Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия) - Николай Карабчевский

Они позорно умыли руки, в его судьбе из страха за свою личную участь.

Люди, которые берутся за героические дела, обязаны быть героями. Их же "геройство" все ушло в чувство животного самосохранения, которое помогло им лично благополучно улизнуть в нужную минуту.

Гадайте после этого, почему провалилась "великая" русская революция и была ли в ней хоть черточка истинного величия, способного захватить народную душу.

Народная, искусственно революционно взбаламученная, совесть бессильно отплевывает до сих пор свою пену - большевизм.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

Увы, года за полтора до февральской революции мне пришлось почти те же соображения высказывать самому Керенскому, предрекая ему и его партии ближайший эффект их революционного рвения.

В то время я был уже вновь переизбранным председателем Совета Присяжных Поверенных, так как с 1907 года, (после временного остракизма из-за постановления о забастовке) я стал вновь пользоваться полным доверием и вниманием сословия.

Сами левые клали мне белые шары на выборах, так как во всех личных своих неблагополучиях прибегали ко мне, как к председателю Совета, за советом и защитой.

Но по части политических "убеждений" это не мешало нам расходиться явно и при случае, когда застрагивались сословные интересы, я не упускал случая вступать с ними в открытую борьбу.

В составе Совета в последние два года ярко окрашенный левый элемент был уже представлен довольно определенно.

Прошли прежние времена, когда Совет по своему составу был спаянным целым, благодаря долговременному пребыванию в нем все тех же членов. Общие собрания тогда бывали редко, созывались только очередные и посещались туго. Теперь, в виду часто возникавших разномыслий между отдельными Советскими группами, многие вопросы приходилось вносить на обсуждение общего собрания, созываемого ad hoc, по инициативе Совета, или по заявлению отдельных адвокатских групп.

Этим, обыкновенно, пользовались "левые", чтобы, вне сословных вопросов, вести политическую пропаганду в духе тогдашних настроений и партийных чаяний.

С самого начала войны, что-то в роде патриотического энтузиазма овладело сословием. Оно само себя обложило весьма значительными сборами и организовало прекрасный лазарет больше чем для сотни раненых и больных солдат. Лазаретом заведовала особая выборная комиссия и сословные дамы вносили своим трудом и заботами много гармонии и порядка в это доброе, прекрасно поставленное дело.

Раненых отлично лечили, кормили и вообще баловали всем чем могли, устраивая на Рождество елку, а в праздники летучие концерты и чтения.

Кроме этой повинности был еще особый сословный сбор для поддержки семей тех призванных на военную службу адвокатов, которые в том нуждались.

Наконец, стараниями покойного B. О. Люстиха было налажено и нечто более сложное и ответственное. При некоторой субсидии от Союза Городов, на сословные средства был организован летучий санитарный отряд "имени Петроградской адвокатуры", отправленный на фронт. Провожая его, после торжественного молебствия, с Варшавского вокзала, я, в качестве, председателя Совета, напутствуя его, обратился к П. Н. Переверзеву, который был поставлен во главе его, в качестве заведующего, с речью, в которой подчеркнул, что он призван функционировать в качестве "сердца сословия", которое должно биться в унисон с сердцами тех братьев наших, которые, не щадя жизни, бьются в тесных окопах во имя спасенья родины и всего цивилизованного мира от грубого натиска железного бесправия, желающего стереть с лица земли силой, то, что нам должно быть всего дороже - право.

Выбор Переверзева оказался весьма подходящим. Он очень удачно с большой инициативой справился со своей задачей и отряд наш пользовался популярностью на фронте, в чем я лично убедился, когда в декабре 1916 г. пробыл в нем рождественские каникулы.

Вопросы, возникавшие по организации и содержанию, как лазарета, так и отряда, часто бывали предметом общих собраний, в которых могли принимать участие и помощники присяжных поверенных, как участники сбора, на их содержание.

Керенский, поглощенный революционированием Государственной Думы и партийными делами вообще появлялся редко на сословных общих собраниях. Тем более таинственно-эффектным было его появление на том чрезвычайном общем собрании, на котором состоялось наше с ним единоборство.

Об атмосфере революционно-накаленной в то время еще ни было речи, она, пока что, еще только, с разных концов, старательно накаливалась.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

Текущие занятия общего собрания были в полном разгаре, когда я, восседая за возвышенным столом нашего президиума, рядом с всегдашним почетным председателем наших собраний, престарелым Д. В. Стасовым, который мирно задремывал от времени до времени, но аккуратно высиживал до конца, заметил появление в собрании, то в одиночку, то небольшими пачками в два, три человека "яро-левых", обычно мало интересовавшихся чисто сословными делами. Набралось их человек 20-30, и все они устремились в левый угол судебного зала, в котором происходило наше собрание, размещаясь на пустовавших до тех пор, скамьях подсудимых и защитников.

Наконец, появился в дверях и сам Керенский.

В то время появление его еще не знаменовалось ни рукоплесканиями, ни овациями. Не нарушая порядка, он незамеченный, пробрался к группе своих единомышленников.

Я заметил его и сообразил, что приход его - предвестник момента, когда мирное общее собрание превратится в бурный политический митинг.

Признаки этого тотчас же и обнаружились.

В числе участников общего собрания был на лицо и "знаменитый", по своему, Анатолий Кремлев. До сих пор он смирно сидел между "беспартийными". С приходом Керенского он заволновался, извлек из кармана; какую-то бумажонку, стал показывать ее сперва соседям, а затем, держа, ее в руках, вскочил и стал просить "слова к порядку дня".

Анатолий Кремлев был в сословии на положении белого волка, которого всегда и всюду "замечают". Этим и ограничивалась его популярность.

Быть "замеченным" было его исчерпывающим призванием, а по какому поводу замеченным, для него, а тем более для других, было безразлично.

Он состоял членом всевозможных союзов, обществ и кружков, начиная с дамских благотворительных, потребительских, театральных, художественных и кончая учеными и профессиональными, всевозможных специальностей.

Он не уставал посещать их заседания и в утренних газетах всегда был отмечен: "был и Кремле". Далее ничего не следовало, но факт присутствия был неизбежно констатирован.

В бурный период 1905-1906 годов, как и сейчас, он бывал особенно настойчиво вездесущ.

Союзы, союзы союзов, организации, всевозможные адресы и резолюции, подчас даже противуположных направлений, не могли его миновать. Будучи "адвокатом без дел", времени у него хватало решительно на все.

В адвокатуре с ним менее всего считались, но, так как без Анатолия Кремлева не обходилось ни одно общее собрание, то и здесь его присутствие получило санкцию общественного служения.

Теперь когда он поднялся с места, и попросил слова, которое ему и было предоставлено, вся группа "левых", с Керенским во главе, внимательно насторожилась.

Так как он подобной чести не часто удостаивался, то не трудно было сообразить, что за этот раз Анатолий Кремлев призван сослужить именно этой группе важную службу и для сего облечен ее доверием. Ради "партийного удобства" его, в качестве "беспартийного", выпустили вперед, чтобы оттенить, что вопрос, которой сейчас будет поднят, назрел и неотложен.

Почти не мотивируя своего предложения, с видом школьника затвердившего свой урок, он провозгласил проект, заранее заготовленной резолюции, категорически обязывающей адвокатское сословие примкнуть к протестам, требованиям и воззваниям, направленным против "гнилой власти". Протесты и воззвания подобного содержания уже готовятся поголовно всеми общественными организациями и стыдно было бы "нашему передовому сословию" замедлить и опоздать в таком патриотическом деле, ибо "враг уже у ворот".

Выстрел Кремлева пропал даром. Все отлично понимали, что говорит он не свое, а начинен "левыми". Его выступления вообще встречались в адвокатской среде равнодушно, большею частью с ироническою терпимостью.

Раздались голоса, требовавшие "оставить это" и вернуться к текущим занятиям. Кто-то крикнул: "долой Кремлева!"... Тогда, как ужаленный, вскочил с места Керенский и стремительно продвинулся к столу президиума.

Он был бледен и настоятельно требовал слова также "к порядку дня".

Слово ему было предоставлено.

Едва успел он начать с обращения "товарищи"!.., как кучка его единомышленников неистово зааплодировала. Аплодировал и Анатолий Кремлев. Все прислушались.

Враг у ворот!" - начал Керенский свою речь и стал нервно-истерично повторять то, что он уже много раз пытался говорить в Думе, что открыто проповедывал на всевозможных частных собраниях, желая доказать, что наседающего сильного внешнего врага мы можем победить, только расправившись с нашим внутренним врагом, собственным правительством, помышляющем лишь о предательстве и унижении России.