Анастасия. Вся нежность века (сборник) - Ян Бирчак

– Зачем вы не сказали мне, зачем скрывали то, что самое главное для меня в этой жизни, зачем выставили меня на посмешище, наконец? – говорит она с таким негодованием, что становится понятно: несмотря на дурноту и слабость после обморока, пощады Егорычеву не будет.

– Анастасия Николаевна, вы были слишком слабы для такого печального известия, вы и сейчас еще…

Анастасия с яростью его обрывает:

– Не смейте заикаться о моем здоровье, когда речь идет об участи моей семьи! – и переводя дыхание, после паузы: – Как это произошло, когда? Говорите же, я имею право знать!

– Мне не известны подробности, Анастасия Николаевна. Знаю только, что это произошло в ту ночь, когда удалось вас увезти. Николай Александрович верил в ваше спасение, и это могло облегчить его сердце в последние минуты. Пусть хоть это послужит вам утешением.

– И мне, мне, потерявшей все на свете, вы смеете говорить об утешении?! О, вы чудовище, бесчувственное чудовище! – и Анастасия, привстав со скамейки, начинает с необыкновенной силой, которую невозможно было предположить в этом хрупком теле, хлестать его по щекам. Становится очевидным, что с ней просто случилась истерика.

Когда силы оставляют Анастасию и она вновь опускается на скамейку, Егорычев как ни в чем не бывало продолжает тихим, мерным голосом:

– Поверьте, Анастасия Николаевна, я бы ни на мгновение не стал обременять вас своим присутствием, если бы не обещание, данное вашему батюшке. Как только я удостоверюсь в вашей полной безопасности, я уйду из вашей жизни навсегда, – спокойно и твердо произносит Егорычев, глядя не на Анастасию, а прямо перед собой.

И она, уже притихнув на скамейке, тоже глядя перед собой, а не на него, обхватив голову руками и немного раскачиваясь, восклицает нараспев со всей силой ненависти:

– Боже мой, как же я вас ненавижу! Ка-а-а-к я вас ненавижу!!!

Немного погодя Егорычев поднимается со скамейки и невозмутимо обращается к Анастасии:

– Идемте, Анастасия Николаевна, здесь слишком сыро. Я отвезу вас домой.

Анастасия послушно встает и, уже подчиняясь его воле, всем телом опирается на его руку. Они медленно уходят по аллее.

Егорычев так и не посмел надеть шляпу.

В ресторане «Русский медведь»

В третьеразрядном русском ресторанчике шумно и грязно. Сизый табачный дым висит над столиками. На небольшой эстраде что-то тренькает балалаечник в атласной косоворотке и лакированных сапогах. Его почти никто не слушает.

Низкий зал с колоннами под мрамор нарочито затемнен массивными плюшевыми портьерами – так меньше бросается в глаза убогость обстановки. До вечернего наплыва публики еще далеко, зал еще на треть пустует. Пока в нем собрались завсегдатаи, которым негде и нечем убить время, – публика довольно разношерстная и потертая. Много русских офицеров в поношенных или тесноватых мундирах, они ведут себя шумно и сентиментально, громко выкрикивая с мест патриотические тосты. Другие, напротив, сидя в одиночестве, рассматривают балалаечника сквозь запотевший хрусталь доверху налитых рюмок и раскачиваются в такт мелодии, пытаясь неумело подпевать осипшими голосами.

Попадаются и какие-то темные личности шулерского вида, шарящие глазами по сторонам в ожидании чем-нибудь поживиться.

Пестрое общество украшают своим присутствием несколько дам, очевидно, видавших лучшие времена, как говорится, – не первой свежести.

За одним из столиков, подальше от эстрады, разместились наши знакомцы Багаридзе и Васяня.

Багаридзе по-прежнему в военном френче, теперь на нем капитанские погоны. Щеголеват, энергичен, самоуверен, источает благополучие. Он в лучшей своей поре, чувствует себя в привычной обстановке. Слегка пьян, перекатывает сигарету во рту. Кому-то по-приятельски кивает через столик, к кому-то подходит поздороваться. «Ответственное задание», порученное в ВЧК, его явно не тяготит.

Васяня, напротив, чувствует себя стесненно, явно не в своей тарелке. Движения скованы, смотрит исподлобья, но цепко. В отличие от Багаридзе, который держится как старший по званию, Васяня одет во что-то гражданское, потертое, невзрачное, как одеваются мастеровые. Однако со своими огромными кирзачами он уже расстался.

На столе расставлена не ахти какая закуска: обязательная водочка в запотевшем графине, селедочка, грибочки или даже винегрет – ностальгия-с.

Васяня почти не пьет, а капитан опрокидывает частенько, с удовольствием.

Между собой они почти не разговаривают.

К их столику подходит еще довольно импозантный пожилой мужчина в залоснившейся на бортах визитке и на приглашение капитана охотно подсаживается к столику. Ему тотчас наливают.

– Что-то вас не было видно третьего дня, Борис Павлович, а мы с полковником (кивает в сторону пожилого военного. Тот, заметив внимание к себе, привстает и кланяется.) славную пульку расписали… Славную… Понимаю, понимаю, это мы, штатские, – птицы вольные, слишком, хе-хе, вольные, – с сожалением говорит гость, – а на вас, так сказать, государственные дела, судьбы Отечества… Да-а… – снова вздыхает гость. – Что ж, наши таки уходят из Галлиполи? Что слышно в верхах?

– К сожалению, похоже, что к тому идет, – невразумительно, но с большим чувством ответственности значительно произносит Багаридзе.

Васяню при этом оба совершенно не принимают в расчет, гость даже усаживается к нему спиной – не из желания оскорбить, а только по очевидному ничтожеству Васяни. Тот ничуть и не обижается, молча ковыряет вилкой свою селедочку.

– Где же теперь наша Добровольческая армия найдет себе пристанище? Как вы считаете, эти лягушатники (он доверительно наклоняется к капитану) помогут нам?

– Полагаю, что согласно международным конвенциям, – снова напускает на себя важность Багаридзе, – как цивилизованная страна, они просто обязаны протянуть руку помощи цвету русского воинства.

– Да, да, конечно, – подхватывает его пафосный тон собеседник и невольно выпрямляется на стуле, – оплот европейской цивилизации! – и, словно потеряв нить разговора, задумывается, опускает голову на грудь.

– Знаете ли, мне давеча сон приснился, – медленно, как бы про себя продолжает он, – представьте: костромское имение, дождь, телега по самые ободья в грязи, и коровы бредут рядом по дороге – глушь, тоска, Господи, какая тоска! Век бы этого Парижа не видать! Э-эх, что чужбина-то с человеком делает! Кстати, знаете, здесь, кажется, княжна Анастасия объявилась, ну из Романовых, младшая-то.

– Как объявилась? – теряет свою напыщенность капитан. Мгновенно встрепенулся и Васяня.

– Да натурально, взяла и объявилась, вроде как из всей семьи одна уцелела. Вон там, за столиком, слева за полковником, видите, дама в темном. Она, конечно, инкогнито, но все знают, что Анастасия. Полковнику доверительно открылась, а он возьми да и не удержись. Да что уж теперь Анастасия? Два с половиной миллиона отборного воинства, офицерство, белая кость, белая гвардия не удержали страну, не уберегли, что теперь Анастасия? Какие фамилии, капитан, какие фамилии, вы не поверите, в лакеях, в гарсонах ходят, – собеседника уже окончательно разобрало.

Васяня, мгновенно переглянувшись с Багаридзе, тем временем как бы поперхнувшись, быстро встал и проследовал в туалет мимо столика с «Анастасией». Поравнявшись с нею, делает неловкое движение, покачнувшись, опирается на столик, смахивает бокал. Всеобщее замешательство, женские вскрики. Васяня, заглянув ей в лицо, пренебрежительно кривится и бросает на ходу: «Простите, мамзель!» Мы видим некрасивую грузинку, притом немолодую, старательно делающую «загадочное лицо», – это никак не Анастасия.

Васяня возвращается к столику, где теперь остался один капитан, с нетерпением ожидающий его реакции. Васяня снова презрительно морщится, давая понять, что это не Анастасия, мол, наша лучше.

Не успевает Васяня занять свое место, как рядом с ними останавливается дама довольно подержанной наружности, но одетая с большими претензиями. Это наша давняя знакомая мадам Сазонова. На ней оставшееся еще с тех, прежних, времен декольтированное вечернее платье, несколько старомодное и не слишком уместное в третьеразрядном ресторане, крупные драгоценности, по-видимому, фальшивые. Общипанное и местами облысевшее боа из страуса подчеркивает увядшую шею.

Ее чрезмерная экзальтированность заставляет думать о начале душевного заболевания.

Сложенным веером она хлопает сзади по плечу капитана.

– Вот вы где от меня скрываетесь, а я уже везде обыскалась! – Это «вы» явно не относится к Васяне, дама смотрит только на красавца Багаридзе. С кислой миной он встает, молча целует ее руку и усаживает рядом.

– Зачем же «скрываетесь»? У нас с Василием могут быть серьезные мужские дела, не так ли? – обращается он за поддержкой к напарнику.

– Очень даже! – отвечает тот с набитым ртом.