Прощай, Берлин - Кристофер Ишервуд

— Понимаешь, тут такое дело… Я должен кое в чем тебе признаться… Не знаю, простишь ли ты мне когда-нибудь?

В тот же вечер мы отправились на Александерплатц. Разговор получился еще более фантастическим, чем я представлял. По крайней мере для меня. Салли если и ощущала неудобство, то никак его не показывала, разве что иногда у нее подергивалось веко. Она описывала все приключение двум полицейским, вооруженным очками, так невозмутимо, с такими подробностями, будто пришла просить, чтобы разыскали ее пропавшую болонку или зонтик, забытый в автобусе. Поначалу полицейские — оба, очевидно, почтенные отцы семейств — казалось, вот-вот лишатся самообладания. Они излишне часто тыкали ручки в фиолетовые чернила, неуверенно возили по столу локтями, прежде чем занести услышанное в протокол, разговаривали сухо и отрывисто.

— Давайте уточним насчет отеля, — сурово сказал тот, что постарше. — Надеюсь, вы с самого начала знали, что это заведение определенного сорта?

— А вы что, хотели бы, чтобы мы направились в «Бристоль»? — Тон у Салли был очень мягкий и убедительный. — Нас бы все равно не пустили туда без багажа.

— А, так у вас не было багажа? — младший полицейский с радостью ухватился за это признание как за решающее. Каллиграфическим полицейским почерком он начал аккуратно заполнять линованные листки бланков. Вдохновленный новым фактом, он не обратил ни малейшего внимания на резкое замечание Салли:

— Не имею обыкновения упаковывать чемодан, когда мужчина приглашает пообедать.

Старший, однако, сразу же за это ухватился.

— Значит, молодой человек пригласил вас… гм… в отель после того, как вы пришли в ресторан?

— Нет, только после того, как мы пообедали.

— Моя милая юная леди, — старший откинулся в кресле и заговорил назидательно-саркастическим тоном, — позвольте спросить, это что — ваше обыкновение принимать подобного рода приглашения от совершенно незнакомых людей?

Салли мило улыбнулась — сама невинность и чистосердечие:

— Но, герр комиссар, это не был совершенно посторонний человек. Это был мой жених.

Они судорожно дернулись. Младший даже сделал небольшую кляксу в центре девственно белой страницы — единственную, наверное, во всех образцово оформленных досье полицейского управления.

— Вы хотите сказать, фрейлейн Боулз, — несмотря на суровый тон, в глазах старшего сверкнул озорной огонек, — вы хотите сказать, что стали невестой этого человека, зная его всего лишь один день?

— Конечно.

— Не кажется ли вам это несколько странным?

— Да, пожалуй, — согласилась Салли с абсолютной серьезностью. — Но в наше время, вы знаете, девушка не может позволить себе, чтобы мужчина долго ждал ее. Если он просит ее руки и получает отказ, то следующего раза может и не быть. Женщин ведь кругом в избытке…

Тут старший полицейский не выдержал. Отодвинув кресло от стола, он так расхохотался, что даже побагровел. Прошла, наверное, минута, прежде чем он смог заговорить. Молодой казался значительно более чинным, но и он вытащил огромный носовой платок и притворился, что сморкается. Сморкание превратилось в сдавленное фырканье, потом перешло в гогот, и вскоре он тоже отбросил всякие попытки отнестись к Салли всерьез. Конец беседы проходил в обстановке полной непринужденности, с неуклюжими упражнениями в галантности — прямо сценка из оперы-буфф. Старший полицейский особенно разошелся, и, по-моему, оба они весьма сожалели о моем присутствии. Без меня им было бы интереснее.

— Ну что ж, фрейлейн Боулз, можете не беспокоиться, — сказали они, на прощание потрепав ее по руке. — Мы его найдем, даже если для этого придется перевернуть весь Берлин!

— Потрясающе, Салли! — воскликнул я с восхищением, как только мы отошли достаточно далеко, чтобы нас нельзя было услышать. — Ты умеешь с ними обращаться.

Салли мечтательно улыбнулась, видимо она была собой довольна:

— Ты о чем, дорогой?

— Сама не догадываешься? Надо же так рассмешить полицейских! Сказать им, что парень был твоим женихом! Просто гениально!

Но Салли не засмеялась. Наоборот. Она вдруг чуть покраснела и опустила глаза, уставившись на носки туфель. На ее лице появилось забавное, по-детски виноватое выражение:

— Понимаешь, Крис, я сказала им правду…

— Правду?

— Да, дорогой! — Впервые я видел, что Салли действительно смущена. Она затараторила: — Я просто не успела сказать тебе сегодня утром: после всего, что произошло, я бы выглядела полной идиоткой… Когда мы были в ресторане, он предложил мне выйти за него замуж, и я согласилась… Понимаешь, я подумала, что у себя в кино он, наверное, привык, что такие вещи решаются быстро. Для Голливуда же это обычное дело, и поскольку он американец, я решила, что в случае чего мы сможем легко развестись… Да и для карьеры было бы неплохо — ну то есть, если б он и правда работал в кино, да? Мы должны были пожениться сегодня, если б удалось… Теперь об этом и подумать смешно…

— Но, Салли! — Я стоял как вкопанный и смотрел на нее во все глаза. Потом рассмеялся: а что мне еще оставалось? — Ну знаешь… Ей-богу, в жизни не встречал более удивительного создания!

Салли хихикнула, точно озорной ребенок, которому случайно удалось развлечь взрослых:

— Я же всегда говорила тебе, что я чуть-чуть чокнутая. Теперь ты, может быть, мне поверишь.

Прошло больше недели, прежде чем полиция сообщила нам новости. Однажды утром ко мне заглянули два детектива. Молодой человек, соответствующий нашему описанию, взят на заметку, и за ним установлена слежка. Полиции известен его адрес, но они хотят, чтобы я опознал его до ареста. Согласен ли я пойти с ними в одну закусочную на Клейстштрассе? Его уже не раз видели там примерно в эти часы. Я мог бы опознать его, оставаясь незамеченным в толпе, и тотчас же удалиться без всякого шума и неприятностей.

Не очень-то мне понравилась эта идея, но другого выхода не было, пришлось согласиться. Закусочная была переполнена: мы пришли как раз к ланчу. Я почти сразу же заметил нашего молодого человека, он стоял у стойки, возле титана, с чашкой в руке. Одинокий, потерявший всякую бдительность, он казался довольно жалким: еще более потрепанный и еще более юный — просто молокосос. Я чуть не сказал: «Его тут нет». Но что толку? Они все равно его схватили бы. «Да, это он, — сказал я детективам. — Вон там». Они кивнули. Я повернулся и торопливо пошел вниз по улице, твердя про себя: «Никогда больше не буду помогать полицейским».

Через несколько дней ко мне зашла Салли рассказать, как закончилась эта история:

— Конечно, мне пришлось с ним повидаться. Я чувствовала себя ужасной гадиной. У него был такой несчастный вид. Он только и сказал мне: «Я думал, ты мне друг». Мне хотелось сказать, чтобы деньги он оставил себе, но он все равно их уже истратил… В полиции говорят, что он действительно бывал в Штатах, он не американец, а поляк… Слава Богу, хоть судить его не будут. Врач осмотрел его и направил в больницу. Надеюсь, с ним там будут обращаться прилично…

— Значит, он все же ненормальный?

— Думаю, да. Слегка. — Салли улыбнулась. — Не очень-то льстит мне, правда? Да, Крис, как ты думаешь, сколько ему лет? Ни за что не догадаешься.

— Я бы дал ему около двадцати.

— Шестнадцать!

— Ну да?

— Да, честно… Это дело должны были рассматривать в суде для несовершеннолетних!

Мы оба расхохотались.

— Знаешь, Салли, что мне в тебе нравится? Тебя так легко провести. Люди, которых не проведешь, ужасные зануды.

— Значит, дорогой Крис, я все еще тебе нравлюсь?

— Представь себе, да, все еще нравишься.

— Я боялась, что ты по-прежнему на меня злишься из-за того случая.

— Злился. И очень сильно.

— Но теперь уже нет?

— Нет, пожалуй.

— Нет смысла извиняться или объяснять и т. д. Со мной иногда бывает… Ты ведь понимаешь, да, Крис?

— Да, — сказал я. — Надеюсь, что да.

С тех пор я ее не видел. Недели через две, когда я как раз подумывал, не пора ли ей позвонить, пришла открытка из Парижа: «Приехала сюда прошлой ночью. Завтра напишу подробное письмо. Тысяча поцелуев». Никаких писем не последовало. Через месяц после этого пришла еще одна открытка, уже без обратного адреса: «Напишу через день или два», — сообщала она. Это было шесть лет назад.

Теперь пишу я. Когда ты прочитаешь это, Салли, — если прочитаешь, — пожалуйста, прими эти строки как искреннюю дань тебе и нашей дружбе. И пришли мне открытку.

3. На острове Рюген (Лето 1931)

Просыпаюсь я рано и в пижаме выхожу посидеть на веранде. На поля ложатся огромные тени от леса. Птицы заливаются на всю окрестность с такой сверхъестественной силой, словно звенит будильник. Березы клонятся к изрытой колеями песчаной проселочной дороге. Нежная гряда облаков проплывает над деревьями вдоль озера. Человек с велосипедом наблюдает за лошадью, пасущейся на пятачке травы возле тропинки. Хозяин хочет развязать путы, тянет лошадь обеими руками, но она уперлась и не дается. А вот пожилая женщина в наброшенной на плечи шали идет на прогулку с маленьким мальчиком. Мальчик одет в темный матросский костюм, он очень бледен, шея чем-то завязана. Вскоре они поворачивают обратно. Велосипедист проезжает мимо и что-то кричит человеку с лошадью. Голос его звучит звонко, но в утренней тишине слов не разобрать. Орет петух. Слышится скрип проезжающего мимо велосипеда. На белом столе и стульях садовой беседки сверкает роса, капли падают с тяжелой сирени. Кричит еще один петух, все ближе и громче. Мне кажется, я слышу шум моря или звон далеких колоколов.