Фебус. Принц Вианы (СИ) - Дмитрий Старицкий

Боже, какой великий актер пропал в этом старом и плюгавом провинциальном священнике. Какой голос! Мощный, богатый обертонами, заполняющий все пространство пристроенной к стене восьмиугольной капеллы с хорошей акустикой. Голос, проникающий во все углы, и отразившись там, возвращался и уязвлял, как казалось, самую душу.

Некоторые прихожанки обливались слезами умиления, и чувствовалось, что это им привычно.

С таким патером верилось, что Бог есть и что он нас любит. И что Бог есть сама Любовь. Душа стремилась вырваться из тлена своей оболочки и публично очиститься покаянием. Но это для меня было бы извращенным способом самоубийства. Внедрившись в тело юного принца, мне оставалось только всю оставшуюся жизнь лгать на исповеди. Для окружающих меня людей внедриться в человека может только бес. Даже Жанну д’Арк в этом веке сожгли, а у нее всего лишь были слуховые галлюцинации.

А театр одного актера все продолжался, и хотелось неистово бисировать, кричать «браво!» и не отпускать со сцены маэстро без комплимента. Но всему приходит конец, особенно прекрасному.

Откровенно говоря, я до дрожи боялся исповеди. Но патер всех нас причастил плоскими пресными облатками без нее. Попустил как плавающим и путешествующим.

После довольно скучного, но обильного обеда, все еще находясь под впечатлением мессы, прогуливаясь по двору замка неожиданно столкнулся с Иолантой.

Я сделал учтивый поклон и спросил.

— Дамуазель, не удовлетворите ли вы мое любопытство?

В ответ она сделала реверанс и кивнула головой, поощрительно похлопав ресницами.

— Почему вы носите одежду вилланки, а не платье, приличествующее дочери барона?

— Ваше Высочество вы когда-нибудь носили железный корсет, который на ребрах так стягивают шнурами, что невозможно дышать?

И не дождавшись ответа, продолжила.

— А мне приходится хлопотать тут по хозяйству, потому что дедушка везде не успевает на своей деревяшке. Вот и представьте меня на хозяйственном дворе в корсете и юбках на обручах. Много ли я успею? Сразу скажу: гораздо меньше, чем дедушка на протезе. К тому же, других благородным дам тут нет — некому меня за мое поведение осудить. Я полностью удовлетворила ваше любопытство, Ваше Высочество?

— Нет. У меня к вам будет еще просьба: не покажете ли вы мне укрепления замка?

— Охотно, Ваше Высочество, следуйте за мной.

— Иоланта, я же просил называть меня Франциском.

— Как прикажете, Ваше Высочество, — присела она в реверансе. — Для меня это честь.

— И еще один вопрос: как давно служит здесь патер Дени?

— Всю свою жизнь, Ваше Высочество. Был бы он моложе, не видать бы нам его — забрал бы его с собой в Прованс Рене Добрый, который очень любил его мессы.

Мы стояли на площадке угловой башни и любовались прекрасным пасторальным видом на виноградники, поля, ветряную мельницу и лес, закрывающий горизонт.

— Удивительный вид по совершенству линий и гармонии. Даже чем-то душу размягчает

Говоря это я обнял девушку сзади, ласково положив ей руки на живот, осторожно поглаживая. Вопреки ожиданию это не вызвало острого отторжения или робкого протеста, наоборот, меня поощрили к дальнейшему действию, положив голову мне на плечо.

Микала я оставил внизу лестницы в башню, так что помешать нам неожиданно никто не мог.

— Вы мне так и не договорили, Ваше Высочество о музыкальной игре, утром, — голос у девушки подпустил низкую хрипотцу, которая так остро возбуждала естественное мужское желание.

Одна моя рука переместилась на ее грудь, очень удобного размера, полностью заполнявшую мою кисть, а другая осторожно двинулась исследовать низ живота, осторожно подбираясь к лобку. Представлял я себя при этом явно волком из сказки. Однако соски «красной шапочки» затвердели и были готовы порвать батист рубашки. По ее телу прошла легкая дрожь. Одновременно я вдувал в ушко прекрасной дамуазели какую-то куртуазную чушь, высвободив аккуратную розовую раковинку из-под чепчика собственным носом. Тут все равно, что говорить, лишь бы воздух сотрясать около уха. И не представлять себя неотесанной деревенщиной, которому только бы грубо лапать, никогда не слышавшему куртуазной пословицы: «взялся за грудь — скажи что-нибудь».

— Ох, принц, — прогресс, однако, девушка перестала меня титуловать «высочеством» в обращении, это уже прямое приглашение к интиму. — Вы, наверное, всем девушкам такие слова говорите, зная, как наша сестра падка на лесть. Особенно такую тонкую.

А на меня она уже просто навалилась. Пришлось даже самому прислониться к каменному зубцу, ограждающему башню.

— Ну, так, где ваша кожаная флейта и как на ней играть? — она положила свою ладонь на мою, под которой была ее грудь и слегка надавила.

Ладно, девочка, сама напросилась. Я снял руку с ее груди, расслабил завязки на гульфике, потом взял ее руку и резко засунул к себе в святая святых.

— Что это? — растерялась девушка от неожиданности, и слегка напряглась.

Рука Иоланты чуть дернулась назад, но я ее удержал, поясняя.

— Это и есть кожаная флейта. Сейчас я тебя буду учить, как на ней играть изумительные по красоте мелодии.

По всем методикам двадцать первого века, добавил я мысленно.

— О, Франсуа, что вы делаете? — выдохнула девушка осуждающим тоном, однако ничего не выпуская из руки.

Ничто не остается незамеченным и ничто не остается безнаказанным. Особенно в таких маленьких общностях, как замок. За ужином, изрядно приняв на грудь, старый барон, сверля меня глазом как буравчиком, все же выдвинул мне претензию.

— Ваше Высочество, при всем моем уважении к вашему сану, я бы все-таки попросил не кружить голову моей девочке, которая только-только вышла в мир из монастыря кармелиток, где проходила обучение. Никто в ее возрасте не сможет устоять перед принцем, особенно если он такой златовласый красавчик, как вы. Но вы-то должны сознавать свою ответвенность…

Наверное, человек пятнадцатого века был бы уже надежно приперт к стенке несложными аргументами, которые на меня обрушил старый барон. И человеку пятнадцатого века ничего не оставалось бы иного, как сознаться и покаяться. Рубаху рвать, пуп царапать… И в итоге чем-то компенсировать свое прегрешение. Возможно даже свадьбой. Как там, в шутку, говорили в России миллениума: за руку брал, в глаза смотрел — женись! Нет, жениться бы никто не заставил, не велика птица — дочь провинциального барона. Но нарушение закона гостеприимства это несмываемое пятно на репутации. Это серьезно. И чревато последствиями.

Но, слава Богу, за годы советской власти, а особенно последующие десятилетия «дерьмократии» и господства пиара, демагогии русских людей обучили так, что я бы мог давать уроки Макиавелли. Это, учитывая, что я был далеко не самый продвинутый в этой общественной дисциплине. Хотя, если взять мой многолетний опыт написания годовых отчетов, то…

— Барон, — поглядел я в его буравчики чистым и ничем не замутненным взором. — Могу дать вам честное слово кабальеро, и даже поклясться на святом писании, что после встречи со мной ваша внучка осталась такой же целой, как и до нее. Девственность ее никак не пострадала, если вы об этом печетесь. Просто она показала мне великолепные виды с ваших стен — они действительно очаровательны. И между нами не было ничего кроме пары касаний губ друг друга. Можете смело выдавать ее замуж, претензий от будущего супруга не будет. Но и Иоланта может записать себе на щит куртуазную победу над настоящим принцем, что несколько поднимет ее самомнение. Если хотите я завтра объявлю ее своей Дамой* и буду носить ленты ее цветов.

Уф-ф-ф-ф… Вот это спич. Да еще на старофранцузском. Хотя он мне вроде как родной в этой тушке.

— Хорошо, если так… — протянул барон уже без уверенности в себе.

— Можете вызвать врача, чтобы он осмотрел Иоланту на этот предмет. Я не восприму такие ваши действия как урон моей чести, а лишь как ваш эксцесс чадолюбия.

Хорошо, что вовремя прикусил себе язык. Первоначально я хотел предложить пригласить повитуху.

— Нет, только не это. Я не хочу сплетен по округе, — замахал на меня рукам барон. — Даже не уговаривайте, Ваше высочество. Мне достаточно вашего слова.

И махнул залпом кубок вина граммов на триста.

Я тоже пригубил свой кубок — пить хотелось. Все же это тяжелый труд: сознаться в проступке, и — ни в чем, не соврать, просто отмести в сторону компрометирующую информацию, как не существенную. Прав все же был Билли Оккам, францисканский монах из южной Англии, когда полторы сотни лет назад, если отсчитывать от нашего застолья, заявил: «Не умножай сущностей без необходимости».

— Вы вложили свой меч в ножны, барон?

— Да, Ваше Высочество, — ответил он, пододвигая мне очередное блюдо. — И в знак смирения, позвольте мне поухаживать за вами.