Откуда в море соль - Бригитта Швайгер

когда я веду, сцепление всегда пробуксовывает. Почему ты не скажешь ни слова?

спрашивает он. Он говорит, можно знакомиться с ландшафтом и все-таки ронять словечко время от времени. Я зажигаю ему сигарету и даю другие очки из отделения для перчаток. Когда он тормозит, мы останавливаемся, когда нажимает на газ, мы едем. Что я имею против того, что вполне нормально? Некоторые машины, которые идут навстречу, ведут женщины. Встречный ветер доносит к ним внимание мужчин.

Когда я без Блица гуляю по лугам, я думаю о том, что не дам победить себя неприятным видениям, которые возникают сами собой. Я хожу по кладбищу и читаю все имена и не пугаюсь свежевырытых могил, потому что земля открыта, чтобы нас принять обратно, и здесь поднимается ветер, который нас укутает, и ведь уже под волосами мы носим череп мертвеца.

Воскресенья с музыкой, но пожалуйста, без кошачьих концертов. Паганини кошачьей музыки не писал. Ах так, de gustibus non est... так это говорится? Как, ты этого уже не помнишь? Cave canem! Скажи, как это звучит, говорит Рольф, я хочу знать, действительно ли ты все забыла. О вкусах не спорят. Нет, по латыни. Он вспоминает со мной: disputandum. В это воскресенье Рольф помнит особенно много латинских фраз, а мостовая под окном твердая, мне нужно было бы высунуться совсем чуть-чуть, всего один стук сердца отделяет меня от мостовой. Вергилий был мне отвратителен, говорит Рольф, но Тацита я всегда любил.

Бабушка спасена и сидит на стуле в кухне, колено тепло укутано. Ей в самом деле нельзя больше ни на что натыкаться. Платье наглухо застегнуто на груди, которая уже выполнила свое предназначение. Она всегда была порядочной девушкой, всем нравилась, была старательной и приветливой, а дедушка ее взял потому, что она хорошо вписывалась в выгодную сделку, и перед свадьбой бабушка написала письмо своей тете с просьбой разъяснить некоторые стороны интимной жизни. Тетя ей объяснила, что это такое, и дала наставления: если молодой штабс-фейерверкер порядочный человек и у него есть состояние, тогда выходи за него не раздумывая. Она никогда не сожалела об этом, а Альберт не хочет ставить свой брак на карту, ведь нельзя же сразу разводиться. Зачем он гладит меня, говоря это? В жизни нельзя обойтись без лжи. Он это сейчас сказал или я это подумала? Теперь Альберт рассуждает, как Рольф. Папа, мама, почему вы меня не подготовили к этому? Почему вы так о многом умолчали? Почему он бьет меня словами и голый лежит рядом со мной, и говорит о своей жене, к которой он внутренне опять хочет вернуться, зачем он мне все это говорит, как от него отгородиться, чтобы никто больше не влезал в открытые раны, как сделать так, чтобы вообще дело до ран не доходило? Встать, одеться, выбросить содержимое пепельницы, замести следы. Зачем он целует мне брови, если зажимает и душит мои мысли. Понимаешь, говорит Альберт, и это не вопрос, а утверждение: это так!

Меланхолия появляется тихо, она подкрадывается, как яд, который делает человека больным, но не убивает, Рольф сидит сгорбившись, как будто руки тянут его вниз. С тех пор как я ему во всем призналась, он ходит ночами по комнатам, разговаривает сам с собой, ищет в баре что-нибудь, чем можно смыть мысли. Обмануть мысли нельзя. Нельзя утопить. Они возвращаются, когда опять обретают почву. Опять засыплем их следы песком. Мысли как раки. Назойливы. Сопротивляются, если кто-то пытается сопротивляться им. Бывают мысли, с которыми нужно примириться, к которым нужно привыкнуть, чтобы их вынести.

Альберту неприятно, что я в минуту слабости все рассказала Рольфу. Как я думаю, Рольф расскажет об этом Хильде? Вот уж этого я не знаю. Как он реагировал? Что говорил обо мне? Ведь должен же он был что-нибудь сказать! Нет, об Альберте Рольф умолчал.

Привычки у меня тоже есть. Привычка встать перед зеркалом и подумать, что сейчас я закричу и зеркало от моего крика разобьется вдребезги. У меня есть привычка взять книгу, открыть, закрыть, положить обратно, потому что это всего лишь книга, в книге ничего не происходит, потому что страницы уже пронумерованы. У меня есть привычка встать за занавеску и рассматривать, как выглядит комната без меня. У Рольфа хорошие лезвия для бритья. Принести ведро, положить в него руку, потом он придет домой и увидит свою жену частью здесь, рядом, частью в ведре. Что было бы, если бы бабушка упала со стула в кухне! Папа растерялся. Мама начинает каяться и берет всю вину на себя, потому что это удобнее, такой приятный груз без четких очертаний, неопределенное чувство вины нести легче, только никаких деталей, весь груз одним махом, так он меньше весит, и поэтому мама всегда всю вину сразу берет на себя, если есть, что брать. Но со своей жизнью сам счеты не сведешь. И если ты глухой и увечный, прокаженный, если ты для всех обуза, если ты находишься в сумасшедшем доме и если за тобой трижды в день нужно убирать, сам со своей жизнью счеты не сведешь. У меня есть привычка принимать валиум. Тогда лучше спишь, только по утрам на языке налет. Но ведь его можно смыть. Рольф говорит, он где-то читал, что половина всех женщин одержима болезненной страстью к валиуму. Однако по какой причине - не сказано. Я спросила Рольфа, Рольф говорит, чтобы я спросила Альберта. И почему Альберт мне дает валиум, тогда как Хильде строго-настрого запрещает его принимать. Может быть, чтобы от одной из нас избавиться? Ты потеряла рассудок, говорит Рольф, и я вижу, что ему уже лучше. Теперь многое проясняется. А не был ли твой дед, ну тот, игрок, шизофреником? И кстати, твой отец, разве он не любитель выпить по вечерам?

С кем же Рольфу обмениваться воспоминаниями об отпуске? Женятся ведь и для этого тоже, чтобы рядом был человек, с которым можно вспоминать. Во всяком случае, он хочет, чтобы я его сопровождала. Кто откажется от путешествия на Мальорку? Альберт и Хильда вылетели в Грецию. Уезжать нужно всегда летом. В самолете Рольф объясняет, как функционируют сопла и как обстоит дело с давлением воздуха в салоне и снаружи, и про еду, что ее сильно замораживают и потом размораживают, или меня это не интересует? Он флиртует со стюардессой, хотя она просто летающая официантка. По крайней мере, он сказал это мне, когда я хотела пойти в АУА, потому что мне не приходило в голову что-нибудь другое. Он спрашивает стюардессу только о тех вещах, которые и без нее знает. На карте он показывает мне, куда мы летим. И объясняет, почему самолет летит. Ах вот как? Тебе скучно? Тот, кто садится в самолет, должен, как минимум, знать, каким образом происходят взлеты и посадки. Хорошо, тогда он не будет больше ничего объяснять. Он откидывается назад. В самолете тесно. Нельзя шевельнуться, не наткнувшись на Рольфа. Появляется стюардесса, как летающая продавщица, но я не хочу никаких беспошлинных духов. Тогда он покупает флакон для своей мамы.

У Рольфа опять боли в животе и расстройство желудка. Едва оказавшись за границей, его организм начинает бунтовать. Непривычная пища. В отеле "Сиеста мар" вода слишком мягкая, потому что в ней слишком мало извести. Это заметно по тому, что мыло смывается с трудом. Он объясняет. Я понимаю. Наконец. Пальмы, кипарисы, кактусы, заросли лимонов. Розмарин растет в горах. Во время завтрака Рольф рассказывает, что у него расстройство желудка. И сколько раз за ночь ему пришлось пойти в туалет, как плохо функционирует спуск в унитазе, в какой отсталости здесь живут, как люди бедны, как примитивны, с какой жадностью хватают чаевые.

Белые корабли на горизонте, фиолетовый закат, ветер разносит массу пыли по извилистым переулкам старой части Пальмы, наше австрийское молоко жирнее, на наших бензоколонках обслуживают лучше, у наших автобусов не такие допотопные выхлопные трубы, обозначения улиц у нас оформляются более разумно, и откуда столько калек? Испания ведь не участвовала в нашей войне. Ах да. У нее была своя собственная. Девушки в холщовых туфлях, когда они смеются, они в самом деле смеются. Дети дерутся из-за семечек подсолнуха. Голубая бухта у Дейя, высоко расположенное кладбище, здесь люди живут больше ста лет, самый молодой умер в возрасте шестидесяти восьми, от чего он мог умереть? Мы пьем миндальное молоко, мужчины сидят на скалах и удят рыбу, вода приходит и уходит, чайки летают, не сталкиваясь друг с другом, в самолете Рольф опять изучает руководство по обеспечению безопасности в полете, не флиртует со стюардессой, потому что после этой поездки он чувствует себя грязным и усталым, ведь мы же опять только ссорились, и он на самом деле носил шорты и кепи с козырьком! Я стыдилась себя и того, что я себя стыдилась. И что Рольф ничего не замечал, также и того, что из всех возможных вариантов я выбрала его.

Карл влюбился и согласился добровольно пойти в лечебницу для алкоголиков. Больше мать ничего не знает, только то, что у этой девушки есть внебрачный ребенок, сама она служит в банке, и еще у нее есть "фольксваген", ее родители против Карла, и она заключила с Карлом соглашение. Если он вернется и не будет пить два года, они поженятся. Ведь родные уже давно мечтали заставить его покончить с алкоголем. Потому что, когда он бывал сильно пьян, он часто говорил, что устроит пожар и сожжет себя и все, что он написал. Потому что он не может утвердить себя как писатель, а это всегда было его мечтой. Мать нагрузила картофелем маленькую тележку. Это детская коляска, в которой они сидели по очереди. Карл, его братья и сестры. Раньше. Раньше во время обеда я смотрела, как папа чертит вилкой на скатерти узоры в ожидании еды. Это должно было быть так. Салфетка, и вилка, и ожидание существовали тогда для того, чтобы папа мог чертить узоры. У папы на виске билась жилка, потому что у отцов на висках должны быть жилки. Особенно, когда они жуют.