Книжный мотылек. Предубеждение (СИ) - Смайлер Ольга "Улыбающаяся"

— Мила, мы будем ставить елку?

— Конечно! — Я даже не поняла вопроса. — Какое же рождество без елки? И обязательно украсим дом гирляндами. Тетушка, у вас есть гирлянды?

— Наверное, — тетушка растерянно улыбнулась. — Я не знаю. Надо будет посмотреть — мы не доставали новогодние украшения с тех самых пор, как… Я думала, ты захочешь встретить рождество на Изначальной.

Тетушка, позабыв про свой кружевной платочек, отвернулась, пряча подозрительно заблестевшие глаза, а я прикусила язык и обругала себя бесчувственной эгоистичной скотиной. Я и в самом деле планировала встречать Рождество на Изначальной, совершенно не задумываясь о том, каково тете Агате год за годом оставаться в этот самый семейный из праздников одной в огромном Адам-Холле.

На мое счастье, в это время в холл выбежал совсем маленький парнишка в таком же белом, как у Мика, балахоне, и принялся трезвонить в большой, ярко-желтый колокольчик, на рукоятке которого был повязан пышный бордовый бант.

Тетушка тихо всхлипнула, и через мгновенье повернулась ко мне с такой безмятежной улыбкой, что я чуть было не поверила, что все это мне просто причудилось.

— А вот и первый звонок. Пойдем, займем места? На выступлении церковного хора всегда аншлаг, так что если мы припозднимся, то придется стоять на галерке.

К моему огромному облегчению перед входом в концертный зал, расположенный в глубине здания, надо было снять верхнюю одежду. Оставшись в платье я вздохнула полной грудью. Конечно, если бы мне удалось переобуться в туфли и избавиться от слоев утепления под юбкой, мой восторг был бы более полным. Но даже сейчас я чувствовала себя значительно лучше, чем еще пять минут назад, когда изнемогала от жары и тяжести верхней одежды. Тетушка поправила на своих плечах шаль и я еще раз вздохнула, но на этот раз печально. Моя любимая шаль потерялась сразу после крестин малышки Бене. Пруденс старательно осмотрела тетушкин флайбус, тетушка связалась с семьей Ванье, а те в свою очередь — с храмом в котором происходило таинство, но забытую шаль никто не находил. Не заметили оставленной шали ни Несса с женихом, ни вдовствующая графиня, ни баронесса Фредерика, покидавшие Храм последними. Наверное, не подкоси меня коварный вирус, я бы сильно расстроилась, но во время болезни мне было немного не до того.

В зал мы вошли сразу после второго звонка, и тут же увидели Мика, который отчаянно махал нам рукой с краю одного из заполненных передних рядов. Когда мы подошли ближе, то выяснилось, что на двух свободных местах рядом с ним лежат таблички с нашими именами, написанные на белом картоне красивым почерком. Я пропустила тетушку, а сама устроилась в кресле у прохода.

— Сам написал? — Завитушки у букв были выписаны очень изящно, и я с огромным удовольствием разглядывала этот образчик каллиграфии.

— Нет, — вздохнул Мик, — Это отец Роберт. Он вообще много чего умеет такого.

В это время по залу побежал очередной мальчик в белом облачении с уже знакомым колокольчиком.

— Третий звонок, тебе разве не пора? — Удивилась я спокойствию Мика.

— Неа, — улыбнулся он. — Мне же уже пятнадцать, я давно не пою, как голос начал ломаться, так и пришлось из певчих уйти. Но отец Роберт считает, что хор — это не певчие… Вернее, не только певчие. Мы все делаем, что в наших силам — буклеты раздать, приглашения разнести, с ящиком для пожертвований постоять, малышам с облачением помочь — они иногда путаются. Ну и много такого, разного.

В зале начал гаснуть свет, и Мик, откинув сиденье, прикрепленное к подлокотнику моего кресла, устроился рядом со мной.

— Смотрите, мисс Амели! Вам обязательно понравится!

И я приготовилась смотреть.

Детский хор — это почти всегда очень трогательное зрелище, если только ты не стоишь в нем во втором ряду третьей слева. В юности нам с Птичкой-Соней довелось выезжать на конкурсы и праздники в составе сводного школьного хора, и я прекрасно знала, сколько труда и организаторских талантов в это вложено. Но сегодня я была по другую сторону сцены, и смотрела на трогательных мальчишек в белом. Они стояли перед огромным залом, заполненном зрителями до отказа. Белоголовые и черноволосые, шатены и рыжие; кудрявые и короткостриженые; бледные до анемичности и шоколадные от загара; розовощекие и темнокожие; дети слуг и титулованных родителей, сыновья буржуа и джентри — все они сейчас были равны, у всех у них была одна общая цель. Эти мальчики были наглядным воплощением идеи «Liberté, Égalité, Fraternité», во имя которой столько лет взроcлые люди совершали революции, поднимали восстания и развязывали войны.

А потом они запели — и это было так прекрасно, что я позабыла обо всем на свете, даже о неудобствах от теплого белья. Высокие, сильные детские голоса рвались в небо, зовя за собой, заряжая нетерпением, щемящей, мучительной нежностью, тоской о несбывшемся и желанием невозможного. Я чувствовала, как по моим щекам текут слезы, рядом мелькал тетушкин кружевной платочек, пожилая дама на первом ряду плакала, не таясь. Даже по мужским лицам, которые мне было видно со своего места, становилось понятно, что никто не может оставаться равнодушным.

Перед последним номером концерта пожилой седовласый священник, руководивший хором, повернулся к зрительному залу. При первых же звуках его голоса в зале наступила тишина.

— Если развернуть брошюру, что давали вам наши мальчики, то можно увидеть слова гимна «Ночь тиха». Я предлагаю вам спеть его вместе с нами. Умеете ли вы петь, есть ли у вас голос — это все неважно, важно другое: спеть от самого сердца, вложив в слова гимна все ваши чувства.

Отец Роберт поднял руки, зазвучало вступление, и неожиданно для меня зал вступил вместе с маленьким, смуглым солистом, у которого был короткий ежик черных волос и смешно оттопыренные уши. В какой-то момент и я поняла, что подпеваю вместе со всеми:

В этот момент я приняла одно важное решение. Я знала, что мне придется выдержать серьезный разговор с мамой, но впервые была готова отстаивать свой выбор.

Из зала зрители выходили словно нехотя, без привычной суеты и очередей, обязательно останавливаясь у мальчика-ровесника Мика, держащего ящичек для пожертвований. «Видимо, тоже бывший певчий», — подумала я, опуская в прорезь купюру.

Глава 7

Весь вторник Адам-Холл гудел, как растревоженный улей — сновали горничные под предводительством Бригитты, убирая, вытирая, натирая все, что только можно. Сандерс, не теряя присущей ему величественности, руководил лакеями, украшавшими дом, и дурачащимися, как мальчишки.

Вечером предыдущего дня мы с тетушкой, выйдя с концерта церковного хора переглянулись и отправились за покупками, да так преуспели в этом приятном занятии, что большую часть наших приобретений доставили курьерской службой только в это утро. С чердака спустили несколько огромных коробок, и тетушка в компании с Честити принялась перебирать хранящиеся в них украшения, иногда подолгу замирая над каким-нибудь из них. Мне показалось, что это очень личное действие, поэтому я оставила тетушку и отправилась в холл, где Пруденс и Бетси, устроившись на низеньких скамеечках, собирали венки из одуряюще пахнущих веток, сложенных кучками. Я было сунулась с предложением помочь, но обе горничных со смехом отказались от моей помощи, доверив мне выбирать для уже готовых венков из большой корзинки украшения: банты, золоченые шишечки, маленькие шары и колокольчики.

Но надолго занять себя этим приятным делом в хорошей компании мне не удалось — Бригита, в очередной раз спускаясь по лестнице, обвела нашу троицу взглядом и решительно остановила его на мне.

— Мисс Амели, вот вы где! А я-то вас по всему дому разыскиваю.

Пришлось отложить ленты и кружева и проследовать за ней на кухню, где на меня одели белоснежный фартучек, выдали большую деревянную ложку и подвели к большой миске.