Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

труда разбиралась во всевозможных захватах и бросках, выполнявшихся борцами: знала бросок прогибом с захватом руки двумя руками, обхват туловища ногами, «мельницу», многое другое, предугадывала падения, рывки и подсечки лучше, чем Густад с дедушкой, и очень часто выигрывала у них пари на победителя.

Если дедушка был сильным мужчиной, то бабушка была по-своему сильной женщиной. Без ее познаний в области борьбы, говорила она Густаду со смехом, не было бы и семьи Ноблов такой, какая она есть. Потому что дедушка, робкий и неуверенный в определенных делах, какими зачастую бывают мужчины его габаритов и силы, никак не решался задать ей важнейший вопрос. Пока однажды, когда он по обыкновению завязывался узлами, заикался и что-то бормотал, она не решила взять инициативу в свои руки: молниеносным полунельсоном она поставила его на колени, чтобы он сделал ей наконец предложение.

Дедушка эту историю отрицал, но она смеялась и говорила: то, что началось как робкое и осторожное ухаживание, закончилось как волнующий борцовский поединок.

– Да, сэр, – повторил Густад, – сто отжиманий и приседаний каждое утро. Самое лучшее упражнение. Я сказал Дариушу: руку даю на отсечение, что твои бицепсы будут прибавлять один дюйм каждые полгода. Такую же гарантию я могу дать и тебе, Диншавджи.

– О, нет-нет, благодарю. В моем возрасте только один мускул должен быть сильным. – Дариуш понимающе засмеялся, а Диншавджи укоризненно сказал: – Ах ты проказник! Я имел в виду мой мозг! – Протянув руку, он, как бы с опаской, потрогал правый бицепс Дариуша. – О господи! Какой твердый! Ну-ка, ну-ка покажи.

Дариуш скромно качнул головой и подтянул короткий рукав до самого плеча.

– Давай, давай, не робей, – подбодрил его Густад. – Хочешь, я сначала покажу свой?

Он закатал рукав и, согнув руку, застыл в классической позе: кулак ко лбу.

Диншавджи зааплодировал.

– Ну, ни дать ни взять ствол мангового дерева! Браво, браво! Теперь твоя очередь, мистер культурист. Давай-давай!

Дариуш изображал скуку от всей этой суеты вокруг бицепсов, но втайне был чрезвычайно доволен. Культуризм являлся его последним увлечением, притом пока единственным успешным. До этого очарованность живыми существами неоднократно приводила его в зоомагазин на рынке Кроуфорд. Начал он с рыбок. Но однажды вечером, всего через две недели после того, как они появились в доме, все его гуппи, черные моллинезии, морские ангелы, неоновые тетры и целующиеся гурами сдохли, как будто кто-то наложил на них заклятье, в результате которого они, извиваясь, стали выпрыгивать из воды и биться изнутри о стекло аквариума – вроде хвоста той ящерицы, которая сидела на столе у мисс Кутпитьи.

В течение следующих четырех лет за рыбками следовали зяблики, воробьи, белка, попугайчики-неразлучники и непальский попугай; всех их поражали разные болезни – от простуды до загадочных наростов в зобу, из-за которых они не могли есть и умирали от голода. При каждой утрате Дариуш горько рыдал и хоронил своих скончавшихся друзей во дворе под папиным розовым кустом. Много часов он провел в размышлениях о том, разумно ли привязываться к живым существам, раз все они неизбежно умирают. Было что-то заведомо неблагодарное в таких взаимоотношениях, недостаток хорошего вкуса у того – кто бы это ни был, – кто нес ответственность за такой напрасный, расточительный конец: красивые, яркие существа, полные жизни и радости, покоились во дворе под унылой землей. Какой в этом смысл?

Раз за разом внешний мир оказывался к нему безжалостным. И он решил: глупо и дальше вкладывать время и силы в этот мир, обращу все внимание на себя. Собственное физическое развитие стало его увлечением. Однако вскоре после того, как он начал делать упражнения, тяжелая пневмония приковала его к постели. Мисс Кутпитья сообщила Дильнаваз, что она не удивлена. Невинные рыбки и птички, которых он не уберег, без сомнения, прокляли его с последним вздохом, и вот – результат налицо.

Она учила Дильнаваз, как умиротворить эти крохотные существа, чтобы их дух успокоился. Дильнаваз добродушно слушала, в одно ухо впуская, из другого выпуская ее наставления, пока однажды сама мисс Кутпитья не явилась совершенно неожиданно, со всеми необходимыми ингредиентами, чтобы провести обряд умиротворения. Больному предписывалось вдыхать дым от трав, которые она сжигала на раскаленных углях.

То ли рыбки и птички решили простить Дариуша, то ли лекарства доктора Пеймастера победили болезнь – неизвестно. Но Дариуш возобновил программу своих упражнений и был щедро вознагражден ростом мускулов, к вящей радости его отца и его собственному облегчению от сознания того, что наконец-то он в чем-то преуспел.

– Ну, ну, давай! Покажи! – продолжал упорствовать Диншавджи.

– Смелее! – поддержал его Густад, и Дариуш продемонстрировал свои бицепсы.

Диншавджи изобразил изумление и отпрянул как бы в страхе, прикрыв грудь руками.

– Ого! Вы только посмотрите на эту силищу! Держись от него подальше, папочка. Если по ошибке удар достанется мне, я буду полностью разбит и раздавлен.

– Папа, ну пожалуйста! – взмолилась Рошан. – Песенку про девочку-ослика!

На сей раз Диншавджи присоединился к просьбе. Красивый баритон Густада был ему хорошо знаком. Иногда они с друзьями устраивали песенные посиделки в банковской столовой во время обеденного перерыва.

– Ладно, – согласился Густад. – Настало время для «Ослиной серенады». Давайте споем.

Он прочистил горло, сделал глубокий вдох и начал:

Песня звонко по округе разливается опять,

Но прекрасной сеньорите на нее, видать, плевать.

Коли так, пожалуй, надо

Для ослицы серенаду

Перепеть средь бела дня.

Только вот боюсь я, грешный,

Не сочтут ли сумасшедшим

В этом случае меня…

Когда он дошел до куплета, начинавшегося с «Амиго мио, не прекрасен ли ослицы этой крик?», все присоединились к нему и пели вместе с ним, пока он не заголосил: «Иа-иа-иааааа», где последнюю ноту надо было тянуть так долго, что никому, кроме него, не хватило дыхания. Рошан расхохоталась, а Густад, уже один, закончил: «Ты – мояяяя единственнаяяяяя! Олé!»

– Еще! Еще! – просил Диншавджи. Все захлопали, включая Дильнаваз, которая незаметно вошла и встала возле буфета послушать. Она любила, когда Густад пел. Улыбнувшись ему, она вернулась в кухню.

Диншавджи обратился к Рошан:

– А теперь – снова время для мускулов. Как сегодня твои мускулы? Давай-ка посмотрим.

Девочка подняла и согнула руку, подражая отцу и Дариушу, а потом, шутя, ткнула Диншавджи в плечо.

– Ох, осторожней! Осторожней! – застонал тот. – Так недолго и дух испустить. – Протянув руку, как будто хотел пощупать ее мускулы, он принялся ее щекотать. – О-хо-хо! Вот это мускулы! Тили-тили-тили! А вот еще один мускул. И еще один. Тили-тили-тили!

Рошан едва дышала от смеха, катаясь по дивану.

Дильнаваз, вышедшая из кухни, укоризненно посмотрела на