Сват из Перигора - Джулия Стюарт

— Конечно, помню, Флоранс, — с прощальной улыбкой ответил он, едва различая жену сквозь завесу смерти.

Это был вопрос, который они регулярно задавали друг другу в нередкие счастливые периоды своей супружеской жизни, — просто из удовольствия вновь услышать рассказ, согревавший обоих до сих пор. Причем с годами сценарий не приукрасился, ибо слова, что они сказали друг другу при первой встрече, были столь же священны, сколь и те, что мадам Ладусет шептала каждое воскресенье, обращаясь к плесени, изъевшей стены деревенской церкви. И сын, не раз слышавший эту историю, мог подтвердить даже под присягой, что слова эти шли в той же самой редакции, что и в первый раз, когда он услышал их в возрасте одиннадцати месяцев из своей кроватки.

Родители Гийома познакомились в цирке-шапито, ей было двенадцать, ему — пятнадцать. Отец Мишеля скрашивал однообразие фермерства, подрабатывая акробатом у циркачей, отважившихся забраться в Амур-сюр-Белль. Коронным номером Ладусета-старшего, который тот неустанно совершенствовал, уединяясь в коровнике, было сальто назад. Отец никогда не позволял своим детям присутствовать на его выступлениях, опасаясь, что те не смогут устоять перед соблазном, любуясь натянутой под куполом проволокой или девчонками в серебристых шапочках, и сбегут из дома, спрятавшись в клетке с ламой. Если б он только знал, что все семеро не пропускают ни одного представления главы семейства, притаившись в тени самых дальних рядов цирковой галерки!

Как-то раз в цирке оказалась Флоранс Фузо, вместе со своей мамой она пришла на вечернее представление пешком из деревушки под названием Ля Тур Бланш. Укрыв колени пледом, они сидели в первом ряду, зачарованные отсутствием страховочной сетки между проволокой и опилками арены. И когда фермер — по совместительству акробат — обратился к залу в поисках добровольца, мадам Фузо вытолкнула дочь вперед в надежде, что та прекратит скулить, жалуясь на холод, и в конце концов закалит характер, бывший, по мнению матери, чересчур слабым. Однако сбыться материнским надеждам так и не довелось. Наоборот, температура у дочери взлетала тем выше, чем выше та карабкалась по веревочной лестнице, а три минуты и пятьдесят шесть секунд болтанки из стороны в сторону под самым куполом стали главной причиной страха внезапной кончины, который с тех пор неизменно преследовал Флоранс.

Когда представление закончилось, Мишель Ладусет, видевший ужас в девичьих глазах, побежал следом за Флоранс извиниться за отцовскую выходку. Ему не составило труда распознать девочку в темноте, поскольку лицо ее было бледнее, чем свет луны. Но стоило Мишелю догнать Флоранс, как он буквально остолбенел, потрясенный очарованием девочки, и вконец растерялся, не зная, что сказать. Несмотря на ее провальное выступление, юноша не нашел ничего лучшего, как спросить, давно ли та занимается акробатикой. Девочка, голова которой до сих пор болталась туда-сюда, приняла его комплимент и согласилась встретиться с ним еще раз, так как искренне полагала, что деваться ей все равно некуда и придется выходить за Мишеля замуж — ведь он уже видел ее трусики.

К смерти своего мужа Флоранс начала готовиться с первой брачной ночи. Когда супруг заснул, она еще долго лежала на спине, и от страшных мыслей о том, что она может потерять Мишеля, слезы текли по ее вискам прямо в уши. Со временем это вошло у нее в привычку, став столь же неотъемлемой частью ночных ритуалов, сколь и бесчисленные молитвы. Однажды, когда Мишель Ладусет проснулся посреди ночи и ощупью потянулся к теплу пахнущего свежей выпечкой тела жены, его палец случайно попал в ее ухо. С тех пор вся его семейная жизнь прошла в твердой уверенности, что у жены хронический отит, но сказать ей об этом прямо он так и не решился.

Нельзя, однако, считать, что их брак был настолько безмятежным, что в нем не случалось минут, когда Флоранс Ладусет проклинала встречу со своим будущим мужем в цирке-шапито. Всякий раз, когда супруг, не унаследовавший ни капли таланта своего циркача-отца, пытался повторить коронный номер последнего за запертой дверью собственной кухни, утверждая, что кафель — именно то, что нужно для идеального толчка, он доводил Флоранс до состояния ярости. В акробатике Мишель, правда, так и не преуспел, подтверждением чему служили расколотые горшки и многочисленные царапины на дверцах серванта. Предел же терпению Флоранс пришел, когда мужу, устроившемуся официантом после того, как заброшенную каменоломню затопило и о выращивании шампиньонов больше не могло быть и речи, пригрозили увольнением за попытку пожонглировать тарелками. По иронии судьбы, именно в тот же день Флоранс поймала Мишеля за руку, тянувшуюся к ножу для разделки мяса, прекрасно зная, что стоит ей повернуться спиной, как он тут же попытается его проглотить. Когда Флоранс пригрозила мужу разводом, тот напомнил ей, что именно акробатика когда-то свела их вместе.

— Она же нас и разведет! — воскликнула его супруга.

С этими словами она решительно вышла из кухни и направилась в сторону леса, где и пряталась, выжидая, когда муж отыщет ее с наступлением темноты.

Мсье Ладусет находил протесты жены против его попыток превзойти своего отца совершенно безосновательными и часто сиживал в кресле у камина, перебирая в уме все ее проступки и недостатки: как она дважды в день проверяет его язык на предмет болезней; как не позволяет ему есть яблоки — на том основании, что хватит им и одной Евы; как она настаивает, чтобы их сын постоянно носил на шее нитку с зубчиком чеснока, дабы не подхватить глистов. Когда же Мишель, ради сохранения семьи, прекратил-таки попытки повторить коронный номер отца, его усилия продолжались во сне, и тело мсье Ладусета дергалось и подпрыгивало под одеялом, несмотря на тяжесть семейной Библии, которую мадам Ладусет помещала ему на грудь в качестве груза.

И все же, вопреки десяткам лет страха, когда трагический момент в конце концов наступил, мадам Ладусет оказалась готовой к нему не больше, чем в первую брачную ночь. Вопль, вырвавшийся из ее груди, пронзил сердце Гийома с легкостью раскаленного лезвия. Он так и не смог сказать, что же нанесло ему большую рану в тот злополучный вечер — смерть отца или душераздирающее горе матери…

Не в силах более выносить вида бледно-розовых стен, Гийом Ладусет уткнул взгляд в рамку с красным дипломом Академии мастеров-парикмахеров Перигора, которую он так и не снял со стены, и мысли сами собой вернулись к предмету страсти всей его жизни, — страсти, что канула в прошлое из-за его упрямого нежелания меняться. Он увидел себя в купленной четыре года назад клетчатой рубашке с коротким рукавом, которая уже не могла скрыть его «зимний плюмаж»; в кожаных сандалиях, приобретенных в супермаркете на распродаже исключительно из соображений дешевизны; с усами, которые приходилось подкрашивать карандашом, дабы скрыть седину. Он взглянул на письменный стол с чернильным пятном — словно в насмешку над делом, что потерпело крах, не успев начаться. Но более всего Гийом думал о женщине, которую потерял. Каким идиотом он был, не ответив на ее письмо, и о двадцати девяти годах, которые они могли быть вместе, теперь безвозвратно ушедших в небытие. Он понял, что упустил в жизни самое главное, — и раскаленное лезвие пронзило его сердце во второй раз.

Именно в этот момент отворилась входная дверь.

Глава 6

Гийом Ладусет вел своего первого клиента к креслу с облупившейся инкрустацией с осторожностью инвалида, пытающегося перейти покрытое тонким льдом озеро в неподходящей обувке. Удостоверившись, что тот удобно устроился на подушке с вышитым вручную редисом, сваха — в этот момент он больше походил на пингвиниху-мать, зацикленную на своем единственном яйце, — обошел письменный стол с чернильным пятном и осторожно опустился на вращающийся стул.

— Добро пожаловать в «Грезы сердца»! — объявил он с улыбкой такой ширины, что кончики усов подскочили на дюйм к каждому уху. — Чашечку кофе?

— Да, пожалуй.

Гийом Ладусет метнулся в глубь комнаты и наполнил две чашки из кофеварки на маленьком столике с кружевной скатертью. Одну он поставил перед клиентом, сам же вернулся обратно на вращающийся стул, торжественно снял колпачок с авторучки и провозгласил:

— Ну-с, а теперь несколько формальностей, прежде чем мы перейдем непосредственно к делу.

Нацелившись пером на листок бумаги, Гийом поднял глаза и спросил:

— Имя?

— Ты прекрасно знаешь, как меня зовут, — ответил мужчина. — Мы с тобой знакомы всю жизнь.

— Имя? — упрямо повторил Гийом Ладусет.

— Ив Левек, — в конце концов последовал ответ.

— Адрес?

— Да я ж твой сосед!

— Адрес?

— Амур-сюр-Белль. Это в провинции Перигор на юго-западе Франции, если ты вдруг забыл.

— Возраст? — продолжал Гийом Ладусет, не поднимая головы.