Наследники Скорби - Екатерина Казакова

— Лесан, а ты по дому сильно скучаешь? — уже когда начало светать, вдруг спросил молодший, позевывая.

— Сильно, — обняв брата, прошептала, зарываясь носом в вихрастую мальчишечью макушку, девушка.

Уезжала она на следующий день. Мать собрала в заплечник еды, сунула в кузовок вареную курицу, дикого лука, теплых масленых лепешек, прошлогодних соленых грибов. Прощались во дворе. Провожать себя до околицы Лесана не позволила.

Млада тихонько плакала, Юрдон неловко переступал с ноги на ногу, не зная, что сказать. Стояна виновато отводила глаза: теперь — за несколько мгновений до разлуки — ей было стыдно, что стеснялась сестры. Елька шмыгала и терла глаза, жалея всех: Лесану, которая все равно казалась незнакомой и чужой, мать, отца, Стояну и даже Руську, держащегося изо всех сил, чтобы не зареветь.

— Ну, не поминайте лихом; глядишь, приеду через год-другой, — Лесана легко забросила себя в седло и стронула лошадь с места.

За спиной заскрипели ворота. На душе было светло. Ни сожаления, ни грусти.

Она уехала, так и не обернувшись.

…Через два дня девушка достигла росстаней, на которых пять лет назад повстречала Тамира и Донатоса. В тени старого вяза, привалившись спиной к могучему дереву, дремал мужчина. Рядом пасся расседланный стреноженный конь. На костре бурлила в котелке ушица.

— Эй! — девушка спешилась и подошла.

Клесх лениво открыл глаза.

— Чего орешь? Ух

у

помешай.

Лесана порывисто наклонилась и обняла наставника.

— Повидалась? — спросил он, похлопав ее по спине.

— Угу.

— Ну что? Больше к родному печищу не тянет? — понимающе улыбнулся крефф.

— Нет, — ответила выученица, а потом гневно спросила: — Знал ведь? Отчего не сказал?

— А ты поверила бы? — удивился собеседник.

Девушка в ответ лишь покачала головой.

— То-то и оно. Давай сюда уху, поедим, да поехали. Я тебя вчера еще ждал.

— Куда поехали-то? — спросила Лесана, помешивая ароматное хлебово.

— Домой.

Домой…

Она улыбнулась. На сердце сделалось легко.

Когда ворота Цитадели распахнулись, стояло раннее утро. Солнце только-только поднималось над кромкой леса, но в низинах кое-где еще висел туман.

Двое всадников верхом на гнедых лошадях выехали из Крепости. Вершники были облачены один в коричневое, другой в серое одеяния и, судя по тяжелым переметным сумам, снарядились в долгую дорогу.

— Мира в пути, — пожелал в спины уезжающим выученик, стоящий у ворот.

— Мира в дому, — последовал брошенный в один голос ответ.

Юноша смотрел на креффов, удивляясь про себя тому, что эти двое, даже, будучи одетыми в невзрачное мужское облачение, умудрялись оставаться женщинами… Красивыми женщинами.

Бьерга и Майрико ничего не подозревали о его мыслях и думали каждая о своем. Долго ехали в молчании. Солнце поднималось в зенит, и его лучи окунали тела в сладкую негу, размягчая души. Говорить не хотелось. Хотелось насладиться тишиной и покоем…

— Ты нынче снова не жаждешь в родные края ехать? — со вздохом спросила колдунья спутницу.

Лекарка в ответ усмехнулась:

— Верно.

— Значит, опять мне туда копытить, — досадливо скривилась женщина.

В памяти сразу всплыл тот далекий день — почти двадцать весен назад — когда она везла юную целительницу в Крепость…

Наузнице тогда выпала нелегкая ехать в Почепки. Похлеще Встрешниковых Хлябей не любили креффы те края, оттого всякий раз тянули жребий — кому эта сласть достанется.

Три деревни, не большие и не малые, стояли среди лесов в полуобороте друг от друга. И вроде люди там были, как прочие: хлебы сажали, ремесло всяк свое ведали, вот только всем приходились они чужинами и им всяк чужаком был.

Говорили почепские, что живут по правде древней, Хранителями завещанной. Хранителей своих звал тутошний люд Благиями. Эти-то Благии и заказали почепским с чужинами родниться, урядили жить наособицу. Даже на торг, и то здешние мужики выезжали редко, а коли и выезжали, так без баб и детей. Не покупали ни посуды расписной, ни лакомств, ни бус девкам, ни лент. Все им казалось опоганенным.

Случись же кому стороннему через деревню их ехать да воды попросить испить, так после того ковш выкидывали. А девок почепские мужики, едва те рубашонки детские пачкать переставали — прятали под покровы, да такие, что за ними ни лица, ни стана не разглядеть. В рода чужие невест не отдавали, только в две свои соседние веси, что тем же обычаем жили. Оттого-то никто их девок и баб в глаза не видел. Болтали, де, почепские их и за людей не держат, так, чуть выше скотины.

Одним словом, чудн

о

е житье у них было. Неуютное. Вроде и улыбается тебе староста, и поклоны кладет, да по глазам колючим ясно — обороты считает, когда из веси уберешься.

Вот оттого и не любили креффы туда ездить. Тянули на щепках жребий, и в тот раз Хранители отвернулись от Бьерги, выпала ей тяжкая доля там выучей искать.

Она приехала в последнюю почепскую весь после полудня, злая, как упырь. Почти седмицу потратила впусте. По ее приезде всех несговоренных девок прятали, словно и в помине их не было. Приходилось колдунье идти на угрозы. Лишь после этого выводили из клетей да погребов дочерей, укутанных в глухие покровы. А отцы и братья с такой лютой злобой смотрели на посланницу Цитадели, что руки тянулись убить каждого. И при этом от души не понимали — на что девок глупых смотреть? Что толку в них? Какой еще дар в бабах! Эдак и скотину крефф попросит показать, ну как в ней тоже колдовская искра теплится?

Эти "смотрины" вымотали Бьерге всю душу. Но вот, наконец, последняя почепская деревня — и можно возвращаться в Крепость.

Спешившись у дома старосты, странница привязала коня к тыну и вошла на двор.

— Мира в дому, Одиней, — припомнила имя старшого колдунья.

— Мира, — отозвался худощавый желчного вида мужик, что вышел на звук открываемых ворот. — Чай, опять детей наших в срам вводить приехала?

— Приехала я выучей искать, — обрубила крефф. — Потому собирай всех. Глядеть буду.

Староста дернул уголком рта и хотел было что-то возразить, но в этот миг хлопнула дверь хлева, и на белый свет вышла тоненькая невысокая девушка, упрятанная едва не до пят под тканое покрывало. Только глаза и видны, да и те опущены долу, а голова склонена так низко, словно ее обладательница живет с неискупаемой виной на душе. Еще бы не вина! Девкой уродилась.

Кто там скрывался под покрывалом, Берга не знала. Диво было, что дуреха на улицу при чужинке сунулась. Видать, убиралась в хлеву и не слышала, как странница приехала. А еще диковиннее оказалось то, что от вышедшей повеяло Силой. Недюжинной, чистой, как солнечный луч.