В родном углу - Николай Лейкин

— Не ждали? — сказалъ ему Сухумовъ;- Просто зашелъ посмотрѣть на ваше житье-бытье. Гулялъ передъ сномъ по двору и зашелъ посмотрѣть, какъ вы живете.

— Милости просимъ, баринъ, милости просимъ, — заговорилъ управляющій и ввелъ его изъ кухни въ чистую комнату.

Первое, что бросилось въ глаза Сухумову — это большой диванъ краснаго дерева съ деревянной отполированной спинкой и надъ нимъ прекрасное овальное зеркало въ золотой рамѣ, изображающей купидончиковъ съ розами и бабочками въ рученкахъ. У окна плющъ, завившій почти всю стѣну, а въ распахнутую дверь во вторую комнату виднѣлась двухспальная кровать со множествомъ подушекъ. Рама зеркала была замѣчательно художественной работы, и Сухумовъ залюбовался ею.

— Откуда у васъ это зеркало? — спросилъ онъ управляющаго.

— А это зеркало, сосланное ко мнѣ. Зеркало вашей бабеньки покойницы Клеопатры Андревны, но онѣ разгнѣвались на него и приказали мнѣ убрать его изъ ихъ дома. Вотъ съ тѣхъ поръ у меня и виситъ.

— Сосланное? За что-же оно сослано? За что бабушка прогнѣвалась на него?

— А это цѣлая исторія-съ. Задумали ваша бабенька погадать на новый годъ, на Василія Великаго. Посмотрѣть въ зеркало въ полночь… И на кого имъ гадать-то было? Вѣдь это только на суженыхъ гадаютъ. Ну-съ, сѣли онѣ передъ зеркаломъ, навели его на другое зеркало, зажгли свѣчи, стали смотрѣть — вышелъ гробъ, то-есть покойникъ въ гробу. Ульяна, горничная, въ это время съ бабенькой вашей была. Ну, бабенька испугались, закричали «святъ, святъ» и загасили свѣчи. Да вѣдь такъ испугались, что даже дурно имъ сдѣлалось. Ульяна насилу въ чувство ихъ привела. А черезъ недѣлю дѣдушка вашъ захворалъ, проболѣлъ съ недѣлю и скончался. Ну, бабенька ваша и сослала ко мнѣ это зеркало за то, что оно ей смерть дѣдушки предсказало. Не могли на него смотрѣть и приказали убрать.

«Оказывается, мы всѣ нервны. И бабушка, стало быть, страдала разстройствомъ нервовъ, хоть и прожила до глубокой старости, — подумалъ Сухумовъ. Стало быть, мое разстройство нервовъ можетъ считаться наслѣдственнымъ».

Онъ сѣлъ, закурилъ папиросу и приступилъ къ вопросу, съ которымъ собственно и пришелъ къ управляющему.

— Конечно, бабушкѣ все это только такъ показалось въ зеркалѣ… Нервы у ней были разстроены — ну, и показалось, — началъ онъ. — Просто разстроенное воображеніе. Ну, посудите сами: можетъ развѣ зеркало на самомъ дѣлѣ что-нибудь предсказывать?

Сухумовъ улыбнулся, хотя его начинала слегка трясти лихорадка.

Управляющій замялся отвѣтомъ.

— Какъ вамъ сказать… — проговорилъ онъ. — Вѣдь это-же волхвованіе… Тутъ не безъ бѣса, не безъ нечистой силы… Ну, бѣсы и предсказываютъ.

— И вы вѣрите въ нечистую силу? — спросилъ Сухумовъ.

— А то какъ-же-съ… Отъ кого-же все зло-то идетъ? Вѣдь ангелы хранители есть, которые на добро насъ наущаютъ, стало быть есть и демоны, нечистая сила.

— Не согласенъ. Ну, а скажите пожалуйста, Сидоръ Софронычъ, я слышалъ, что здѣсь также ходитъ легенда о какихъ-то привидѣніяхъ, которыя появляются у насъ въ паркѣ.

— Какъ-же, какъ-же… Говорятъ, много говорятъ… подхватилъ управляющій. — Это про портреты вашихъ сродственничковъ… что будто выходятъ они изъ рамъ по ночамъ и ходятъ… ходятъ по парку… Много слышалъ-съ… съ божбою меня увѣряли люди, что видѣли ихъ, но самъ я не видѣлъ-съ. Не буду брать грѣха на душу и врать… Самъ ничего не видѣлъ.

— Ну, вотъ видите. Стало быть это просто разстроенное воображеніе, суевѣрный страхъ…

— Толкуютъ-съ… А самъ я не видалъ.

— Что будто кладъ у насъ въ паркѣ моимъ прадѣдушкой былъ зарытъ и теперь привидѣнія его караулятъ.

— Тоже толкуютъ. И бабенька ваша покойница искала этотъ кладъ, много искала, но не нашла. Да гдѣ найти! Вѣдь если-бы какія указанія были, а то никакихъ. А паркъ великъ. Онъ у насъ на двухъ десятинахъ по плану.

— И смерть бабушки Клеопатры Андревны будто-бы послѣдовала съ перепугу, какъ я слышалъ? — допытывался Сухумовъ. — Правда это?

— Да вѣдь кто-жъ можетъ это объяснить? никто этого не видалъ, — отвѣчалъ управляющій. — А сама бабенька ваша послѣ смерти не скажетъ. Говорили это, но Богъ вѣсть. Сидѣли онѣ подъ портретами, это вѣрно, сидѣли и карточки раскладывали, было-ли имъ видѣніе, нѣтъ-ли — никто не знаетъ. Компаньонки ея про нее вѣдь этотъ слухъ пустили… А про компаньонокъ ея, простите вы меня, баринъ, но я вотъ какъ вамъ скажу: народъ невѣроятный.

Сухумовъ поднялся со стула, собираясь уходить, выпрямился во весь свой ростъ и произнесъ:

— Знаете, что я вамъ скажу? Вѣдь и я видѣлъ, я самъ видѣлъ, какъ портретъ моего прадѣда отдѣлился отъ полотна и кивнулъ мнѣ головой!

— Слышалъ я отъ камердинера вашего Поліевкта, — отвѣтилъ управляющій.

— Я видѣлъ это, видѣлъ… и отъ внезапности испугался… Но я не вѣрю этому… Не вѣрю, что это было на самомъ дѣлѣ. Это просто обманъ зрѣнія… галлюцинація. Такія-же галлюцинаціи были и для другихъ, кто увѣрялъ васъ, что видѣлъ привидѣнія, сошедшія съ портретовъ.

Сухумовъ уходилъ отъ управляющаго, и, надѣвая на себя поданное ему пальто, повторилъ:

— Да, это были галлюцинаціи…

Управляющій надѣлъ шапку и сталъ провожать его на дворъ. Сухумовъ обернулся къ нему и еще разъ сказалъ:

— Обманъ зрѣнія… разстроенное воображеніе… и ничему этому вѣрить нельзя… нельзя принимать за дѣйствительность, стало быть и пугаться нечего.

XVIII

Ложась спать, Сухумовъ былъ возбужденъ. Разговоры его съ священникомъ Тиховздоховымъ и съ управляющимъ разстроили его нервы до послѣдней степени. Чувствуя себя такъ хорошо утромъ и днемъ, онъ уже теперь, придя въ спальню, боялся быть одинъ. Хотя онъ успокоивалъ себя, призывая къ разсудку, но ему то и дѣло чудилось, что предки его съ портретовъ уже окружаютъ его. Онъ чувствовалъ ихъ въ тѣняхъ предметовъ отъ свѣта лампы. Его знобило.

«И зачѣмъ это меня понесло передъ сномъ къ управляющему! Не могъ я завтра утромъ поточить съ нимъ лясы! — упрекалъ онъ себя, раздѣваясь при помощи камердинера. — Конечно, я выше всей этой суевѣрной болтовни, но вотъ уже мнѣ начинаетъ грезиться всякій вздоръ. Это нервы… Разсудокъ даетъ перевѣсъ, но нервы все-таки упрямятся и дѣлаютъ свое дѣло, потому что они разстроены. Но вѣдь и разсудокъ нервы! И разсудокъ продуктъ одной и той же мозговой мякоти, такъ-же какъ и нервы ощущенія, только развѣ что точки, управляющія всѣмъ этимъ, разныя», — разсуждалъ онъ.

Его тянуло выпить брому съ ландышами, дабы успокоить себя, но онъ не хотѣлъ нарушить совѣтъ доктора, запрещавшаго ему употребленіе медикаментовъ. Сегодня онъ ужъ и такъ преступилъ запретъ доктора, принявъ, при разговорѣ съ отцомъ Рафаиломъ, настой ландышей съ валерьяной.

Онъ вспомнилъ про холодную воду.

— Дай мнѣ стаканъ холодной воды и положи туда кусокъ сахару, — сказалъ онъ камердинеру.

Отъ воды онъ озябъ еще больше. Дабы согрѣться, онъ скорѣй улегся подъ одѣяло и велѣлъ накинуть на себя сверху толстый англійскій пледъ.

— Одну изъ лампъ на ночь гаситъ не будемъ, — отдалъ Сухумовъ приказъ Поліевкту.

— Да я знаю ужъ… Опять насмотрѣлись на своихъ дѣдушекъ. Не слѣдовало вамъ туда ходить, — съ неудовольствіемъ отвѣчалъ тотъ.

— Куда ходить? Про что ты бормочешь? Твое это дѣло? — раздраженно закричалъ на камердинера Сухумовъ.

— Да въ портретную. Докторъ запретилъ вамъ, а вы ходите. Тамъ, Леонидъ Платонычъ, мѣсто заколдованное, нечистое. Кто въ ту комнату хаживали, со всѣми недуги случались — и вамъ не слѣдъ. Вѣдь объ этой комнатѣ вся дворня въ одно слово нехорошее говоритъ, — не унимался Поліевктъ. — А я такъ вамъ скажу, что эту комнату надо освятить, молебенъ въ ней отслужить, окропить ее святой водой, да и запереть. Вотъ съ священникомъ-то познакомились, такъ и попросите его.

Сухумовъ болѣе не возражалъ. Около его кровати на ночномъ столикѣ лежали двѣ книги — «Записки бабушки» и «Душа человѣка и животныхъ» Вунда въ русскомъ переводѣ. Его тянуло къ дневнику, но онъ боялся, что нервы его еще больше разстроятся при чтеніи дневника, и взялъ Вунда, какъ книгу научную, надѣясь на ней сначала сосредоточиться, успокоиться и потомъ задремать.

Теплая покрышка сдѣлала свое дѣло. Сухумовъ сталъ согрѣваться. Читая книгу, онъ слышалъ, какъ камердинеръ молился передъ иконами, какъ раздѣвался и какъ улегся на кушеткѣ. Затѣмъ онъ услыхалъ, какъ Поліевктъ сталъ всхрапывать.

«Блаженный человѣкъ, — подумалъ про него Сухумовъ. — Какъ приткнется, такъ и заснулъ. А оттого, что здоровъ. А здоровъ оттого, что дѣло дѣлаетъ, все на ногахъ, бѣгаетъ, бродитъ взадъ и впередъ, со щетками, съ платьемъ, съ посудой, съ сапогами. Мететъ; чиститъ… Движеніе… А тутъ, когда цѣлые дни ничѣмъ не занятъ и только прислушиваешься къ себѣ — какое-же здоровье! Праздность… Ну, что я такое теперь? Небокоптитель. И такъ уже нѣсколько лѣтъ. А раньше? Раньше жизнепрожигатель… Жегъ свѣчку съ двухъ концовъ — вотъ она и догораетъ. А чѣмъ заняться? Какъ заняться, чтобы хоть остатокъ-то жизни съ какой-нибудь малой пользой прошелъ? Вѣдь чтеніе Вунда не дѣло. Онъ хоть и обогащаетъ голову знаніемъ, но только мою… А для другихъ я что? Вѣдь всѣ мои предки что-нибудь да дѣлали и всѣ что-нибудь сдѣлали, а я-то что-же?»