Древо Иуды - Арчибальд Кронин

Он тоже был счастлив — как же иначе? — и взволнован тем эффектом, что так тщательно спланировал и с таким успехом произвел. Но нужно отдать ему должное, он быстро восстановил душевное равновесие и не искал похвалы, его природная скромность не пострадала. Он был влюблен и хотел произвести впечатление не столько из чувства собственной важности, сколько из желания доставить Мэри неожиданную радость. В отличие от Уолтера, который упивался лестью, не упуская ни малейшего шанса выставить себя в самом выгодном свете при любой благоприятной возможности, он не любил, чтобы вокруг него поднимали шум, — это оскорбляло его утонченность и приводило в замешательство. А кроме того, у него остался в запасе еще один сюрприз для любимой.

Когда они заехали на вершину пологого холма на берегу озера, он сбросил скорость и свернул с дороги на одну из заросших травой овечьих троп, что пересекали пустошь. Проехав по тропе с четверть мили, он остановил мотоцикл в тени серебристых березок на речном берегу, утопавшем в зарослях вереска и папоротника. Внизу простиралась долина, расцвеченная золотом и пурпуром. Отсюда открывался вид на гору и озеро — чудный пейзаж, показавшийся Мэри раем, о котором она высказалась по-своему.

— Отличное местечко, Дэйви.

— Настолько отличное, что мы можем перекусить. — Он решил ее подразнить. — От всех этих разъездов по горам и долам у тебя, наверное, появился зверский аппетит.

— Мне сейчас не до еды.

Но когда они расстелили клетчатую скатерку и разложили на ней снедь, он заставил Мэри подкрепиться как следует, тем более что его просьбу собрать в дорогу немного еды она выполнила с лихвой. Кроме булочек и сэндвичей она упаковала сваренные вкрутую яйца, помидоры и колбасный рулет, а также захватила большую бутылку знаменитой местной газировки «Айрн-Брю», чтобы утолить жажду. Она даже не забыла взять открывашку.

— Дэйви, — говорила она, не переставая жевать, — какой красивый домик… Он все никак не идет у меня из головы. Вот увидишь, как я буду там о тебе заботиться.

— Нам придется его обставить, — предупредил он, — но до января еще успеем. Теперь, когда все решено, я устроюсь куда-нибудь на временное замещение, и за ближайшие четыре месяца мы поднакопим деньжат. Для начала их должно хватить.

— Милый Дэйви… ты такой предусмотрительный.

— Но об одной вещи я чуть не забыл. — Он небрежно сунул руку в карман. — Держи, красотка. Лучше поздно, чем никогда.

Он в жизни не был так растроган, как в ту минуту, когда она открывала красный футлярчик. Замерев, она смотрела на кольцо, такое же, как она, простое и красивое. Она не стала расхваливать подарок, не стала благодарить, а, повернувшись, посмотрела Мори в глаза, совсем как в тот день в Гэрсее, и дрожащим голоском, который запомнился ему на всю жизнь, прошептала:

— Надень сам, дорогой. — И с легким вздохом протянула к нему руки.

Они лежали на мягком папоротнике под палящим полуденным солнцем. Среди цветков вереска монотонно гудели пчелы, в голубом небе заливался жаворонок, воздух был пропитан запахом тимьяна и «кукушкиных слезок» — ятрышника. Где-то вдалеке вспорхнула куропатка, и снова наступила тишина, если не считать нежного журчания воды. Мэри откинулась на спину, юбка немного задралась, и он положил руку на колено девушки. Ласкою погладил. Она разомкнула слегка вспухшие от жары губы, почти алые на бледном лице. Веки, прикрывшие темные глаза, отливали голубизной. Разомлев в его объятиях, она дрожала от малейшего прикосновения, а его пальцы скользили вверх, пока не достигли мягкой кожи над длинным чулком.

Сердце бешено колотилось в его груди, в ушах стоял шум. Еще одно осторожное движение — и рука окажется там, куда стремилась. Он жаждал этого, но из опасения сдерживался. И вдруг, совсем близко от его уха, она выдохнула:

— Если хочешь… я твоя, любимый.

Солнце скрылось за тучу, пчелы больше не гудели, кружащий в небе кроншнеп издал скорбный крик. Они лежали неподвижно, а потом он робко прошептал:

— Я сделал тебе больно, Мэри?

— Милый Дэйви… — Она спрятала лицо на его груди. — Это была самая сладостная боль в моей жизни.

Наконец они пришли в себя и буднично убрали остатки пикника. Мори поехал медленно, слегка опечаленный, терзаясь сожалением. Не поспешил ли он вместить столько радости в один короткий день, преждевременно сорвав первые плоды счастья? Она такая молодая, такая невинная — его накрыло волной нежности, — разве ему не следовало проявить сдержанность и немного подождать? И вообще, не слишком ли он с самого начала торопил события, действуя без оглядки? Нет, тысячу раз нет… Он отогнал прочь эту мысль и, выпустив руль, протянул руку назад, чтобы еще раз коснуться мягкого бедра.

— Теперь я вся твоя, Дэйви.

Мэри уютно приникла к его спине, тихо смеясь ему в ухо. Скорбь, обида или тоска не для нее! Она словно возродилась, уверенная, оживленная больше обычного. Повернувшись вполоборота, он увидел ее сияющие глаза — никогда прежде она не была такой лучезарной. Она как будто почувствовала, что он слегка угнетен, и весело, нежно, по-матерински приободрила его.

Они выехали на последний холм перед Ардфилланом, когда густое облако, закрывшее солнце, внезапно обрушилось на них ливнем. Мори поспешно перевел рычаг на нейтральную передачу, и они скатились с холма. Домчались до пекарни в мгновение ока, но он все равно промок — Мэри за его спиной пострадала от дождя меньше.

В доме она попыталась заставить его переодеться в костюм отца, но он небрежно отмахнулся, уверяя, что ничего страшного не произошло, в комнате горит огонь, вскоре все обсохнет. В конце концов они пришли к компромиссу: он надел тапочки пекаря и старый твидовый пиджак, который Мэри отыскала в шкафу.

В скором времени лавку закрыли, и появилась тетушка Минни, а спустя несколько минут пришел Дуглас. Все четверо уселись ужинать — Уилли, как оказалось, был в отъезде, проводил выходные в лагере «Бригады мальчиков»[30] Уислфилда. Поначалу, пока молча расставляли чашки, Мори испытывал болезненное смущение, спрашивая себя, не догадались ли присутствующие по их виду о том, что произошло между ним и Мэри на вересковой пустоши. В воздухе, как ему казалось, витали неуловимые признаки вины, свидетельства безумных мгновений страсти. Щеки Мэри пылали, а его собственные, он знал, были бледны, да и тетушка Минни без конца подозрительно поглядывала то на одного, то на другого. Пекарь тоже проявлял необычную сдержанность и наблюдательность.

Но когда Мэри нарушила молчание, напряженная атмосфера разрядилась. Мори заранее позволил ей самой сообщить новость о его назначении, что она сейчас и сделала с тем жаром и драматизмом, что во много раз превосходили его собственные усилия в то утро.

Сначала она продемонстрировала кольцо, которым все восхитились, — правда, тетушка Минни не преминула заметить в сторону:

— Надеюсь, оно оплачено.

— Думаю, вам не стоит беспокоиться об этом, дорогая тетушка, — ответила Мэри по-доброму, но с ноткой снисходительности и тут же принялась описывать больницу Гленберн, рисуя картину гораздо более яркими красками, чем было на самом деле, и неспешно переходя к кульминации, прозвучавшей с огромным воодушевлением.

Последовала долгая пауза, после которой заговорил Дуглас, чрезвычайно довольный:

— Пятьсот фунтов и дом… Небольшой сад, чтобы выращивать овощи… Прекрасно… Одно скажу, здорово.

— Не говоря уже о лаборатории и возможности проводить исследования, — быстро вставила Мэри.

— Стоддарты лопнут от зависти, — удовлетворенно прошипела тетушка.

— Тихо, Минни. — Пекарь протянул юноше руку. — Поздравляю тебя, Дэвид. Если у меня и были сомнения насчет тебя и всего этого дела, то теперь они рассеялись, и мне остается только попросить прощения. Ты отличный парень. Я рад, что дочь выходит за тебя, и горжусь, что у меня будет такой зять. Ну как, Минни, ты не считаешь, что это нужно отпраздновать?

— Непременно! — Минни наконец была завоевана.

— Раз так, сбегай, Мэри, вниз, к маленькому серванту… Ключ найдешь в верхнем ящике… И принеси нам бутылочку моего старого «Гленливета».

Бутылка виски была доставлена, и пекарь из сахара, лимона и выдержанного алкоголя приготовил каждому стаканчик хорошего горячего пунша, разбавив его сколько нужно. Это был приятный напиток, но к Мори попал с опозданием. Весь вечер рубашка липла к телу. От пунша в голову ударил жар, хотя ноги по-прежнему были холодными как лед. Он испытал облегчение, когда ему разрешили остаться на ночь, однако, ложась в постель, почувствовал озноб. Измерил температуру — тридцать восемь и три. Он понял, что простудился.

Глава VIII

Мори провел беспокойную лихорадочную ночь, а когда очнулся после короткого сна, которым забылся ближе к утру, без труда поставил себе диагноз — у него начался острый бронхит. Дыхание было жестким и болезненным, даже без стетоскопа он слышал хрипы в груди, а температура поднялась выше тридцати девяти. Он выждал с похвальным самообладанием почти до семи утра и только потом постучал в стену, за которой спала Мэри. Он услышал, как она зашевелилась, а несколько минут спустя Мэри уже была у него в комнате.