Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский

– Сделаю, господин, – обещал Сыч.

– Ёган, ты со мной, – продолжил Волков.

– А куда мы, господин? – спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.

– К художнику, мне нужен герб. Я видел вывеску неподалеку.

Не успел он тронуться, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:

– Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя в нем видела.

Волков поглядел на девочку внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но, видно, он ее не отпускал.

– Нужно ли? Мало ли снов снится.

– То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший или раненый, а на вас монах смотрел.

– Монах? Наш монах? – спросил кавалер.

– Не наш, злой монах.

– Какой еще злой?

– Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен, как змея.

Теперь кавалер уже не был так недоверчив.

– Злой монах, говоришь? – задумчиво переспросил он. – Ладно, возьми шар, погляди в него.

Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шли от собора в трактир.

– Ведьма она, господин, ох, ведьма, – начал Ёган, – я вот…

– Молчи, дурень, стоишь орешь на всю улицу, – оборвал его кавалер. – Пойдем к художнику.

Художник был беден и молод, Волков оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но хозяин упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.

Он был первый из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.

– Каков будет щит? – спросил художник и тут же начал рисовать.

– Кавалерийский треугольник.

– Цвета: Один? Больше?

– Два. Голубой и белый, – отвечал кавалер не задумываясь.

– Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь – небо, верность, честность. Серебро – благородство и чистота. Как рассечем?

– По горизонту, белый – сверху.

– Мех, пояса, перевязи?

– Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.

– Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.

– Да? – Кавалер на миг задумался. – А вороны часто встречаются?

– Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон – символ мудрости и течения времени.

– Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.

– Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, – закончил рисунок художник.

Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:

– Сделайте ворона пострашнее.

– Сделаю ему рубиновое око.

– Ёган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.

– К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.

Волков молча достал монеты.

– Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? – предложил художник. – У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.

– Да, мне это нужно, – согласился кавалер. – Штандарт и пару сюрко.

– Попоны для коней в ваших цветах.

– Лишнее.

– Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.

– И ни днем больше, – сказал Волков и снова полез в кошель.

Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.

И благосклонно принимал тосты и от Сыча, и от Пилески. Особенно его радовала ворчливая зависть пьянеющего Рохи.

– Чертов мошенник, – после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, – надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.

Или:

– Чертов ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот что значит дружить с офицерами.

А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на кавалера уже не столь злобно, как совсем недавно. А Ёган и вовсе гордился так, словно это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.

А кавалер не пил, так, отпивал для вида. Он ощущал беспокойство. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.

«Ничего, ничего, – уговаривал он себя, – главное в любой кампании – это правильно подготовиться к ней».

Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.

– Велено передать вам, господин кавалер, – с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. – Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады и принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?

Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:

– А что за монахи были? Какого ордена?

– Мне этот орден неизвестен, – отвечал трактирщик. И повторил: – Велите открыть?

– Нет, – сухо ответил Волков.

– Как нет, давай, Фолькоф, отведаем монастырского винца! – крикнул Скарафаджо.

– Нет, – еще тверже отвечал кавалер.

– Господин сказал нет – значит, нет, – хлопнул по столу нетрезвый Ёган, – не надо, вот так вот… Нас уже один раз пытались отравить вот так же… Мы уже все знаем насчет вина, которое дарят какие-то непонятные монахи… Мальчишка один выпил вот такого винца и фить… – Ёган нарисовал путь бедного мальчишки пальцем в воздухе, – и на небесах.

Трактирщик, явно не ожидавший такого развития событий, опешил, стоял, разинув рот, потом молча и аккуратно поставил кувшин на край стола и произнес:

– А на вид такие приличные монахи были.

И ушел.

– Фолькоф, неужто ты испугался, – храбрился Роха, – хочешь – я попробую это вино первым?

– Ёган, – сказал кавалер, – отнеси вино в мои покои.

Ёган пошел наверх и вскоре вернулся. А за ним шла Агнес, она бесцеремонно отодвинула брата Ипполита, что сидел рядом с Волковым, и втиснула свой худой зад между ними. Девочка была бледна, говорила тихо, почти шептала:

– Монахи убить вас желают, не от злобы, а помешать хотят. Сами монахи не хотят, а один монах, что в дорогих туфлях, ждет вашей смерти. Стекло сказало.

Волков кивнул в ответ, погладил ее по волосам и спросил:

– Есть будешь?

– Нет, спать пойду. Устала. И глаза болят.

– Ступай, спасибо тебе.

– Вам спасибо, господин, – отвечала Агнес, вставая.

Она ушла, а кавалер обозвал себя за то, что не смог, не додумался пригласить на пир тех рыцарей, что были на его посвящении,