Зебра - Александр Жарден

Взъяренная Камилла излила на мужа всю накопившуюся за последние недели желчь. Целиком отвергла все его притязания на то, чтобы, так сказать, реставрировать их супружескую связь. Грубо высказала ему четыре истины:

– По сути дела, ты любишь не меня, ты любишь свои планы. Насмехаешься над нашей любовью, пользуешься ею как средством для расцвечивания серых будней – так и признайся в этом, черт тебя подери! Толкуешь о страсти, а сам не глядишь на меня влюбленными глазами. До моих желаний тебе дела нет, у меня тоже есть кое-какие мечты, только они не мешают ежеминутно нам жить. От тебя я хочу немного внимания и нежности, иногда букет цветов, а ты без конца ломаешь комедию. Все очень просто, не так ли? Еще бы! Ты меня понимаешь?

Увлеченный телевизионной хроникой, Гаспар лишь время от времени пошевеливал стакан, в котором лежала его искусственная челюсть, залитая водой.

– Да ты меня слушаешь, в конце концов? – заорала, выйдя из себя, Камилла.

– Слушай, мать, у тебя есть какие-то правила игры или это все из-за климакса?

Камилла, не долго думая, схватила стул и изо всех сил обрушила его на голову мужа. Его поведение вышло за пределы допустимого. Никогда она не думала, что Зебра способен на такую подлость.

Но теперь он лежал на своей постели, закрыв глаза, с разбитой переносицей.

– Гаспар!

Его лицо не дрогнуло, губы не пошевелились.

– Гаспар, – повторила Камилла дрожащим голосом, – кончай ломать комедию.

Однако она обеспокоилась, смочила в стакане с искусственной челюстью шейный платок и приложила к холодному лбу Зебры.

– Дорогая, – пробормотал он.

Мало-помалу Зебра пришел в себя и, набравшись духу, улыбнулся жене.

– Прости меня, – прошептал он, поглаживая свои запачканные кровью виски. – Не извиняйся, любовь моя. Я сам этого добивался. Мне хотелось, чтобы твое отвращение ко всему, что связано с жизнью пожилых супругов, стало непоколебимым, понимаешь?

Ошеломленная Камилла осыпала его поцелуями. В тот вечер они принадлежали друг другу; однако Камилла чувствовала себя в объятиях мужа одинокой. Чтобы побыстрей получить удовольствие, она воображала, что ею обладает Бенжамен.

Гаспар чувствовал, что его натура не позволит ему расточать любезности Камилле. Сглаженные супружеские отношения, каких хотела она, его отталкивали, но он не мог придумать, как ей объяснить, что без игры для него нет любви.

Отношения Камиллы к той игре, которую он вел, приводило его в отчаяние. Старые юбки она чинила, но нисколько не тревожилась о том, что их супружеская связь трещит по всем швам. Вот если бы он предложил ей перекрасить ставни дома Мироболанов, она согласилась бы без лишних слов, а в отношении капитального ремонта их чувств в тот период жизни, когда каждому из них перевалило за сорок, мадам привередничала, как будто вечная тьма не кралась за ними по пятам, как будто не надо было торопиться любить друг друга.

Перебирая пряди волос и отстриженные ногти Камиллы, которые Зебра хранил по-прежнему в секрете, он случайно наткнулся на страницы тетради, на которых Камилла пятнадцать лет тому назад отрабатывала подпись своей замужней фамилией, – и он заплакал. Перед ним было письменное доказательство желания Камиллы стать его женой. Эта проба пера производилась за несколько месяцев до свадьбы. Счастливое времечко, когда он не совершил еще безумного шага и не дал ей своей фамилии. Как снова подняться на вершину? Зебра чувствовал себя беззащитным и потому спешил. Еще в детстве хиромантка с оливковой кожей предсказала ему, что он не достигнет так называемого третьего возраста: слишком коротка у него линия жизни. С тех пор как Гаспар свыкся с мыслью о неизбежности собственной смерти, он вспоминал об этом предсказании каждое утро.

Как-то в пятницу после обеда Гаспар в мрачном настроении отправился проветрить свои мысли и погулять с Тюльпаном в самую глубь ближайшего леса, где они часто бродили вечерами, вырезали тросточки, делились мыслями. Зебра учил сына отличать голос певчего дрозда от соловьиных трелей. В перерывах между душевными излияниями отец и сын останавливались и слушали птиц.

При слабеющем свете дня они прошли через высокий строевой лес, который Зебра окрестил «Корабельной рощей». По словам нотариуса, эти дубы посадил Кольбер[7] – для мачт французскому флоту двухтысячного года. Собственно говоря, он присочинил только наполовину. Это событие было подлинным, за исключением того, что речь шла не об этом дубняке, а о другом, росшем в лесном массиве возле Тронсе. Разумеется, Зебра это знал, но повторял эту полуложь так часто, что сам в нее поверил.

Идя наугад, они вышли на край поляны. Зебра, снедаемый чувствами, которые бередили ему душу с самого начала прогулки, вдруг схватил сынишку за плечо.

– Ты не можешь представить себе, как я люблю твою маму, – не раздумывая, сказал он.

Взволнованный этим признанием, Тюльпан толком не знал, что на это сказать. От тихого счастья забилось сердце, но тут он испугался: а вдруг мать не любит отца так же горячо!

– Как ты думаешь, это малиновка или зяблик? – спросил он, чтобы разрядить атмосферу.

– По-моему, зяблик.

Обратно возвращались молча, шли напрямик через лес. И тут Зебре пришло в голову, что ведь он никогда не говорил с мальчиком о любви и обо всем, что с ней связано. Он обучил сына начаткам столярного дела, научил различать звезды и узнавать голоса птиц, но упустил самое главное. Он даже не знал, достиг ли сын возраста, когда влюбляются.

Взойдя на площадку у входной двери дома Мироболанов, Зебра решился на смелый шаг, рискуя оказаться в смешном положении.

– У тебя растут волосы вокруг пипки? – спросил он сына.

Тюльпан округлил глаза, спрашивая себя, не спятил ли отец.

– Да, – ответил он, полный снисхождения к бедняге отцу.

– Когда-нибудь ты убедишься, что нет на свете ничего чудеснее, чем заниматься любовью с женщиной, которую любишь.

Главное было сказано, пусть не очень ловко, но на этом можно поставить точку. Облегченно вздохнув, Зебра зашел в гостиную и выпил рюмку коньяку. Тюльпан тогда не знал, что долго будет помнить эту прогулку по Корабельной роще и те немногие слова, которыми они с отцом обменялись на площадке перед входом в дом.

Однажды утром почтальон позвонил и вручил Камилле конверт, на котором ее имя и адрес были написаны рукой Незнакомца. Ее сердце запрыгало в груди, на висках забились горячие жилки, она благоразумно укрылась на чердаке, чтобы насладиться долгожданными строками.

Бенжамен, вернее, Незнакомец просил ее надеть черное платье из льняного полотна. Стало быть, заметил, что она стала одеваться по-другому, и, судя по всему, желал вернуть ее в нормальное русло. Смутившись оттого, что так себя выдала, Камилла тихонько спустилась в свою комнату, чтобы переодеться. Снимая кофточку, с горечью подумала, что Зебра вовсе не заметил перемены в ее нарядах. Скорей всего, он и не знает, что у нее есть темное полотняное платье.