Товарищ Анна (сборник) - Ирина Богатырева

Возле собственной куртки он остановился, переводя дыхание и прислушиваясь. Ничего не менялось. Казалось, во всем здании он был один. Тогда Валька вывернул пуховик и надел его черной подкладкой наружу. Натянул капюшон. Втянул руки, чтобы не было видно ладоней. Досчитал до тридцати, одним махом вошел в коридор и тут же сделал шаг к ближайшей от камеры двери в номер. Он припоминал, что на мониторе эту дверь не видно.

Она была чуть-чуть приоткрыта, он заметил это еще при обходе. Из щели неслось сипение телевизора и шум воды. Света не было. Валька навалился на дверь боком, не касаясь ручки, и вкатился в номер так грубо, но тихо, чтобы не спугнуть, если хозяин в душе, или разыграть пьяного, если он прямо здесь, сидит перед телевизором.

В номере пахло одеколоном, носками и перегаром. Было жарко, окна закрыты, воздух спертый. Дверь в душ была открыта, свет там не горел, вода текла, переполняя маленький тазик. Белесые вспышки телевизора освещали комнату. Хозяин спал, развалившись на кровати. Он лежал на животе, и от дыхания его большое мягкое тело с курчавым мехом на спине качалось, как на волнах. Валька успел заметить на телевизоре высокую, с талией, коньячную бутылку с блестящей желтой жидкостью на самом дне, распотрошенную дорожную сумку возле шкафа. Одежда, вещи валялись где попало. А на кровати лежала открытая коробка от нового, только что купленного ноутбука, все документы и гарантии к нему; сам ноутбук, блестящий, стоял на ночном столике, отражая матовым монитором вспышки экрана телевизора.

И тут Вальке показалось, что кто-то на него смотрит. Не так, как там, в коридоре, когда он видел сам себя глазом камеры, а просто глядит в упор, спокойно и выжидательно, – тот, кто и привел его сюда. Валька почувствовал, что ему нестерпимо жарко в этом нелепом, вывернутом пуховике. Футболка прилипла к спине, а носки чуть не чавкали в ботинках. Осторожно, будто босиком по стеклу, он развернулся, вышел из комнаты, выкатился на лестничную клетку, снял куртку и навалился животом на перила. Его вырвало.

15

– Нехорошо, конечно, так говорить, но можно считать, что справедливость восторжествовала, – рассуждал утром Дрон, вернувшись в комнату из кухни, полной слухами о новой краже. – У нас хоть по мелочи тырили. А тут ноуту ноги приделали. Так и правильно, нефиг оставлять где попало.

– Опять, да? – спросила Марина. Глаза у нее были печальные. После пропажи Солнечной системы она не могла прийти в себя.

– Ага. Наши гудят, как улей. Все надеются, что теперь хоть искать начнут. Типа где-нибудь склад такой и там все стыренные у нас шняги. «Склад украденных вещей», прикинь! – Он хохотнул.

– Может, и наше найдется? – встрепенулась Марина.

– Забей. Эту фигню на помойке надо искать. Ее так, для разминки сперли. Нечего больше было. Разве что вот кота.

– А известно уже кто? – подал вдруг голос Валька, и они обернулись к нему. Он лежал, натянув одеяло до носа, и глаза блестели влажные, тревожные, какие-то не Валькины глаза.

– Ты что, заболел? – сразу заподозрил Дрон. Тот не ответил, только измученно отвернулся. Андрей переглянулся с Мариной, потом положил Вальке руку на лоб. – Э, дружище, да тебе врача звать надо. Нагулялся вчера. Мариш, метнись по-быстрому к их старосте, в восемьсот двенадцатой живет. Скажи, что боец пал смертью храбрых за дело рабочего класса.

– Ты нормально на вопрос ответить можешь? – спросил Валька плаксиво.

– В смысле? Кто у нас тут ворует, что ли?

– Да. Известно уже кто?

– Я тебе бог, что ли? Или начальник милиции? Я-то откуда знаю?

– Ну… там ничего не говорят? – Валька показал подбородком на коридор.

– Так, пациент готов. Ты чего зависла? Беги на восьмой. Да спроси, у кого колеса какие есть. Еще нам заразы тут не хватало. Какого-нибудь свиного гриппа!

Марина послушно выскочила из комнаты. Дрон сходил налил воды в чайник, поставил кипятить. Стал рыться в тумбочке.

– Сейчас будем тебя откармливать медом. Был у меня тут где-то… Если Борька не сгрыз.

Валька смотрел на него большими слезящимися глазами. Что-то в нем происходило странное. Дрон обернулся, заметил, сел на пол и вгляделся в него внимательней.

– Ты чего такой накрытый сегодня?

– Да так. Добрый ты, – выдавил из себя Валька, будто прощаясь. Горло у него сжалось.

Дрон от удивления вскинул брови и покрутил пальцем у виска.

– Ты ничего вчера не курил?

Валька не ответил. Дрон снова нырнул в ящик.

– Девок-то жалко в принципе. Наши, конечно, злорадствуют, типа не нам одним страдать. А вообще-то жалко. Сессия, а у них в ноуте, говорят, курсовики все были, одна уже к диплому готовилась. Не успели же ничего сдать.

– Какие девки? – блекло спросил Валька.

– Ну эти, у которых ноут сперли.

– Какие девки? – снова спросил Валька.

– Не помню я комнату. С шестого, кажется. Которые по обмену. Испанки они, что ли, или итальянки. Ты прикинь: говорят, спали, а комнату не заперли. Хорошо, хоть не придушили там обеих. Ноут уперли, деньги, фотик. Даже шмотки какие-то.

Валька завозился, но Андрей был занят, он нашел наконец мед, нашел чистую ложку, блюдце и стал отковыривать от засахаренного куска тонкие пластины. Когда он обернулся с чашкой и блюдцем, Валька сидел на кровати и влезал в рукава рубашки. Дрон опешил.

– Андрюх, слушай, ты того… денег не одолжишь мне до зарплаты? – спросил Валька бодро.

– Вот так, значит. Да… хорош. А кто только что помирать собрался?

Валька осклабился.

– Ну так что, одолжишь?

– На фиг?

– Хочу девушке своей подарок сделать. На Новый год.

– Кольцо с брильянтом?

Валька хохотнул. В комнату влетела Марина с таблетками и порошками в обеих пригоршнях.

– Живой? – удивилась она с порога. – А я тебя только что от универа отмазала.

– Вот видишь, – задумчиво сказал Дрон, кладя в рот ложку меда, – пойдешь завтра ювелирный магазин грабить, так даже прогул не запишут.

16

Были сумерки, когда Валька поднялся из метро на Тверской. Он шел по сверкающей улице, со спокойным благодушием глядя на снующих людей, машины, витрины, рекламы. Все они теперь обращались к нему, зазывали, улыбались ему, предлагали что-то купить. А он имел свободу посмотреть на все со снисходительным спокойствием, к чему-то приглядеться, мимо чего-то шагнуть, бросив один только взгляд. Деньги, одолженные у Дрона, давали ему такую свободу.

Москва несла его вверх по Тверской улице. Валька повиновался ей с расслабленностью человека, которому все доступно. Волны людей, снующих по магазинам, вносили его то в одни, то в другие распахнутые двери, но Валька плыл, нигде не задерживаясь. Он не знал, чего достойна его Анна, он искал что-то совсем необычное, особенное. Наконец из очередных стеклянных дверей пахнуло теплом и оглушительным запахом духов, в нем была какая-то знакомая, родная нота, он зашел внутрь и замер в остолбенении.

Казалось, он попал не в магазин, а в музей. Огромное помещение, весь первый этаж здания был залит светом от огромных, как во дворцах, ламп. Внизу, на уровне человеческого роста, стояли белые стеллажи со стеклянными полками, где поблескивали благоухающие скляночки дорогих духов, элитной туалетной воды, благородных одеколонов. Медленно двигались задумчивые покупатели, сновали консультанты в шелковых блузах ослепительной белизны, с нежно-голубыми шарфиками на шеях, напоминающими пионерские галстуки. А выше, на белых стенах, под потолками в помпезной лепнине, висели картины – огромные полотна во всей простоте и пафосе социалистического реализма изображали рабочую жизнь советских людей. Могучие, краснощекие, смеющиеся девицы в резиновых сапогах, возле трактора, на черной до блеска плодородной земле, молодые, как воспоминание, – поднятие целины или уборка картошки. Начинающие инженеры, юноши и девушки, за кульманами – широким размахом сильных рук размечают чертежи будущего: самолетов, космических кораблей, жилых районов для трудящихся. Грязнющие, но счастливые, такие же непобедимо могучие, как и все, молодые мужики, усталые после трудового дня, а руки, и лица, и каски у них – все в черной, жирной, блестящей нефти – разработка нового месторождения. И еще, еще, еще – картин было много, по щедрым рельефным мазкам, по массивным рамам видно было, что оригиналы. Это был такой громогласный гимн молодости, безоглядному энтузиазму, романтике открытий, торжеству разума и веры в человека, что казалось, то вечно юные эллинские боги, а не люди – люди здесь, внизу, среди блестящих стекляшек, в темной одежде, с мерзлыми руками и лицами, снуют между стеллажами, отыскивая запахи, чтобы прикрыть свой смрад. Те, наверху, как и положено богам, заняты непонятными, но прекрасными делами, они создают миры, строят будущее и верят в него, на их лицах возвышенное вдохновение, и глаза устремлены к недоступным делам, невообразимым целям. Как и положено богам, они бессмертны. Эти же, внизу, – смертны, и жизнь их быстротечна, они захвачены неизбежной суетой жизни, а дела их просты и понятны, как мычание.