Бабушкин внук и его братья - Владислав Крапивин

– А трудно учиться в гимназии?

– Там больше уроков, чем тут. Два иностранных да еще всякие «Эстетики», «Истории искусств»… И зачеты, зачеты…

– А правда, что там у вас провинившихся розгами дерут?

Я остановился, заморгал:

– Ты что? С телевышки грохнулся?

– А у нас говорили… Ну, там же гимназия, старые порядки.

– Такие порядки в гимназиях при крепостном праве были! А сейчас… обыкновенные. Только если получишь двойку или на уроке вертишься, сразу: «Здесь гимназия! Хочешь валять дурака – иди в обычную школу!» А где они в центре, обычные-то? Куда ни ткни – лицей, экономический колледж, французское обучение, математический уклон… И везде конкурс.

– И ты по конкурсу поступал?

– Естественно. Родители и бабушка испереживались…

– А ты?

– Мне семь лет было! Все до лампочки…

– А сейчас жалеешь, что ушел?

– А вот и нет! Надоело все время по струнке ходить, здесь свободнее…

– При Клавдии-то!

– А что Клавдия? Покричала и отошла. Вам бы нашу директоршу!

– Это Клавдия про ваши порядки говорила. Был у нас в прошлом году один… гад такой, по кличке Кузов. Клавдия ему однажды на собрании выдала: «Вот в гимназию бы тебя! Там с тебя вмиг спустили бы три шкуры!»

– Она же это в переносном смысле!

– А все подумали, что по правде.

«Не все, а ты, – подумал я. – Видать, и правда тебе часто достается дома…»

– Этот Кузов… он больше всех ко мне прискребался, сволочь. Другие-то не очень, а так, на него глядючи… Он не то чтобы рукам волю давал, а больше словами: «Вальдштейн, Кронштейн, Рабинович, Бубенштейн. Привет родственникам в славном Тель-Авиве…»

– У тебя там есть родственники? – удивился я.

– Откуда? У меня дед из Казахстана, там много немцев. Поэтому такая фамилия. Сам погляди, разве похоже, что я еврей?

Я хмыкнул:

– Ты будто оправдываешься. А что, если еврей?

Вальдштейн кинул сумку на ремне за спину, подтянул свои камуфляжные бермуды. Пошел прямее. И глянул прямее. И глаза у него были, оказывается, не рыжие, а светло-коричневые.

– Тогда бы я гордился, что еврей. Среди евреев много великих личностей. Но у меня все в роду русские, кроме деда, да и тот немец лишь по отцу. Он даже языка не знает. Знает только, что фамилия означает «лесной камень».

– Правильно! А «Вальдберг» означает «Лесная гора», – вспомнил я. – У моего прапрадедушки была жена Вальдберг, Марта Карловна. До свадьбы она гувернанткой служила… У прапрадедушки в полку были неприятности из-за того, что женился на нерусской да на бедной… Мне бабушка рассказывала, а ей – ее мама…

– А кому какое дело, на ком он женился?

– Ну как же! Его императорского величества Александра Второго кавалергардский полк, такая аристократия. Там свои правила были… Но его благородие поручик Лев Андронович Шеметилов-Гальский оказался выше сословных предрассудков… – Я понял, что говорю словами и тоном бабушки. И сменил акценты: – Ну, он вообще такой был дядька, лихой…

Я, наверно, что-то напутал в названии полка. Толком ни я, ни бабушка его не знали. Но на Вальдштейна это произвело впечатление.

– Ух ты! Значит, у тебя придворные предки!

– Да какие там придворные! За душой ничего, кроме звания! Прапрадедушку из-за бедности взяли в кадетский корпус на казенный кошт. Ну, то есть на бесплатное содержание… А в корпусе, вот там в самом деле виноватых драли почем зря. Хоть ты барон, хоть граф, хоть князь…

– Это он сам тебе говорил?

Я опять чуть не упал.

– Вячик, да ты что! – Так я его впервые назвал по имени, машинально. И у Вячика странно, как-то вопросительно дрогнуло лицо. И я смутился. И торопливо заговорил дальше: – Он же мой прапрадедушка! Он умер сто двадцать лет назад! То есть погиб на дуэли. Какой-то офицер обидел женщину, и Лев Андронович дал ему пощечину… – Ой! Мне словно язык прижгло. Вспомнил, какой оплеухой наградил я в субботу Вальдштейна. Но он, видать, не вспомнил, слушал, приоткрыв рот.

– Ну, а потом они стрелялись. И пуля попала прапрадедушке прямо в сердце… А сын его, отец моей бабушки, родился через месяц после дуэли… Они с матерью, Мартой Карловной, сперва очень бедно жили, но потом он стал студентом, выучился на инженера по строительству железных дорог, стал зарабатывать… И почти сто лет назад построил на свои деньги дом в нашем городе. Раньше-то они жили в Петербурге, а потом переехали сюда, когда здесь магистраль прокладывали… А этим летом дом сгорел, ничего не осталось. Только маленькая картина с видом дома. Да и у нее рамка обгорела наполовину…

Вячик не стал расспрашивать про пожар. Может, не решился, а может, слышал про него от ребят. Он сказал:

– Рамку ведь можно сделать другую. В точности такую же.

– Такую теперь не сделают, старинная работа…

– Ну, почему не сделают! Знаешь сад с фонтаном у центрального универмага? Там художники свои картины продают. А разные мастера – всякие свои изделия. Художественные. И там я видел одного, который деревянной резьбой торгует. Фигурки всякие, шкатулки, маски. И рамки тоже. Прямо как кружево.

Я бывал, конечно, в этом сквере у ЦУМа, но резчика не помнил. Но не будет же Вячик врать, зачем ему это?

– Я скажу бабушке… Но, наверно, такая рамка будет стоить не меньше телевизора.

– Можно спросить, поторговаться…

Я кивнул: можно, конечно.

Мы были уже дома. У первого подъезда.

– Ну вот, – неловко сказал Вальдштейн. – Я пришел.

– Ага… Я тоже пойду. Пока… – И зашагал вдоль газона. И почувствовал: Вальдштейн смотрит вслед. Я оглянулся. Он и правда смотрел, не ступая на крыльцо. Тогда я сказал:

– Вячик…

– Что?! – У него это как-то звонко получилось, на весь наш длинный двор.

– Ты не знаешь, эти мастера у ЦУМа каждый день торгуют или только по выходным?

– Каждый! Но в выходные их там, конечно, больше…

И тут я сказал прямо:

– Давай я завтра зайду за тобой, когда в школу…

– Давай! Я буду смотреть с балкона! Вон с того!

И мы стали вместе ходить в школу.

Мы привыкли друг к другу. Иногда казалось даже, что я знаю Вячика давно. Ему про меня, наверно, так же казалось. Потому что однажды он решился на откровенный вопрос:

– Тебе нравится Пшеницына?

«Рехнулся, да?.. Ничуточки не нравится!.. Тебе-то что?! А если да, какое твое дело!..» – запрыгало у меня в голове. Я вздохнул и сказал:

– Да… А что?

– Ничего. Рад за тебя, – сказал он. И тоже вздохнул.

Это было в субботу (и все еще стояло лето). А в воскресенье мы с бабушкой поехали в центр, к ЦУМу.

Там, в сквере с фонтаном, и правда были не только живописцы с их картинами. Разные мастера продавали множество изделий: коврики ручной работы, гипсовые фигурки, керамические вазы, кукол из цветного пластика, всякие сувениры из самоцветов и еще много чего. Толстый дядька держал даже большую модель фрегата.

Нашли мы и резчика по дереву. Это был мужчина с короткой клочковатой бородой, но не старый. Приветливый такой, живой. Он торговал деревянными масками, гномами и бабами-ягами. Бабушка объяснила ему, что к чему, показала обгорелую рамку.

Мастер ухватился за нее с интересом.

– Да-а, работа… Повторить такую – дело сложное. Времени потребуется немало.

– А денег? – откровенно спросила бабушка.

Резчик почесал в бороде обгорелым углом рамки.

– Я думаю, не меньше чем… – И назвал сумму. «Ого-го! Две зубные пломбы с хвостиком!» – прикинул я.

Но, с другой стороны, и работа какая…

– А в общем, видно будет, – решил мастер. – Вы, сударыня, сделайте любезность, через месяц навестите меня на этом месте. Или позвоните мне домой… Гоша, дай телефон.

Рядом с мастером сидел грузноватый круглоголовый парнишка. Он был похож на Игоря Тулеева из нашего класса, только покрупнее. И этот Гоша привычным движением вынул из кармана пестрой рубахи бумажный билетик с телефонным номером. Протянул не бабушке, а мне, потому что я оказался ближе.

Когда мы вернулись, мамы и отца не было, ушли к знакомым. В прихожей бабушка вдруг прижала палец к губам.

– Тихо… Ты слышишь?

– Нет, ничего не слышу.

– Вот именно, – значительно сказала бабушка.

Я понял: нет привычного тиканья!

Часы в бабушкиной комнате остановились. Гири были подтянуты, но маятник висел неподвижно.

Думаете, мы огорчились? Бабушка вся засветилась. А я прошептал:

– Квася, да?

– Неужели он здесь? Проказник…

Я поставил к часам табурет, добрался до механизма. Нажал, где нужно. Качнул маятник. В этот момент я почти верил, что мохнатый Квасилий сидит за часами и лукаво слушает тиканье.

Бабушка с удовольствием сказала:

– Ну вот, все входит в свои рамки.

Тогда я не выдержал. Потому что Квасилий это хорошо, но все-таки…

– Бабушка, давай заведем котенка!

– Стоит подумать, – неожиданно охотно сказала она.