он не понимал своего психоза. Для него осталось неясным, в чем заключается дефект его ум­ственного и эмоционального механизма. Он не имел ни ма­лейшего представления о том, какое нарушение химизма в его мозгу требовало приема маленьких желтых капсул. Его объяснения на этот счет абсолютно не научны; они совершенно голословны. Сначала он обратился к барбиту­ратам, потому что был до смерти напуган возможностью повторения сердечного приступа. Он было бросил их при­нимать, а потом снова начал, так как его мучила совесть, что он осквернил свой юношеский идеал настоящего сель­ского врача. Потом, желая унять боль в поврежденном плече, он повысил дозу барбитуратов сверх меры и... спятил.

Не являются ли все эти доводы просто желанием оправдать нехватку мокси, нехватку уверенности? Такова моя теория, но, может быть, она тоже ненаучна и голо­словна.

И вот он снова работает интерном на последнем этапе своего двадцатилетнего марафонского бега к званию сель­ского врача. Теперь вопрос стоял так: или - или, победить или умереть. Ему представлялся прекрасный случаи совер­шенно излечиться. Угрызения совести подкрепляли его. Яд барбитуратов из него выветрился. Мэри, которую он прогонял от себя и грозился убить, снова была c ним и простила его. Старшие доктора всячески его выдвигали. Все складывалось благоприятно для его возрожения.