Сват из Перигора - Джулия Стюарт

— Не мной.

Поднявший руку Фабрис Рибу, мысли которого неизменно вертелись вокруг барышей, прервал докладчика, заявив, что раз уж тот собирается сделать публичное объявление, то справедливости ради следует пригласить остальных жителей деревни. К неописуемому удовлетворению бармена, после серии телефонных звонков число посетителей в заведении удвоилось.

Увидев, насколько расширилась целевая аудитория, Жан-Франсуа Лаффоре еще крепче прижал к животу портфель — левая пряжка больно вдавилась в пупок.

— Как всем вам, без сомнения, известно, — продолжил он, — последние пять недель в нашем районе стояла жуткая засуха, причем уровень воды в хранилище еще до того был на угрожающей отметке. Мой долг — уведомить вас, что в ближайшую пару недель на Пляс-дю-Марш будет установлен муниципальный душ. Начиная с этого момента в Амур-сюр-Белль категорически запрещается принимать ванну. Застигнутые за нарушением данного предписания будут обложены штрафом. Мы хорошо знаем, сколько воды потребляется на данный момент, и ожидаем, что с вводом упомянутой выше превентивной меры это количество существенно снизится. Я готов кратко ответить на все возникшие у вас вопросы, однако хочу заметить, что необходимые разъяснения будут приведены в официальном письме, которое каждый из вас получит в должное время.

— А какой штраф? — спросил Жильбер Дюбиссон, почтальон.

Жан-Франсуа Лаффоре потер верхнюю губу, что-то неразборчиво пробормотав.

— Сколько, сколько он сказал? — послышался голос с задних рядов.

— Сколько вы сказали? — переспросила Лизетт Робер.

— Сто евро, — повторил человек из совета.

— Сто евро! — воскликнул Марсель Кусси, фермер.

— За прием ванны в своем же собственном доме?! — возмутилась мадам Моро.

— Как я уже говорил ранее, решение здесь принимаю не я, — повторил Жан-Франсуа Лаффоре, смахивая каплю пота с виска. — Если у вас есть желание обсудить этот вопрос более глубоко, у меня при себе имеется список лиц, к которым вы можете обратиться официально. Как вы убедитесь сами, моего имени в списке нет.

— А как это вы узнаете, кто принимал ванну, а кто — нет? — поинтересовалась Лизетт Робер.

— Путем выборочных проверок, — ответил Жан-Франсуа Лаффоре. — Детали проверок будут уточнены позднее. Другими. Не мной.

То, что произошло потом, Жан-Франсуа Лаффоре так и не смог понять. Еще секунду назад человек из совета стоял внутри бара — и вот он уже лежит, распластавшись, на другом конце площади, а его кожаный портфель приземляется рядом секунду спустя. Оправившись от шока ровно настолько, чтобы встать на ноги, чиновник зайцем припустил к своей машине. Но стоило ему повернуть ключ, как страх, прятавшийся внутри, узлом скрутил желудок и вывернул его содержимое. Открыв дверцу, Жан-Франсуа Лаффоре оросил заросли крапивы обильной рвотой…

Гийом Ладусет на собрании не присутствовал, противопоставив торгашеской тактике Фабриса Рибу настойчивое заявление о своей занятости. Положив трубку телефона на место, он снял ключ от парикмахерской с гвоздика у каминной полки на кухне, сунул в карман брюк и запер за собой парадную дверь. Несколько минут он молча стоял, прислонившись к двери спиной, тепло от дерева просачивалось в ладони. Вдруг, без предупреждения, Гийом вновь отпер дверь и влетел внутрь. Но в комнате по-прежнему было пусто…

В парикмахерской стояла духота. Гийом толкнул дверь — по полу рассыпался ворох писем. Парикмахер огляделся, отмечая про себя пыль, что скопилась на зеркале всего за неделю с хвостиком. В раковине — засохшая ящерка, еще хранящая гримасу долгой и мучительной смерти от обезвоживания. Соскользнувшая с крючка серая нейлоновая накидка осела на пол, точно сраженное расстрельной командой тело. Собрав все свое мужество, Гийом провел ладонью по спинке кресла, обитого черной кожей, — и миллионы мельчайших обрезков волос разлетелись вокруг, искрясь в косых солнечных лучах.

Напомнив себе, что сегодня — начало его новой жизни, Гийом Ладусет принялся за работу. Подбирая с пола корреспонденцию и укладывая ее ровненькой стопкой у двери, чтобы позже забрать домой, он думал: «Прощай, перхоть, прощай навсегда». Складывая накидку, он бормотал: «Никакого больше притворства перед клиентами, мол, вовсе они не лысеют». Отодвигая от стены скамью и нагнувшись за двумя пустыми пакетиками из-под печенья «Пти Борр Лю», он говорил себе: «Хватит вдыхать обрезки, которые рано или поздно образовали бы шар из волос в моих легких и убили меня». Ободренный мыслью о том, что он спасся от неминуемой смерти, бывший парикмахер сгреб все, что было выставлено на продажу, в пластиковый пакет, среди прочего расчески трех разных цветов, баночки с помадой для волос цвета инжира и бутылочки тоника с изображением идеально ухоженного джентльмена.

В отдельную коробку он сложил свою пусть небольшую, но весьма любопытную коллекцию, включая мисочки для бритья, деревянные шарики, что закладывались за щеку, набор медных щипчиков для усов и целый арсенал опасных бритв. Поверх всего этого Гийом аккуратно пристроил оригинал рекламного объявления, пропагандирующего метод доктора Л. Паркера — лечение облысения электричеством, — с картинкой клиента в шапочке, стянутой ремешками. А затем перешел на другую сторону комнаты и взглянул на диплом Академии мастеров-парикмахеров Перигора, вставленный в деревянную рамку, — но какой-то внутренний стопор не дал ему снять диплом со стены.

Когда прибыл Стефан Жолли — забрать парикмахерское кресло и раковину, — Гийом Ладусет, не в состоянии смотреть на все это, ретировался на задний двор, предварительно напомнив булочнику, чтобы перекрыл воду. После того как задание было выполнено, друзья встали у двери и оглядели пустую комнату.

— Почему б тебе просто не побелить ее? — предложил булочник.

— Она и так была белой целых двадцать два года. Как насчет бледно-розового?

— Бледно-розового? Для чего тебе бледно-розовый?

— Это романтично.

— Так красят в богадельнях.

— Ну а какой бы цвет выбрал ты?

— Белый.

— Я не хочу белый, — сказал Гийом. — Как насчет голубого?

— Слишком холодный.

— Кремовый?

— Если ты согласен на кремовый, с тем же успехом можно взять белый.

— Как насчет зеленого? Мне нравится зеленый.

— Цвет школьных классов, — ответил булочник.

— А красный?

— Красный? Вообще как в борделе. Кстати, почему б тебе не открыть бордель?

— Стефан, ты можешь не отклоняться от темы? У меня цвета кончаются.

— Белый, — ответил тот, прежде чем вернуться обратно в булочную…

В то утро, когда Гийом Ладусет открыл свое новое предприятие, солнце палило с таким неистовством, что голуби буквально посходили с ума. Не в состоянии вспомнить, как надо летать, они семенили за мадам Ладусет в перисто-серой тени, признавая за старушкой схожие страдания и муки. Некоторые из них — точно в доисторической части птичьего мозга вдруг вспыхнула какая-то искра — решили, что вновь превратились в рыб. Мсье Моро обнаружил шесть голубей, утонувших в фонтане, который якобы исцелял от подагры, — вода смыла помет с их чешуйчатых розовых лапок. Желание отнести голубей на кухню жене испарилось мгновенно, стоило мсье Моро заглянуть птицам в глаза. Застывший безумный взгляд привел старика в такой ужас, что с наступлением темноты он отнес их всех скопом на кладбище и похоронил как можно ближе к церковной стене.

Готовясь к торжественному открытию, новоявленный сваха принял ванну с эксклюзивным мылом «Цветочное молочко» от Гео Ф. Трампера, которое любимый магазинчик Гийома в Перигё закупал в знаменитой на весь мир лондонской парикмахерской[5] для своих особых клиентов (таковым мог стать любой, готовый выложить за брусочек мыльца целое состояние). Гийом Ладусет не мог даже предположить, что в его жизни когда-нибудь наступит событие достаточно грандиозное, чтобы оправдать использование столь драгоценного приобретения, и последние четыре месяца просто созерцал покупку, пристроенную на нижней полочке над кранами в ванной, из лежачего положения, бомбардируемый пузырьками дешевой пены. Наслаждение было столь сильным, что после мытья Гийом еще тридцать семь минут возлежал в благоухающей мыльной воде, брусок же покоился в причудливой впадинке на грудине Гийома, служившей, по словам его деда, замечательным местом для соли, куда так удобно макать сваренное вкрутую яйцо.

Подходя к своей бывшей парикмахерской, Гийом вновь восхитился фасонными буквами вывески «Грезы сердца» прямо над дверью. Вывеска обошлась дороже, чем ожидал Гийом, но он остался настолько доволен результатом, что даже пригласил художника на тарелку кассуле. Отперев дверь, Гийом повернул висевшую изнутри пластмассовую табличку так, чтобы выведенное изящными красными завитками слово «Открыто» смотрело на улицу. Аккуратно повесив пиджак от нового темно-синего костюма на крючок, где когда-то господствовала серая нейлоновая накидка, он с любовью стряхнул невидимую пыль с сукна безукоризненной чистоты. Наслаждаясь моментом, Гийом медленно сел за обращенный к окну дубовый письменный стол, который приобрел в одной из лавок Брантома, торгующей антикварной мебелью. Столешницу слегка подпортила чернильная клякса на видном месте — обеспечившая, кстати, бесплатную доставку покупки, — однако долгие часы полировки существенно улучшили положение. Стол украшали прелестные медные ручки, хотя отнюдь не они склонили Гийома Ладусета к покупке. Больше всего его соблазнил узкий выдвижной ящик, располагавшийся чуть выше живота Гийома и содержавший множество отделений как для длинных, так и для мелких вещиц.