Одиночка (СИ) - Салах Алайна

— Какие планы на сегодня?

Машинально напрягшись, я подношу ко рту чашку с кофе.

— Хочу в ателье брюки сдать и перед работой к отцу заехать.

— К отцу? — Взгляд Димы за секунду теряет благодушие и становится узнаваемо цепким. — Ты что-то зачастила. Неделю назад ведь была.

Хотя ничего особенного он не сказал, нервные окончания оживают, распространяя по коже противный аллергический зуд. Да, Дима прав: так часто к отцу я действительно не езжу, но это не мешает ощущать неконтролируемое раздражение. По изменившему тону, по тому, как пристально он следит за моей реакцией, я знаю, что в данный момент Дима меня подозревает.

— Я уже говорила, что в прошлый раз забыла передать отцу письмо. Возможно, в нем что-то важное, поэтому я решила передать его как можно скорее.

Дима делает нетерпеливый вдох, от которого трепещут его ноздри, — так выразительно он демонстрирует свое отношение к сказанному.

— И что там? — его голос становится насмешливо-саркастичным. — Письмо из Пенсионного фонда или предложение кредитной карты?

— Не знаю, потому что в чужую почту не привыкла заглядывать, — отвечаю ему в тон. — Интересно, с каких пор мне нужно твое одобрение, чтобы съездить в гости к отцу?

— Встречный вопрос: почему твое желание стать образцовой дочерью проснулось, лишь когда в тот же домпереехал твой бывший?

Я чувствую ревущую злость и одновременно самое настоящее бессилие. Злость, потому что, сам того не заметив, Дима фактически назвал меня плохой дочерью. Бессилие — потому что его ревность вымотала. Минуту назад он был самым внимательным и чутким мужчиной на свете, но стоило появиться намеку на потерю контроля, и Дима готов смести все на своем пути.

— Не тебе судить о моих отношениях с отцом. — На эмоциях я резко поднимаюсь со стула, для чего-то зажав в руке чайную ложку. — Твои родители никогда не страдали алкоголизмом, и ты понятия не имеешь, каково это — вытирать блевотину с пола и умирать от страха, когда кто-то по ту сторону двери грозится тебя убить, если посмеешь ему не открыть. Считаешь, тебе известно, какими должны быть нормальные отношения между детьми и родителями? Прекрасно! Вместо того чтобы осуждать меня, позвони своим матери и отцу и поблагодари их за то, что каждую неделю имеешь возможность уезжать от них с улыбкой! А меня судить не смей, ясно?!

Судя по растерянному лицу, Дима уже и сам не рад, что завел этот разговор, однако сразу все равно не сдается.

— Ладно-ладно, может, я неправильно выразился. Просто странно, что твои визиты к отцу участились именно тогда, когда вернулся Адиль.

Я на секунду прикрываю глаза, чтобы вернуть себе самообладание, а в следующую — грохоча пятками, несусь в прихожую, где лежит сумка.

— Вот! — с хлопком опускаю на стол конверт, адресованный отцу. — Вот ради чего я собираюсь заехать. Не из-за Адиля! Ты теперь каждый раз меня будешь в чем-то подозревать? Потому что он находится в том же городе, что и я? Так давай бросим все и переедем куда-нибудь подальше! На север, например? Инфраструктура там так себе, но зато поводов для ревности не будет. Хотя о чем это я? Ты ведь меня и к оленю готов ревновать!

От учащенных вдохов ломит грудь. Со мной так всегда: если распалюсь — сразу остановиться не могу. Нужно до конца выговориться, а еще лучше — ударить оппонента в ответ побольнее.

— Ну все-все, зай. — Дима встает и, подойдя вплотную, притягивает меня к себе. — Извини.

Я дергаюсь, не готовая так быстро сдаваться, и уворачиваюсь, когда он пытается запечатлеть поцелуй на моей щеке. Что за дурацкая привычка — спровоцировать склоку на ровном месте, а потом попросить прощения, полагая, что все моментально забудется.

— Ты через сколько поедешь туда? — Дима примирительно поглаживает меня по лопатке. — Давай отвезу?

Я моментально обмякаю. Забота очень подкупает.

— Да нет, не нужно. Это ведь тебе придется срываться с работы. Проще взять такси.

На секунду кажется, что отказ не пришелся Диме по вкусу, но я решаю об этом не думать, чтобы окончательно не портить себе настроение.

В итоге спустя полтора часа оставляю в ателье брюки и иду в пекарню по соседству, чтоб купить пирог отцу. Мелькает мысль взять и второй, но потом понимаю, что это лишнее. От квартиры Адиля нужно держаться подальше, как бы ни хотелось проведать его мать. Когда я сказала Диме, что хочу отвезти письмо отцу — именно это и подразумевалось. Ничего больше.

Но стоит выйти из такси возле нужного подъезда, мое внимание приковывает знакомая фигура. Только благодаря окрику водителя не забываю забрать из салона пакет, который моментально вылетает из головы.

Мать Адиля, съежившись, сидит на лавочке, старательно прижимая ладонь ко лбу. Сорвавшись, быстро иду к ней. Конец сентября, я в куртке, а она сидит в халате, из-под которого торчат голые ноги.

— Вы что тут сидите, апа? — Стараюсь не говорить слишком взволнованно, чтобы ее не пугать. — Где Адиль?

Опустив руку, тетя Гуля поднимает на меня рассеянный взгляд, и я с ужасом обнаруживаю, что на ее лбу алеет огромная ссадина. Либо упала, либо врезалась во что-то. Сильно, потому что по лицу течет кровь.

Меня мать Адиля явно не узнаёт: в глазах сплошная растерянность.

— Ты знаешь моего Адиля? — жалобно спрашивает она. — Я его жду. Он за лекарствами поехал.

— Да, я его знаю. Мы с ним… дружим. — Присев на корточки, я сжимаю ее руки. Они ледяные. — Давайте в квартиру вернемся, апа? Здесь холодно.

— Нет, — упрямо мотает она головой. — Адиль сказал, что он недолго. Я буду ждать здесь.

Не имею ни малейшего понятия, почему ее болезнь настолько меня пробирает. Эту женщину я почти не знаю, а с ее сыном мы встречались очень давно. Скинув куртку, набрасываю тете Гуле на плечи. Ну что я за дура. Нужно было взять второй пирог.

— А квартиру-то вы закрыли, апа?

Активно переминаюсь с ноги на ногу, старательно подавляя нарастающее лязганье зубов. Я дважды идиотка, потому что не взяла номер Адиля. С радостью взяла бы сейчас, да только Роберт не берет трубку.

— Закрыла конечно, — без эмоций отзывается мать Адиля, глядя себе под ноги. — Помню, что закрывала… У меня в последнее время голова странная… Не нравлюсь я себе… И Адиль переживает.

Я не знаю, что ей ответить. Слишком больно. Наверное, лучше сойти с ума окончательно, чем застрять между сумасшествием и нормальностью. Потому что нормальность, увы, предполагает способность испытывать бессилие и чувство вины.

— А ты его откуда знаешь? — Тетя Гуля вполне осмысленно фокусируется на мне и одергивает полы куртки. — Моего Адиля.

— До его отъезда мы дружили, — не удержавшись от легкой улыбки, отвечаю я. — Потом потерялись.

— Да, он надолго уехал. Но звонил мне постоянно и денег присылал… — Ее взгляд наливается вызовом, а голос непривычно твердеет: — Он хороший сын.

Я киваю:

— Не сомневаюсь. Адиль очень вас любит.

Тетя Гуля моргает и, будто успокоив себя тем, что я не пытаюсь с ней спорить, снова смотрит вниз. Кровь наконец перестала сочиться из ее раны, бурая дорожка замерла на щеке.

— Ему просто нужно было уехать… Он так мне и говорил: «Эни, мне надо». А я кто такая, чтобы ему указывать? Значит, действительно нужно было… Люди любят языками трепать… Разве он плохой сын, если хотел устроить свою жизнь?

В глазах щиплет так сильно, что я забываю о холоде и дрожи в теле. Да, людям нравится трепать языками настолько, что они не гнушаются ранить любовь матери. А она, конечно, его защищала. Именно поэтому сейчас хочется плакать. Этой женщине приходилось тратить последние силы на тех, кто якобы желал ей добра.

— А вот и улым мой подъехал. — На лице тети Гули расцветает счастливая улыбка, взгляд теплеет. — Я же говорила, что дождусь. Он обещал, что недолго.

Повернувшись, я впиваюсь глазами в черный (ну конечно же. — Прим. автора) седан, остановившийся прямо возле подъезда. Машина преграждает путь пешеходам, но едва ли сейчас Адиля можно за это винить. Он выходит из машины, громко шарахнув дверью, и спешно идет к нам. В руках зажат пакет с логотипом аптеки, означающий, что его мать ничего не напутала. Адиль действительно отлучался за лекарствами.