Герои из-под пера - Андрей Кокоулин

— Танюш, если тебе нужно…

Продавщица, помедлив, рассмеялась.

— Да куда мне… Ни мужика, ни детей. Может, сойдемся? — лукаво посмотрела она на Виктора. — Вы тоже одинокий. Приличный. Еще и писатель. Значит, большую часть времени — тихий. Всю жизнь о таком мечтала.

— Э-э…

Виктор, видимо, здорово изменился в лице, потому что Татьяна, протяжно вздохнув, сказала: "Шучу я, шучу" и вновь пропала в подсобке.

— Танюш, ты со мной наплачешься! — запоздало крикнул он в сиреневый проем с прикнопленным в глубине плакатом-календарем, терзаясь возникшей неловкостью.

— Проехали.

Татьяна, появившись, шлепнула упаковку сахара на рожки.

— Спасибо.

Виктор выложил деньги на чашу весов, служащую одновременно кассовым блюдцем. Татьяна сдала восемьсот рублей засаленными сотками.

— Виктор Палыч, вы в силу профессии много чего понимаете, скажите мне, дурочке: когда оно все кончится?

— Ты про Ельцина? — спросил он, складывая продукты в красное, "мальборовское" нутро.

— Я про все. Виктор Палыч, ведь такая страна была! Я же помню. И все развалили, раздолбали, Чечня эта, задержки, неплатежи…

Виктор качнул головой, то ли соглашаясь, то ли собираясь возразить. Татьяна придержала его руку с морской капустой.

— Подождите! Я что хочу… Нам есть, на что надеяться, Виктор Палыч?

— В смысле?

— Ну, вы же знаток душ… Вы же можете заглянуть в будущее, вы же конструируете поступки, сюжеты… Скажите, так и будет, все хуже и хуже? С нами все так и будет? На что надеяться?

В глазах продавщицы застыло болезненное ожидание ответа.

— Н-не знаю, — сказал Виктор. — Я бы тоже хотел знать.

— Понятно, — совсем тихо произнесла Татьяна.

Лицо ее замкнулось. Взгляд уплыл в пустоту витрины. Виктор промямлил что-то, попрощался и вышел, постоял на бетонном, в одну ступеньку, крыльце, глядя на вдавленные в землю прошлогодние окурки. Ощущение душевного подъема таяло, рассыпалось. Как оскомина, появилось гадливое чувство, засело в груди. Что, Виктор Палыч, где будущее ваше? Или вы по прошлому спец?

Нет, решил он, так не будет. И вернулся в магазин.

— Танюш, — сказал Виктор, — я думаю, скоро все изменится.

Продавщица наставила на него пустые глаза.

— Не надо, Виктор Палыч, — жалобно протянула она.

— Чего не надо? — разозлился он. — Я тебе говорю — изменится. Скоро.

— Когда?

— Лет пять, наверное, нужно.

— Вы точно знаете?

— Ну, я же изменился? Вот. Теперь все, — сказал Виктор, чувствуя странную уверенность. — Теперь покатится. Мне шесть лет понадобилось. Стране, думаю, еще немного надо.

— Вы точно…

Ртутный свет задрожал у Татьяны в глазах. Из-под прижатой ко рту пухлой ладони прорвался всхлип.

— Будущее, Танюш, — мягко сказал Виктор, — оно не где-то, в дымке туманной, оно в головах. В моей голове оно уже сформировалось, камешек брошен, пошли круги.

— Виктор Палыч…

— Не реветь! — топнул ногой Виктор. — Все еще выправится. Я знаю! Мы, дети наши, внуки наши еще дадут жару! Будущее — оно как герой, персонаж из-под пера, каким напишешь, каким сделаешь, таким и будет. Только из сердца надо писать и всем вместе, тогда будущее становится общей целью и общей жизнью.

— Вы думаете, это так просто?

Виктор улыбнулся.

— Многие сложные процессы, Танюш, на самом деле, являются результатом достаточно примитивных решений. Звезды когда-то тоже казались недосягаемыми.

— Так то звезды, — вздохнула продавщица.

— А вы верьте, — сказал Виктор. — В себя верьте, и в меня верьте, и в страну.

— И в Елоху — еще скажите.

— И в него.

— Так какое у него будущее?

Виктор посмотрел на Татьяну, ловя ее взгляд.

— Хорошее, хорошее у него будущее. Вот увидишь.

Пророк хренов, подумалось ему. Сам-то веришь?

— Ладно, — сказала Татьяна, утирая глаза, — вы идите, Виктор Палыч. Я тут еще свое будущее скалькулировать должна.

— Скоро, — пообещал, выходя, Виктор.

Настроение вернулось. А ведь я негодяй, весело подумал он. Фрола убил, девушку со… обнадежил. И хорошо себя чувствую.

Разъезженные грязи Виктор обошел по кривой дуге, кивнул далекой фигуре, выглядывающей из-за серо-зеленого забора ближе к концу улицы. Ему приветственно махнули рукой. Кто — Бог знает, не важно.

Сомнение на мгновение затормозило его на веранде. Скрипнула доска под ступней: ты уверен в том, что ты делаешь? Ты веришь в то, что наговорил? Высунул нос из медвежьего угла и — опа! — разбирался в политических реалиях, в движениях страны, в желаниях людских масс? Писатель — от слова "пися"!

Заткнись, сказал Виктор голосу. Круги пошли. Будущее уже меняется. Из нынешнего — в иное. Из близкого Фролу — в близкое мне, и не только мне — многим.

Так что — заткнись.

Затопив печь и поставив вдолгую вариться в чугунке рожки, Виктор подсел к "Юнису". Начнем, что ли, потихоньку. Пальцы легли на клавиши. Машинка затарахтела, выбивая на вставленном в каретку белом листе первые буквы.

Названия пока не было. Ну и не страшно. Придумает еще. Например… "Из жизни Боголюбского угро". Или "Конец банды".

Впрочем, глава первая…

После третьей страницы пальцы уже устали. Ход у клавиш оказался непривычно тугим. Виктор и забыл, что печатать на "Юнисе" достаточно трудно для отвыкшего человека. Но ничего, ничего, навыки не пропадают.

Лента попалась хорошая, и литеры, прижимаясь к бумаге, оставляли после себя четкие оттиски. Виктор перелистывал тетрадные листы, заново примеряясь к словам и фразам. Где-то даже удивлялся самому себе. Все ж таки сукин сын. Повествование держало. А если текст держит за грудки самого автора, это что? Это, дорогие мои, годный текст.

Четвертый лист, пя… нет, половина пятого.

Давая отдых пальцам, Виктор проверил, как там, в чугунке, рожки, помешал, посолил, подумал: не с минтаем же их? Минтай, наверное, в подпол надо отправить, долговременным запасом. Непонятно, с чего вдруг он вообще загорелся минтаем? Да и капуста морская… Вот просто любитель капусты, хлебом не корми! Хватательный рефлекс, мать его.

Не откладывая дело в долгий ящик, Виктор спустился с консервами в кессон и поднялся назад со свиным паштетом. Нарезал хлеб. Приготовил маленький кусочек сливочного масла. Рожки дозревали, чугунок поплевывал водой через закопченную губу. Печь рассержено шипела и трещала прогорающими поленьями.

Он выловил рожки поварешкой на длинной ручке, белой горой навалил в миску, кусочек масла, полежав, на дымящейся вершине, желтыми ручейками проплавился куда-то вниз, к подножью. Виктор перемешал. Паштет — тонким слоем на хлеб. Не до жиру, конечно. Но. Приятного аппетита, Виктор Палыч.

Перепечатав затем еще пять страниц, он затопил баню. Пока нагревался бак с водой, перечитал, нашел две ошибки. Ладно. В бане долго хлестал себя старым, обтрепавшимся веником, по плечам, по ногам, потел, дышал жаром. Мыльная вода уходила в щели между досками. Шел обратно — парил.

Всю следующую неделю Виктор не показывался из дому.

Два дня ел рожки с паштетом. На третий день отварил картошки. На четвертый — мастерил бутерброды, вычищая холодильник. На пятый, возможно, постился.

Удивительно, его тоже никто не беспокоил. В окнах мелькали Лидия, Димка Елохин, Лешка Пахомов, но не стучали в дверь, даже к калитке не подходили, шли то к магазину, то по соседям. Дорога подсохла, вокруг расцвело и запахло, окно спальни щекотала ветками сирень.

В первый день после бани Виктор сделал восемнадцать страниц, во второй — двадцать пять, и такой темп держал до последней главы. На подушечках пальцев выскочили профессиональные мозоли. "Юнис" исправно заполнял листы буквами.

Фрол больше не снился и не появлялся ночью вживую.

На сто сорок шестой странице Виктор поставил точку и, пошатываясь, вышел на веранду, по ступенькам спустился в неожиданно солнечный день и сел на лавку. В голове было пусто, приятная усталость гуляла по рукам, сутулила плечи. Он долго смотрел в небо с раздерганными, несерьезными перышками облаков, а потом — на верхушки зеленеющего леса. Подорожник щекотал ступню.

Собственно, что дальше? — думалось ему. Или даже — кто следующий? Повесть для Димки есть, теперь надо что-то новое…

Ну да, глупо, какая-то совсем фантастика бродит в голове, но это знакомое сумасшествие, давно уже решено, с Фрола, что болезнь — тяжелая, поэтому и верить я могу, во что захочу. Если текст с прадедом, пусть фальшивым, как-то встряхнет Елоху, значит, я все делаю правильно. Поэтому следующий…

Виктор прислушался к себе.

Из глубины к векам всплыло имя, проступило неуверенным контуром, померкло и зажглось в полную силу.

Лидия.

Эх, прищурился он на солнце, ладно, я идиот, но что мне мешает написать и для нее? Даже — о ней. В идиотской надежде, что как-то сойдутся, сплетутся, прорастут одно в другое написанное и реальность. Может же быть? Может.