И только потом пожалели - Дональд Уэстлейк

– Я сказал, что ее убили. Том.

– Ox! – Глаза Бернса расширились, а руки взлетели ко рту, словно для того, чтобы помешать сказать еще что-нибудь лишнее. – Я даже не подумал. О мой Бог, Эрик, что это за разговор! Эрик, честное слово, я даже не думал. Я выпалил не подумав. Ты же знаешь мой характер.

– Все в порядке, Том.

– Убита, Боже праведный! Кто бы мог воспринять подобную новость вот так сразу. Ты говоришь о девушке... А я видел ее только за завтраком сегодня утром. Ее в самом деле убили, Эрик?

– Действительно.

– Господи Иисусе, какая досада. Я имею в виду, Эрик, что.., ты знаешь, о чем я. Такая молодая девушка! Как обидно, какая потеря. Ох, мне лучше начать сначала!

Берне действительно казался более напряженным, чем когда-либо, потерявшим ориентацию, но Сондгард не понимал почему. Какие бы проблемы ни отравляли Бернсу жизнь, уже много лет он имел одно противоядие – это пьянство. Том оглушал себя спиртным, и ему никогда не приходилось воспринимать что-либо всерьез. Но теперь убийство девушки оказалось слишком сильным и жестоким ударом, чтобы его смягчило пьянство. Убийство вдруг обрушилось на Тома во всей своей реальности, а прошло уже немало лет с тех пор, как Бернсу пришлось столкнуться с реальностью последний раз.

Чтобы помочь ему успокоиться и получить возможность продолжить допрос, Сондгард повторил свой первый вопрос:

– Ты все время был в баре после полудня, Том?

– Да, конечно, ты меня знаешь. Я болтался там с утра, пришел сразу после завтрака. Немного понаблюдал за яхтами, снова поговорил с Генри, барменом в “Черном озере”.

– И у тебя нет никаких идей относительно этого убийства? Никто не мог рассердиться на девушку или сделать это.., ну...

– Слишком возбудившись? Эрик, любой, кто видел эту девушку, закипал как чайник. Я не видел ни одного парня, который не пустил бы слюни около нее, если ты это имеешь в виду.

– Да, именно это я и имею в виду. – Здесь кто-нибудь был? Ты об этом говоришь, Эрик?

– Я еще не знаю. Возможно.

– Как обидно, Эрик. Какая жуткая обида. Сондгард снова выключил магнитофон. Ему не о чем было спрашивать Бернса.

– Подожди немного с остальными в репетиционной комнате, ладно? И пришли сюда... – Капитан посмотрел в список, составленный Бобом Холдеманом. – Пришли Кена Форреста.

– Хорошо. Какая досада, Эрик. Тебе следовало бы познакомиться с ней.

Кен Форрест поспешно вошел в кухню. Сондгард решил, что ему лет двадцать пять, рост около шести футов, черные волосы подстрижены ежиком, на лице застыло угрюмое выражение.

Капитан указал на стул возле стола, и Форрест молча сел. Сондгард снова включил магнитофон и продиктовал:

– Предварительный допрос Кена Форреста. Полное имя – Кеннет?

– Да, сэр. – Актер говорил очень тихо, почти неслышно. Форрест внимательно смотрел на Сондгарда, ни на секунду не отводя взгляда.

– Говорите немного громче, пожалуйста.

– Извините, сэр. Да, меня зовут Кеннет.

– Ваш постоянный адрес?

– Нью-Йорк, Западная Пятнадцатая улица, 392, квартира 3Б.

– Это ваш первый сезон в театре, не так ли?

– Да, сэр.

– Не могли бы вы вкратце рассказать мне о себе? Понимаете, я еще не знаю вас. Большинство людей здесь я знаю, и я хочу познакомиться с остальными.

– Да, сэр. Вы полагаете, что это был один из нас.

– Да, я считаю, что это возможно.

– Вы просите краткую историю, сэр? Я родился в Линкольне, Небраска, и жил там до тех пор, пока мне не исполнилось девятнадцать. Затем я ушел в армию и провел там три года, в основном в Японии. После демобилизации я уехал в Нью-Йорк. Это было три года назад. Я сменил немало профессий, в основном канцелярских, и посещал актерский класс. Я сыграл маленькие роли в двух постановках вне Бродвея и участвовал в гастролях по стране с пьесой “Любовь среди падающих звезд”. Прошлым летом я ездил с “Килзвил плейере” в Мэн. Там я получил карточку актерского профсоюза. Собственно, ради этого я и поехал на гастроли.

– Почему вы не вернулись в театр в Мэне этим летом?

– В прошлом году они обанкротились, сэр.

– Ясно. У вас когда-либо были какие-нибудь проблемы с полицией? Я не имею в виду штрафы за не правильную парковку и тому подобное.

Губы Форреста раздвинулись в сдержанной улыбке.

– Штрафов за не правильную парковку тоже не было, сэр. У меня никогда не случались проблемы такого рода.

– Хорошо. Сегодня после полудня... Вы были в репетиционном зале, верно?

– Да, сэр.

– Вы выходили из комнаты хотя бы раз?

– Да, сэр. Я думаю, около трех я поднимался в ванную.

– Как долго вы там пробыли?

– Пять или десять минут.

– Это было около трех.

– Да, сэр. Прошу прощения, но я не могу указать время точнее.

– Все в порядке. Вы не заметили, покидал ли еще кто-нибудь комнату?

– О да, сэр. Вообще-то большинство из нас. Но если вы хотите знать, кто и когда конкретно выходил из репетиционного зала, я боюсь, что мало чем смогу помочь. В основном я следил за мистером Шеном. Режиссер – фигура жизненно важная для любого театрального предприятия. Он, и только он, определяет, будет ли спектакль хорошей постановкой с отлично играющими актерами, с высоким моральным духом в труппе или плохой постановкой с ужасно работающими актерами, которые вне сцены сражаются в противоборствующих группировках. Поэтому я наблюдал за мистером Шеном, чтобы понять, какое лето меня ожидает.

– Вот как? И что же вы решили?

– Я не уверен, что это будет очень хорошее лето. Это все, что Форрест мог предложить капитану. Сондгард задал ему еще несколько вопросов, но безрезультатно. Актер не видел поблизости чужих, он не видел, чтобы кто-то проявлял повышенный интерес к Сисси Уолкер, он не заметил никаких признаков страха в поведении девушки, когда в последний раз видел ее живой этим утром за завтраком.

Следующим стал Уилл Хенли. Актер оказался приземистым мужчиной, лет около тридцати, пять футов десять дюймов ростом, с тяжелым лицом, которое в равной мере подходило и для шекспировского Фальстафа, и для Каспера Гутмана из пьесы Хеммета. Хенли носил коричневые брюки и желтовато-коричневую рубашку поло, плотно облегающую крепкую грудь и выступающий живот. Актер сел, и Сондгард произнес обычную предварительную фразу, а затем спросил:

– Ваш постоянный адрес?

– Нью-Йорк, Западная Семьдесят вторая улица, 192.

– Это ваш первый сезон здесь?

– Если это будет сезон, то да.

В голосе Хенли слышалось глухое раздражение, сейчас он был скорее Гутманом, чем Фальстафом.

– Что вы имеете в виду?

– Это... Можно мне закурить?

– Пожалуйста.

Сондгард подождал, пока Хенли зажег сигарету. Капитан размышлял, было ли это обычной манерой поведения Хенли, или актер пытался быть задиристым, потому что перед ним сидел полицейский, или он действительно сожалел о том, что выбрал на лето именно эту работу.

Когда Хенли наконец закурил, но еще не успел ничего сказать, Сондгард повторил свой вопрос:

– Что вы имели в виду, когда сказали: “Если это будет сезон”?

– Мы собирались открыться через полторы недели. Если до тех пор вы не раскроете убийство, разве вы позволите нам открыться?

– А почему нет? Хенли пожал плечами.

– Ладно, – проговорил актер, словно ненадолго откладывая эту тему. – Что, если здесь произойдут еще убийства?

– А вы полагаете, что они могут произойти? Хенли кивнул в сторону репетиционного зала:

– Они так думают.

– Почему?

– Маньяк никогда не убивает один раз. Вы ведь думаете, что это один из нас, не так ли?

– Необязательно.

– Они думают, что так.

– А вы?

Актер снова пожал плечами, отметая еще одну тему.

– Кроме того, они говорят об отъезде отсюда.

– Другие актеры?

– Вся труппа. Никто не хочет быть следующим. Сондгард отметил, что начинает раздражаться. В словах Хенли чувствовался некий скрытый подтекст, намек, может, на то, что не стоит особо полагаться на Сондгарда в данной ситуации, или на то, что другие актеры слишком заняты сами собой. Сондгард постоянно напоминал себе о недостатке компетентности и опыта в подобных делах, но он не любил, когда подобные напоминания исходили от кого-то другого.

Капитану не удалось полностью скрыть свое раздражение, когда он произнес:

– Мы приложим все силы, чтобы никто не стал следующим. Для начала я хотел бы вернуться к допросу.

Как обычно, Хенли в ответ пожал плечами. Актер всем своим видом демонстрировал, что Сондгард не сможет его разочаровать, поскольку Хенли сразу не слишком полагался на капитана.

– Для начала, – предложил Сондгард, – я хотел бы, чтобы вы изложили мне свою краткую биографию. Где вы работали, где вы жили.

– Конечно.

Даже в этой короткой реплике звучало что-то оскорбительное. Хенли потянулся и стряхнул пепел с сигареты, затем откинулся на стуле и, уставившись в потолок, начал перечислять:

– Я родился в Бостоне, а рос в разных местах по всему миру. Мой отец – армейский офицер. Он хотел, чтобы я поступил в Вест-Пойнт, но с меня хватило детства, проведенного на военных базах. В день восемнадцатилетия я записался в армию и справился с этим. Мой отец так и не простил мне, что я пошел в армию добровольцем. Когда в двадцать один год я ушел из армии, то уехал в Лос-Анджелес. Я демобилизовался в Техасе, и мне было все равно, куда ехать, вот я и поехал в Лос-Анджелес. Я проболтался там около года, познакомился с несколькими актерами, заинтересовался их работой. Но там главной задачей их было получить собственную серию вестернов, а мне это слишком напоминало армию. Поэтому я поехал в Нью-Йорк. Я сыграл в четырех пьесах, все они шли вне Бродвея, и три маленькие телевизионные роли: одну из них в мыльной опере, один раз я сыграл в кино в массовой сцене, один раз я был занят в маленькой роли в рекламе. Я был одним из членов футбольной команды, которая носилась по полю и бросала друг в друга коробку с хлопьями. Позапрошлым летом я работал в театре “Тент” в Пилликоке, в Пенсильвании. В прошлом году я работал с труппой “Темные лошадки” в Эстес-Парке в Колорадо. А нынешним летом я оказался здесь.